— А если захвачу? — спросил я.

— В тот же день подпишу приказ и отправлю его в Лондон, — отвечает он и выпускает очередную порцию ароматов.

Дым попадает ему в глаза, и адмирал вытирает с них слезы.

— Мне нужно еще несколько матросов и морских пехотинцев, человек двадцать или больше, — сказал я.

— Десять пехотинцев найдем, а вот с матросами сложно, — произносит Уильям Хотэм.

— Среди захваченных на люггере были корсиканцы. Нельзя ли их взять? — подсказываю я.

— Бери, если хочешь, — разрешает он и предупреждает: — Говорят, они очень недисциплинированные и склонные к бунтам.

— Будут бузить, верну в тюрьму, — сказал я.

Адмирал выпустил очередную порцию дыма и приказал секретарю, который что-то писал за столом в другом конце каюты:

— Даниэль, выпиши коммандеру Хоупу разрешение завербовать в тюрьме матросов, сколько сможет.

Тюрьма располагалась в скале на самом нижнем ярусе. Это было несколько больших камер. Одна, как мне показалось, размером с футбольное поле. Тот, кто вырубал их, собирался, видимо, взять в плен французскую армию, а то и две. Освещались камеры масляными фонарями — плошки с фитилями. Жир использовали рыбий, отчего к вони немытых тел добавлялась специфическая нотка, от которой я едва не блеванул. Первые минут пять ходил, прижимая к носу рукав кафтана. В одной камере сидели французские офицеры, в другой — французские матросы и солдаты, а в третьей — иностранцы всех чинов, служившие французам. Корсиканцы обитали в третьей вместе с испанцами, итальянцами и, судя по чалмам, арабами или турками.

Я обратился к ним на итальянском языке:

— Мне нужны матросы на люггер «Делай дело», на котором собираюсь охотиться на французских купцов. Будут приняты на службу в Королевский флот официально, получать жалованье, призовые и пенсию в случае увечья, но и подчиняться заведенной у нас дисциплине, за нарушение которой следуют наказания от порки до повешенья за шею. Так что хорошенько подумайте перед тем, как согласиться.

— А как распределяются призовые? — спросил кто-то, стоявший в глубине группы.

Я рассказал, как делятся деньги за приз, как их получать. С получением есть трудности. Напрямую деньги можно получить в Лондоне, а в других местах только через агентов, которые берут за услуги процент-полтора. В этой системе есть и положительный момент. Бюрократическая машина работает медленно, деньги могут начислить через несколько месяцев и даже лет, но агент примерно знает, сколько ты получишь, и дает аванс в пределах этой суммы. Я заключил договор с гибралтарским представителем агентства «Бёт и Коллинс», головной офис которого находится в Лондоне на улице Джон в доме десять.

— За шхуну, захваченную в устье Роны, каждый матрос получил по сорок шесть фунтов стерлингов или пятьсот пятьдесят два ливра, — закончил я объяснение.

О том, что теперь матросов будет больше, а доли их меньше, пусть додумывают сами. Но даже если получат в пять раз меньше, все равно это будет фантастическая сумма для корсиканцев. Мне сказали, что на Корсике крестьяне и рыбаки за сто ливров целый год пашут, как проклятые.

Все тринадцать корсиканцев тут же согласились завербоваться в военный флот Британии, несмотря на угрозу погибнуть в бою или быть повешенными.

— Синьору не нужен кок? — спросил меня на итальянском языке мужчина с лицом римского патриция, какие часто встречается у незнатных итальянцев, а вот итальянская знать в большинстве своем похожа на чахоточных плебеев.

Был он плотного сложения, но не толст, что характеризовало его, как хорошего профессионала. Худым кок бывает потому, что самому противно есть, что приготовил, а толстым — когда больше ест, чем готовит.

— Нужен, — ответил я, — если умеешь готовить капонату.

Я ел это блюдо из рыбы и баклажанов в итальянских ресторанах в двадцать первом веке. Вкус незабываемый, до сих пор рот наполняется слюной, когда вспомню. Официант заверял меня, что блюдо старинное, из античных времен, несмотря на то, что помидоров в те времена в Италии не было. Впрочем, помидоры — не основной ингредиент.

— Синьор любит капотану?! — воскликнул кок, то ли искренне удивляясь, то ли почти тонко льстя. — Если дадите мне рыбу каппоне и баклажаны, я приготовлю вам такую капонету, что будете облизываться (аналог русскому «пальчики оближешь»)!

Каппоне на Черном море называют морским петухом. Это придонная рыба весом килограмм до пяти-шести с крупной треугольной головой, покрытой костяными пластинками и гребнями и шипами, из-за которых и получила название. В четырнадцатом веке в Византии ее покупали в основном бедняки.

— Будут тебе рыба и баклажаны, — заверил я.

Отобрал еще и двух коптов, юношей лет пятнадцати, не спрашивая их согласия. Воины они никудышные, только визжать умеют громко, а вот прислуживают хорошо. Один будет моим слугой, а второй — помощником кока.

Под охраной морских пехотинцев завербованные были препровождены на мол, откуда на четырнадцативесельном рабочем катере, выделенном адмиралом, перевезены на люггер. Вскоре привезли еще и семь морских пехотинцев. Судя по скривившемуся лицу капрала Джона Бетсона, отдали нам тех, на кого на других кораблях махнули рукой.

Я вспомнил грузина, забыл фамилию, с которым пересекся во время стажировки на корабле радиоэлектронной борьбы «Рица». На «Рицу» отправляли лучших людей не только с Черноморского флота, но этот грузин был легендой военно-морского флота СССР, потому что умудрился за три года послужить на всех четырех флотах и в Каспийской флотилии. При этом осудить и отправить в дисциплинарный батальон не решались. А за что отправлять?! На корабле весь экипаж занимается профилактическими работами, а этот тип сидит на баке, смотрит через бинокль на противоположный берег бухты, где купаются горожане, в том числе и девушки, и дрочит с таким усердием, что не слышит приказ офицера прекратить это безобразие. Грузин искренне не понимал, как можно отвлекаться от такого приятного занятия на какую-то ерунду?! До дембеля ему оставалась пара месяцев, поэтому на «Рице» на грузина забили то, что он дрочил, на радость всем.

Поскольку по штату полагалось иметь несколько унтер-офицеров, я назначил Джека Тилларда боцманом, второго марсового, умевшего хорошо считать — казначеем, третьего, имевшего хороший почерк — клерком, а самого тупого — констапелем. Капрал Джон Бетсон исполнял обязанности сержанта. Второго лейтенанта, пару мичманов и тиммермана мне обещали прислать на днях. Я не стал их дожидаться, потому что время шло, до конца отпущенного мне месяца оставалось двадцать восемь дней.

Полная луна давала столько света, что видны были темные силуэты деревьев на берегу. Четырехвесельная лодка с люггера быстро поднималась вверх по течению Роны. Я сидел на носовой банке в пол-оборота, чтобы подсказывать направление рулевому корсиканцу Пурфириу Лучани. На коленях у меня лежали лук, а у ног стоял, прислоненный к борту, колчан. Время поджимало, поэтому я решил поискать счастье в знакомом месте, тем более, что по пути сюда нам не повстречалось ни одного французского купца. Обмотанные тряпками весла производили мало шума. На башне, траверз темного силуэта которой мы только что миновали, нас пока не засекли. Там было тихо и темно. Маленький огонь светился где-то позади башни, может быть, рядом с ней, а может, в нескольких сотнях метров.

Впереди появился темный силуэт двухмачтовика, стоявшего на якоре. Я шепотом приказал рулевому подвернуть левее, чтобы пройти прямо возле борта. Когда мы приблизились, на палубе кто-то закашлял, а потом сплюнул.

— Кто плывет? — спросил испуганный голос на французском языке.

— Что за судно? — в свою очередь спросил Пурфириу Лучани, наученный мной.

Несмотря на хорошее знание французского языка, у меня все-таки есть акцент, который может быть принят за английский и вызвать подозрение. Корсиканский акцент опасным не сочтут, потому что многие жители острова служат на французских судах.