К крыльцу дома вела аллея, обсаженная с двух сторон старыми липами. Перед крыльцом была выложенная камнем площадка. К тыльной стороне дома примыкал ухоженный, подстриженный газон и небольшой сад, в котором росли яблони, груши, вишни, сливы и грецкий орех, который, как мне сказали, ни разу не плодоносил, но его не выкорчевывали, потому что мистеру Тетерингтону нравился запах листьев. В саду была деревянная беседка, увитая плющом. Это единственное место, где можно хотя бы недолго побыть наедине, потому что в доме стены смутно представляют, что такое звукоизоляция, и ты постоянно в зоне действия чужих шумов, разговоров.

На следующее утро доктор Барроу поменял мне повязку на щеке и разрешил прогулки. Мистер Тетерингтон приказал кучеру Уильяму Доу приготовить двуколку и свозить на ней меня на кладбище, а потом на пожарище. Левая часть моего лица была припухшей, и, благодаря повязке, можно было подумать, что у меня флюс. Наверное, так и думали фермеры-арендаторы и их дети, которых мы встретили по пути. Двадцать три близлежащие фермы принадлежали мистеру Тетерингтону. «Мой» дом с садом был единственным инородным вкраплением в его империю.

Могила была широкая. В нее положили все обгорелые останки, которые нашли на пожарище. Землю еще не пригладили дожди, поэтому создавалось впечатление, что закопанные недавно шевелились, вытолкнув наверх комья. Что мне Хоупы, что я им, чтоб о них рыдать?! Но выдержал паузу, в течение которой несколько раз крестился и якобы вытирал рукой слезы, чтобы наблюдавший издали кучер рассказал, как горько я переживал утрату.

На пепелище я вел себя сдержаннее. Обошел его, разворошил ногой обугленные деревяшки в одном месте, чтобы достать лепешку, в которую превратился расплавившаяся оловянная тарелка или кружка. Подумал, что серебро, но по весу определил, что олово, и выбросил. Может, кому-то из фермеров пригодится для починки продырявившейся посуды.

— Мистер Тетерингтон приказал фермерам ничего не трогать здесь, — рассказал Уильям Доу. — Только за ними разве уследишь?! Кто-то рылся, забрал все ценное. Хорошо, двери в кладовые не взломали, — показал он на узкие двери хозяйственной постройки, запертые на висячие замки.

Крестьяне во всех странах без раздумий, если будут уверены, что не попадутся, побраконьерят в лесу, королевском или кого-нибудь менее знатного, украдут все, что подвернется, с поля или сада сеньора, своего или чужого, но никогда не тронут имущество собрата по несчастью. Ведь каждый горожанин знает, что крестьянин не бывает счастливым, не так ли?! Сгоревший дом был долгое время как бы ничьим, да и грабить пепелище не зазорно, и из открытой конюшни вынести все ценное — это и вовсе святое, а вот взламывать закрытые двери нельзя. Такое может себе позволить только залетный. Поскольку дом был вдали от дороги, грабители сюда не залетали.

— У меня топор с собой, могу открыть, — предложил кучер, которому, видимо, не терпелось узнать, что хранится за закрытыми дверями.

— Сам открою, — решил я, потому что появилась идея, как легализовать приплывшее со мной имущество. — Оставь топор и поезжай домой. Приедешь за мной перед обедом. Я хочу побыть здесь один.

— Как прикажите, мистер Генри, — сказал Уильям Доу, достав из-под сиденья топор с коротким топорищем.

Я взял топор и пошел в конюшню. Там было сухо, пахло сеном и навозом, хотя, как догадываюсь, лошадей здесь не было несколько лет. Стойл было четверо. В дальнем валялись клепки от бочки, но обручи отсутствовали. Положил рядом с ними топор и постоял немного, ожидая, когда двуколка отъедет подальше. После чего по грунтовой дороге шириной в полторы каретные полосы, которую с двух сторон поджимали живые изгороди, пошел в сторону моря. Оказывается, ночью мне надо было пробежать всего метров сто вперед и повернуть на эту дорогу, а не ломиться по вспаханному полю.

Спасательный жилет и оружие лежали там, где я их оставил. Отсырели немного, но это не страшно. Зато лодка отсутствовала. Пропала и вколоченная в землю палка, к которой привязал ее. Может быть, сорвало приливом и унесло в море при отливе, а может быть, кто-то из фермеров стал немного богаче. Меня это не сильно огорчило. Объяснить владение лодкой было бы труднее всего. Я собирался сказать, что обнаружил ее только сегодня, прогуливаясь вдоль берега моря. С остальными вещами, опять прорвавшись через живую изгородь, чтобы было меньше шансов попасть на глаза кому-нибудь, кто будет ехать по дороге, вернулся к конюшне.

Скобы для замков сделали добротно и вколотили основательно. Я с трудом сшиб оба замка. В ближней к дому кладовой стоял деревянный ларь, в котором на самом дне сохранились несколько пшеничных или ячменных зерен, и две пустые бочки емкостью литров двести. Одна бочка была прикрыта крышкой, а у второй, открытой, отверстие было затянуто паутиной. Во второй кладовой лежали доски и брусья, покрытые пылью. Сложили их здесь лет десять назад, если не больше. Я вернулся в ближнюю к дому и положил в ларь спасательный жилет и оружие, чтобы испачкались пылью. Когда приедет Уильям Доу, скажу, что это все привезено мной с Ямайки, что обнаружил их в ларе, а вот когда и почему положил туда — не помню. В голове вертится смутное воспоминание, что отцу эти вещи не нравились, а почему — опять не помню. У игры «Тут помню, а тут не помню» замечательное преимущество: сам выбираешь, что налево, что направо, а что сроду здесь не стояло.

Мы сидим с мистером Джеймсом Тетерингтоном в его кабинете на первом этаже. В камине горят березовые дрова, наполняя комнату специфичным ароматом. Пламя весело пляшет над горящими поленьями, отгоняя тоскливые воспоминания о дожде, который поливает весь день. Мы пьем пиво, медленно потягивая его из оловянных кружек с крышками и емкостью в пинту. Когда надо пополнить кружки, хозяин дома берет медный колокольчик и коротко звонит. В кабинет неторопливо заходит Боб Тербот, который дежурит по ту сторону двери, молча наливает нам пива из кувшина емкостью литра три, который стоит на столе у нас за спиной, и сразу уходит. Походка у него немного враскорячку, будто получил ногой по яйцам. Хотел бы я посмотреть на того, кто отважится сделать такое. Безнаказанно может сделать такое Долли, которая веревки вьет из силача, но не в ее интересах оставаться ночью без сладкого.

Мистер Тетерингтон встает и, нимало не смущаясь, ссыт в камин, стараясь прибить самые высокие языки пламени. Кабинет наполняется резкой вонью. По мнению англичан, это удобнее, чем ходить в сортир, который во дворе рядом с выгребной ямой, и гигиеничнее, чем накапливать в ночных горшках. Я живу в доме уже третью неделю, поэтому перестал удивляться этому хорошо забытому, старому способу использовать камин и даже последовал примеру хозяина дома — нанес ответный ароматный удар.

— В газете пишут, наш флот громит французский, берут много призов, — отхлебнув пива, сообщает Джеймс Тетерингтон.

Он получает по почте «The London Gazette». Я помню эту газетенку по прошлой эпохе и по двадцать первому веку. Меняются формат и количество листов, но только не желтоватость. Я прочитал последнюю газету сразу после мистера Тетерингтона, и он это знает. Следовательно, это прелюдия к важному разговору. Поскольку Джеймс Тетерингтон, как и большинство людей, быстро соскакивает с темы, не перебиваю его.

— Представляю, какие призовые получают экипажи наших кораблей! Если бы я был помоложе, сам бы подался служить на флот! — восторгается он и смотрит на меня.

Так понимаю, мне предлагают податься на службу королю. Еще с предыдущей эпохи я помню, что английские военно-морской флот и тюрьма принимают всех, но если в тюрьму все попадают в одной роли, то на флоте возможны варианты.

— Сколько там стоит патент лейтенанта? — интересуюсь я.

— Патенты продают только в сухопутной армии. На флоте звание мичмана дают всем джентльменам, а ты — джентльмен, а лейтенанта надо заслужить, — рассказывает мистер Тетерингтон. — Уверен, что такому образованному и знающему морское дело молодому человеку это будет не трудно.