Люггер «Делай дело» стоял на рейде, ожидая, когда закончится оформление приза — тендера водоизмещением тонн сорок, пойманного нами в Лионском заливе. Вез приз соленую рыбу в бочках. Груз купило Адмиралтейство, а тендер ушел с торгов. Приобрел его испанский купец. Общая стоимость приза составила всего тысячу сто фунтов стерлингов. Адмиральскую долю в сто тридцать семь фунтов стерлингов и десятьшиллингов получил Хайд Паркер, командовавший Средиземноморским флотом на момент доставки приза в порт Гибралтар.

Я никак не ожидал, что моя скромная особа заинтересует адмирала Джона Джервиса, поэтому утром, как обычно, собирался убыть на свидание с Дороти. У нее уже вырос живот и вместе с ним любвеобильность. У меня появилось подозрение, что мы вдвоем с мужем не может удовлетворить ее, поэтому оба стали находить благовидные предлоги, чтобы встречаться с ней реже. Мистеру Деладжою в этом плане было хуже — ночевать приходилось дома, не отвертишься, а у меня появилась крутая отмазка — адмирал Джон Джервис.

Как ни странно, линейный корабль первого ранга «Победа» выглядел блеклой копией себя в будущем. Краска на бортах местами облезла и потускнела. Трап имел стойки из дерева, а не из алюминия. Мачты казались пошарпанными. Разве что палуба, надраенная утром, выглядела чище, чем затоптанная туристами в будущем. Матросы сейчас ходят по ней босиком, а туристы все будут обутыми.

Адмирал Джон Джервис был в парадной форме — черном кителе с позолоченными пуговицами с якорями, вышитыми золотыми нитками галунами и на левой половине груди серебряными, красными и золотыми нитками — орденом Бани. Видимо, никак не натешится новым чином и старым орденом. Он ведь из простых, всего добился сам. Седые волосы завиты, из-за чего кажется, что носит парик. Благодаря залысинам, лоб кажется высоким. Лицо пятиугольное, с острым, выпирающим подбородком. Глаза блекло-голубые. Нос длинный и узкий. Губы очень узкие, порой кажется, что их нет совсем. На лице такое выражение, будто стесняется сказать: «Я хитрее тебя!».

Я предупрежден о любви адмирала к парадной форме, поэтому тоже облачен, так сказать, по уставу, даже шпагу нацепил. Перед входом в каюту, снял шапку-треуголку и положил ее на согнутую в локте левую руку. Каюта показалась мне огромной после моей на люггере. В футбол в ней, конечно, не поиграешь, но в модный сейчас валек, как пока что называют бадминтон, можно.

Я щелкаю каблуками гессенских сапог, что пока не практикуется, докладываю бодро:

— Коммандер Генри Хоуп прибыл по вашему приказанию, сэр!

Вообще-то, обращение «сэр» обязательно только к титулованной знати и рыцарям-командорам орденов. Джон Джервис всего лишь компаньон (кавалер) ордена Бани, так что к нему можно обращаться «мистер» или «адмирал». Только вот на «сэра» капитаны и адмиралы ведутся, как дикари на бисер.

Адмирал окидывает меня взглядом, задержавшись на шраме на щеке, и хмыкает. Как догадываюсь, увиденное не совсем совпадает с услышанным.

— Мне доложили, что ты занимаешься не службой, а охотой за призами, — начал разговор адмирал Джон Джервис.

— Таков был приказ адмирала Хотэма, — подтверждаю я. — Он считал, что надо наносить как можно больше вреда экономике противника.

— И заодно добывать призовые, — ехидненько произносит адмирал.

Кто бы мычал! Говорят, во время войны с американцами он нагреб призовых на семьдесят тысяч фунтов стерлингов.

— Одно другому не мешает, сэр, — сказал я.

— Я так не считаю, — возражает он. — Отныне будешь служить, а не развлекаться. Сегодня и завтра на твой корабль доставят почту и пассажиров, отвезешь в Портсмут.

Адмирал Джон Джервис смотрит мне в глаза, ожидая возражений и готовясь подавить их язвительным презрением. Он понимает, что посылать люггер под командованием малоопытного, как думает, коммандера зимой в штормовую Северную Атлантику — это посылать на верную гибель. Интересно, что ему рассказали, что так возненавидел меня? Наверное, про связь с женой интенданта, а у адмирала, скорее всего, проблемы с женщинами.

— Есть, сэр! — радостно улыбнувшись, будто только и мечтал смотаться на родину, рявкаю я. — Разрешите идти выполнять приказ?

— Разрешая, — как мне показалось, немного растерянно произнес он.

Я лихо разворачиваюсь через левое плечо и строевым шагом выхожу из каюты. Такое пока не умеют проделывать даже офицеры-морпехи. Закрыв за собой дверь, продолжаю улыбаться, чтобы не доставить удовольствие офицерам линкора, которые наблюдают за мной. Вполне возможно, что кто-то из них и настучал на меня.

— Досталось от адмирала? — спрашивает с фальшивыми нотками сочувствия вахтенный лейтенант у трапа. — Он всем капитанам устраивает разнос.

— Наоборот, — отвечаю я. — Послезавтра поведу свой корабль в Портсмут. Надоело уже здесь, соскучился по Англии.

Вахтенный лейтенант смотрит на меня внимательно, пытаясь определить, не блефую ли? Надеюсь, не догадался, и через чужие уста передаст о моей радости этому старому ублюдку.

Гибралтарский пролив при сильном северо-восточном ветер мы проскочили быстро, а вот дальше стало интереснее. Я поджался к испанскому берегу, чтобы не сильно трепало, но ветер сменился на западный, пришлось идти ему навстречу под штормовыми парусами, чтобы не оказаться на каком-нибудь испанском пляже, популярном в будущем. Высокие волны легко переваливались через фальшборт, заливали главную палубу. Просачивалась вода и в мою каюту, слуга Саид не успевал вымакивать ее тряпками. Экипаж и пассажиры — по большей части моряки-инвалиды, оправленные домой, где будут жить-поживать на пожизненную государственную пенсию, равную половине оклада — приуныли. Некоторые позеленели и принялись пугать ведра и прочие емкости. Я разрешил таким не снимать гамаки на день, отлеживаться в них. Все равно абордажная атака нам не грозила. За неделю увидели всего одно испанское судно, которое под штормовыми парусами продвигалось в сторону Кадиса.

Потом ветер немного стих и сменился на северный. Мы пошли галсами против него. Ночью уходили от берега, а в светлое время шли к нему. За сутки продвигались на север миль на шестьдесят-семьдесят.

После мыса Финистерре взяли правее, к французскому берегу, и вскоре поймали западный ветер силой баллов пять. Благодаря ему, продвинулись на север миль на двести. Потом завыл норд-ост и поднял такую волну, что я, рискуя перевернуть корабль, развернул его по ветру и начал дрейфовать под такелажем и с выпущенными с кормы в воду, самыми толстыми из имеющихся, швартовыми тросами. За девять дней мы вернули океану почти все две сотни миль. Эти дни я не снимал спасательный жилет, прикидывая, как буду добираться до берега в холодной воде и получится ли это? В любом случае испытание будет не из приятных.

Каждый шторм когда-нибудь заканчивается, хотя и не всегда благополучно. Нам повезло, уцелели. Снова задул вполне комфортный западный ветер, и мы курсом галфвинд левого галса побежали в сторону острова Британия. Люггер, словно почувствовав родные воды, резво рассекал волны, выдавая в хорошие часы скорость до восьми узлов, что при таком курсе очень даже приличная величина.

На подходе к Ла-Маншу опять задул штормовой норд-ост, но слабее. Я поменял курс на бейдевинд правого галса и продолжил движение в северном направлении. К началу третьего дня ветер зашел против часовой стрелки до северо-западного и подутих. Мы опять поменяли курс и с попутным ветром резво побежали по Ла-Маншу. Следующий шторм от норд-оста пережидали, прячась за остров Уайт, по другую сторону которого находился рейд Спитхед.

Прибыли мы в Портсмут одиннадцатого января. Пассажиры, которые мечтали встретить Рождество дома, теперь благодарили бога, что вообще добрались.

Старый моряк, потерявший правую руку во время захвата береговой батареи под Тулоном, похвалил меня на прощанье:

— Вы хороший капитан, сэр. Как для ваших лет, так и вовсе отличный.