— «Луиза», — ответили с двухмачтовика и, кашлянув и сплюнув, спросили: — А вы с какого?

— Выше вас стоим, — ответил корсиканец и, согласно моей инструкции, сразу задает вопрос: — А чего ты такой испуганный?

Дураки предпочитают говорить, умные — слушать.

Вахтенный с «Луизы» выбрал болтовню:

— Говорят, пару недель назад англичане пробрались сюда ночью и захватили два судна. Так тихо проделали это, что только утром обнаружили пропажу.

Я сперва подумал, что кто-то еще из наших наведывался сюда, а потом понял, что второе судно — это мой люггер. Французы думают, что и его захватили той ночью.

Из-за этих мыслей чуть не пропустил нужный момент. Я слышал голос, но не мог разглядеть вахтенного, хотя дистанция была от силы метров десять. Закончив речь, он закашлялся и сплюнул, наклонившись вперед, чтобы в воду, а не на палубу. В этот момент его голова и оказалась в лунном свете. Я отпустил тетиву, и она больно ударила мне по предплечью. Стрела попала в светлый овал головы, не разглядел, в какое именно место. Вахтенный, собравшийся закашлять снова, издал протяжный звук, что-то среднее между хрипением и стоном, после чего голова медленно спряталась за фальшборт. Скорее всего, он болел туберкулезом, так что будем считать, что отмучился.

— Подходим, — тихо произнес я на всякий случай на французском языке.

Несмотря на два мягких кранца, сплетенных из старых швартовов, лодка прижалась к борту двухмачтовика не бесшумно, правда, удар был тихий и глухой. Наверное, трюм битком набит. Вроде бы никого не разбудили. Две «кошки» зацепились за планширь, и два корсиканца с кошачьей сноровкой полезли наверх. Следом за ними отправились еще два. Я обучил всех четверых, как убивать спящих, но первый блин у них получился комом. Кто-то в носовой части судна успел заорать от боли. Я держался за «кошкин» трос с мусингами, не давая лодке отжаться от борта, и ждал, что будет дальше.

— Что случилось? — послышалось из темноты выше по течению.

— Выругайся на корсиканском, — прошептал я Пурфириу Лучани.

Корсиканец громко и очень витиевато высказался в адрес чьей-то матери — женщины далеко не безупречного поведения.

— Корсиканские придурки развлекаются, — произнес тот же голос выше по течению, наверное, отвечая на вопрос коллеги.

Я привязал трос к кольцу на форштевне лодки, чтобы держалась у борта, и поднялся по нему на двухмачтовик. Появилось у меня подозрение, что корсиканцы и дальше что-нибудь запорют. И не ошибся. Они уже нашли топор и собрались перерубить якорный канат. Пришлось им поработать ножами. Если и вспоминали мою мать, то про себя. Я отошел на корму, к штурвалу, чтобы не мешать им работать и материться.

Захватили мы бригантину, причем с мачтами-однодеревками, которые теперь редко встречаются. Всё труднее найти длинное, ровное и толстое дерево. Леса исчезают с катастрофической быстротой. Впрочем, их все еще много в сравнение с тем, что будет в двадцать первом веке. В капитанской каюте горел ночник — маленький масляный фонарь с низким и закопченным, стеклянным колпаком. Шкипер с перерезанным горлом лежал одетый в кровати. В тусклом освещении вытекшая кровь казалась черной на простыне, которая казалась белой. Под кроватью стоял сундук раза в два больше, чем принято иметь на английских военных кораблях нижним чинам вплоть до мичмана. Старший лейтенант «Бедфорда» заставил бы плотника переделать такой сундук на нормативный и щепки для камбузной печки. Сверху в сундуке лежал кожаный кошель с французскими и турецкими серебряными монетами, без малого на две сотни ливров. Это будет мой личный приз. Под кошелем были грузовые документы. Если перевести в тонны, бригантина везла сто пятьдесят пять тонн пшеницы из Александрии в Арль. Надо было пройти такое большое расстояние, проскочить много раз мимо английских военных кораблей, чтобы здесь, в нескольких часах от цели, влипнуть. Видимо, подошли сюда уже в темноте и побоялись и/или поленились подниматься выше. Обычно страх и лень спасают людей от многих необязательных приключений на пятую точку, но данный случай оказался исключением, подтверждающим правило.

В гавани Гибралтара кораблей не так много, как в прошлый раз, поэтому я поставил люггер «Делай дело» на якорь поближе к флагманскому кораблю и рядом с «Бедфордом», вернувшимся с Корсики. Потом на лодке перебрался на захваченную бригантину «Сюзон» и ошвартовал ее к правому борту своего корабля. Уверен, что за моими маневрами наблюдают со всех кораблей на рейде, в том числе и с «Бедфорда». Они наверняка догадались, что бригантина — это приз. Небось, подсчитывают, сколько она стоит, и завидуют тихо или не очень. На флагмане сразу подняли сигнал, чтобы я прибыл к адмиралу.

Я все еще в форме мичмана, но на «Британии» на этот раз правильно поняли слова матроса, выкрикнувшего название люггера под моим командованием, и приняли меня именно, как коммандера. На вахте у трапа был мичман Джеймс Фаирфакс.

— Ты вроде бы на другом корабле служишь, — удивился я, пытаясь вспомнить название его корабля.

— Служил. Его отправляют во флот Канала, поэтому обоих аттестованных мичманов перевели на «Британию», чтобы остались служить в Средиземноморском флоте, — рассказал он.

— Значит, ты сдал экзамен на лейтенанта? — спросил я.

— Да! — радостно подтвердил Джеймс Фаирфакс. — Пошел именно за тем смазливым мичманом. Как ты и говорил, Красавчик Харрис его завалил, а у меня не спросил вообще ничего. Газету читал.

— Ты уже получил назначение? — поинтересовался я.

— Нет еще. Все свободные места заняли те, у кого были протекции, — произнес он, глянул на меня и запнулся.

— Я свою протекцию в бою добыл, — поставил его в известность.

— Я не тебя имел в виду… — смущенно молвил аттестованный мичман, а потом добавил уже с нотками восторга: — Про тебя и так все тут говорят, а после захвата второго приза… Эта бригантина ведь приз?

— Само собой, — подтвердил я.

— Адмирал ждет, — напомнил, прервав наш разговор, вахтенный лейтенант.

Адмирал Уильям Хотэм ждал не столько меня, сколько обед. Стол уже был сервирован на семь персон. Если не считать лакеев и клерка, в каюте было, включая адмирала, шесть человек. Седьмой прибор предназначался мне.

Адмирал оборвал мой доклад на первом же слове, произнеся:

— Я видел приз. Какой груз?

— Пшеница из Египта, — ответил я, протягивая грузовые документы.

В связи с голодом во Франции, цена на пшеницу резко подскочила и у соседей, и наверняка английскую контрабандой возили революционерам. В гарнизоне Гибралтара до прихода нашего конвоя были проблемы с хлебом. Уверен, что привезенного конвоем не хватит до следующего, поэтому я ожидал, как минимум, проявления радости.

— Отдай клерку и садись за стол, — ни мало не заинтересовавшись, приказал адмирал, указав мне место в самом конце слева.

Сам он сел во главе стола и заправил за шиворот конец большой накрахмаленной салфетки. Я свою расстелил на коленях. Она была жесткая, похрустывала. Лакей сразу налил мне в бокал красного вина. Я потянулся было к бокалу, чтобы освежить пересохшее горло, но вовремя заметил, что адмирал еще не прикасался к своему и все остальные тоже. Выше меня сидели два флаг-капитана. Обычно на флагманский корабль назначают молодого капитана, чтобы выполнял за адмирала рутинную работу и перенимал опыт. К слишком опытным адмиралам назначают сразу двух молодых капитанов. Напротив меня занимал место корабельный хирург. У англичан есть пунктик — они постоянно находят у себя болезни, как студенты медицинского института. Все болезни лечат алкоголем, но перед этим обязательно, долго и нудно консультируются у врача. Видимо, хирург выслушивал адмирала, за что его подкармливали. Выше него сидел интендант Петер Деладжой, единственный в парике. Ближе всех к адмиралу расположился мой бывший капитан Дэвидж Гулд, одетый, как обычно, во все черное.