В конце восемнадцатого века маяк Лантерна добросовестно облегчает жизнь морякам. Я успел оценить его, когда во время гражданских сумерек заходил на рейд. Стоявший там французский фрегат обменялся со мной флажными сигналами и принял за своего. Я кинул якорь подальше от фрегата и мористее трехмачтового судна, предком которого была шебека. На передних двух мачтах по три прямых паруса, но на палубе про запас лежали рю с латинскими, а на бизань-мачте — косой латинский, сейчас тоже опущенный на палубу. Корма усечена, не так сильно выступает, как у шебеки. Как мне объяснили в Гибралтаре после привода двух призов-псевдошебек, такой тип судов называется фоветта. Та, возле которой мы встали на якорь, была водоизмещением тонн на триста пятьдесят и сидела глубоко. Наверное, ждала очередь на разгрузку. Я увидел на ней всего двух человек. Может быть, остальные на берегу или уже спят. Здесь все еще полно людей, которые засыпают с наступлением вечерних сумерек, а просыпаются с утренними, хотя свечи заметно подешевели. Зато на фрегате не спали долго. Судя по радостным крикам, мужским и женским, там что-то праздновали. Мне говорили, что дисциплина на французских кораблях отсутствует от слова вообще. Революция, однако, и, как следствие, равенство и братство. То есть каждый сам себе адмирал и брат адмирала.

Луна зашла в третьем часу ночи. Из источников света остался только маяк, но его хватало лишь на то, чтобы различать темные силуэты кораблей и судов на рейде. Мы по-тихому спустили на воду катер. Абордажной партией из матросов и морских пехотинцев командовал мичман Хьюго Этоу. Я меня стойкая уверенность, что без меня не справятся, обязательно напортачат, но покидать люггер не имею права. Если не захватим эту фоветту, найдем другую, а если потеряем люггер, второй мне вряд ли доверят.

Вместе с катером от борта отходит лодка-четверка, на которой два корсиканца сидят на веслах, третий — на руле, а Пурфириу Лучани — на носовой банке. У его ног в миске лежит дымящий фитиль, а рядом свалены замоченные в оливковом масле, связанные мячиками пучки тряпок и расплесненных каболок от старых швартовых концов, из которых обычно матросы и морпехи плетут тапки, коврики, сети. Лодка направляется к фрегату. Там затихли примерно час назад. Ночь теплая. Надеюсь, революционный экипаж спит не на батарейной, а на верхних палубах, а пушечные порты открыты для проветривания. Если бы я был анархистом на французской службе, то поступил бы именно так. Я объяснил корсиканцу, как надо бесшумно передвигаться вдоль борта фрегата, отталкиваясь руками, как забрасывать в пушечные порты подожженные, промасленные комки из тряпок и каболок.

Я прогуливаюсь по шканцам, стараясь не смотреть на фоветту и фрегат. На баке стоит боцман, готовый по моему приказу перерубить якорный канат. Если мой план провалится, удирать придется быстро. Благо дует ночной бриз от северо-северо-востока. Горы здесь повыше, поэтому ветер, скатываясь по склонам, разгоняется сильнее, метров до шести в секунду, то есть до трех баллов. При таком ветре люггер идет со скоростью два-три узла. На фоветте пока тихо, что хороший признак. На фрегате тоже, что ни о чем не говорит.

Возвращается лодка, Пурфириу Лучани поднимается на люггер, докладывает:

— Всё сделал, как вы приказали, сэр!

— Тогда ждем, — говорю я. — Поднимайте лодку на борт.

Когда матросы закрепляют лодку на рострах, на фрегате начинается суета. Открытого огня я пока не вижу, но крики «Пожар!» и «Горим!» слышу.

— Посигналь на фоветту, — приказываю я лейтенанту Джеймсу Фаирфаксу, а потом кричу боцману на бак: — Вира якорь!

Выбирание якоря — процесс шумный. Если бы на люггере и фоветте начали это делать раньше, то на соседних судах могли бы поднять тревогу, привлечь внимание фрегата. Сейчас, когда на военном корабле пожар, нет ничего удивительного, что суда по соседству снимаются с якоря, чтобы отойти подальше. Пожар — это самая частая причина гибели деревянных судов и одна из основных — железных. Если рванут пороховые погреба, мало не покажется всем судам на рейде. Горящие обломки разлетаются при взрыве на сотни метров. Судя по тому, что на фоветте заскрипел шпиль, мои абордажники захватили ее.

Вскоре люггер и фоветта под парусами при попутном бризе уходят на юго-запад. На фрегате все еще кричат и суетятся, но открытого огня я так и не увидел. Наверное, все-таки справились с поджогом. Беда делает людей на удивление дисциплинированными и работящими. Впрочем, на других служебных качествах отражается не всегда. Уход с рейда двух кораблей на фрегате или не заметили, или не придали этому значения. Может быть, решили, что мы перестраховываемся на случай взрыва.

К рассвету мы были уже далеко от генуэзского рейда. С восходом солнца задул южный ветер силой баллов пять, поэтому пришлось нам подвернуть вправо, пойти ближе к французскому берегу, а я собирался поджаться к Корсике, где попал бы под защиту своих кораблей. Уверен, что адмирал Хотэм выделил бы пару фрегатов, чтобы проводили нас до Балеарских островов и даже дальше.

К обеду ветер начал заходить против часовой стрелки и к вечеру задул от северо-запада и усилился до штормового. Мы заменили паруса на штормовые. Теперь нас несло к Корсике, но я уже был не рад этому. Не проси у судьбы, ибо допросишься. Штормило три дня. К счастью мы прошли западнее острова.

На меридиане Майорки попали во второй шторм, пришедший с Атлантического океана. Волны поднимал невысокие, метра три всего, но этого хватало, чтобы заливать главную палубу и сыпать брызги на шканцы. Вода просачивалась и в мою каюту, несмотря на то, что слуга везде понатыкал скрученные жгутом тряпки. Этот потрепал нас неделю и отнес к Сардинии, я уже видел верхушки ее гор. После чего ветер начал заходить по часовой стрелке и слабеть. На восьмой день был штиль. Затем, меняя направление по несколько раз в сутки, то усиливался баллов до четырех, до слабел до одного-двух. В итоге переход до Гибралтара, который в предыдущие разы занимал у нас от силы девять дней, на этот растянулся до тридцати четырех. Прибыли мы двадцать седьмого октября, за три дня до отхода каравана, привезшего снабжение в Гибралтар. С этим караваном уплывал в качестве пассажира вице-адмирал Уильям Хотэм. Временный командующий Средиземноморским флотом передал его под временное командование вице-адмиралу Хайду Паркеру. Официально было объявлено, что из-за болезни, но злые языки утверждали, что покровители Уильяма Хотэма дали ему шанс проявить себя, закрепиться на должности и стать полным адмиралом, но он не оправдал доверие. Захваченный нами приз стал прощальным подарком, правда, не шибко ценным. Фоветта оказалась нагружена очень нужными, но дешевыми товарами — ядрами для пушек и свинцом для отливки картечи и мушкетных пуль.

Новый командующий Средиземноморским флотом адмирал синего флага Джон Джервис прибыл тридцатого ноября. У англичан очень длинный список адмиральских чинов. Флот делится на три эскадры — белую (авангард), красную (центр) и синюю (арьергард), и в каждой должно быть по адмиралу, вице-адмиралу и контр-адмиралу. Поэтому сперва становятся контр-адмиралом синего флага, потом белого, потом красного. Следующий уровень — вице-адмирал синего флага, белого, красного. Затем поднимаешься на высший — полный адмирал синего, белого, красного флагов. Звание получали в порядке очереди. Когда освобождалось адмиральское место, капитан, первый по дате получения чина, становился контр-адмиралом синего флага и потом перемещался все выше и выше, не зависимо от личных качеств и заслуг. То есть, чтобы получить чин полного адмирала красного флага, надо было всего лишь стать капитаном и пережить всех, кто получил этот чин раньше. Поскольку не все капитаны тянули на адмиралов, а нарушать традиции англичане не умели, придумали уловку. Когда надо было дать адмиральский чин нужному человеку, всем, кто был в списке выше него, предлагали звание контр-адмирала синего флага, но отправиться на берег на половину жалованья и там получать следующие звания. Таких называли адмиралами желтого флага, который поднимали на корабле во время казни. Большинство капитанов отказывалось, потому что полное капитанское жалованье было намного больше половины адмиральского, плюс призовые. Новый командующий флотом получил первый адмиральский чин, сидя на берегу, в парламенте, в тот момент от Ярмута. Здоровье у него было крепкое, поэтому постепенно продвигался по служебной лестнице. Свой флаг Джон Джервис поднял на ставосьмипушечном линейном корабле первого ранга «Победа». Я видел этот корабль в будущем в старом сухом доке в Портсмуте на вечном отстое, превращенным в музей, потому что на нем погибнет вице-вице-адмирал Горацио Нельсон во время Трафальгарского сражения. Именно на «Победе» мне и предстояло впервые встретиться с новым командующим флотом и сравнить то, что я видел в будущем, с настоящим.