— Ты же всего с месяц назад хотел получить много призовых, купить свой корабль и отправиться открывать неизведанные земли, — напомнил я его мечту.

— Да, хотел… — промямлил Роберт Эшли. — А будет много призовых?

— Как получится, — ответил я, чтобы не сглазить.

После чего оставил корабль на лейтенанта Джеймса Фаирфакса и отправился на берег к портному. Перед последним походом я заказал себе новый кафтан или, как мне удобнее называть, китель. Вчера был на последней примерке, сегодня к обеду обещали закончить. Портным был испанский сефард, выдававший себя за католика.

— Не проще ли притворяться протестантом? — подколол я. — Все равно ведь приходится ходить на воскресную проповедь к протестантам.

— В этом мире все так нестабильно: сегодня здесь протестанты, завтра — католики, — ответил портной, сильно картавя от испуга. — Протестанты за смену веры не убьют, а испанские католики могут.

Китель сидел на мне, как влитой. У меня никогда не было пристрастия к военной форме, даже очень наоборот, но дамы утверждали, что она мне идет. Глядя в зеркало, кривоватое в нижней половине, искренне верил женщинам, которые тоже искривляют и тоже не везде. Особенно мне нравился эполет, которые ввели в этом году. Он был шит золотыми нитками и имел две продольные более темные полосы, как на погонах старших офицеров в российском флоте. Коммандеру полагалось носить один на левом плече. Полный капитан, как называют сейчас командира корабля, имеющего любой ранг, первые три года в своем звании надо было носить один эполет на правом плече, а потом — два.

— Вы выглядите в нем отважным капитаном! — лизнул меня портной.

Он даже не подозревал, насколько прав. За что получил на шиллинг больше.

Интендант Петер Деладжой с женой Дороти жил в двухэтажном доме в испанском стиле — с патио. Это внутренний дворик, обычно с фонтаном. В Гибралтаре с пресной водой проблемы, поэтому я не видел здесь ни одного фонтана. Зато в каждом дворе была подземная емкость для сбора дождевой воды. С черепичных крыш вода стекала по желобам и трубам в выходящие из-под земли горловины, прикрытые деревянными решетками. На окнах деревянные жалюзи, которые мало спасали от жары и еще меньше от комаров. Гостиная была всего метров шест на пять. В ней стояли две софы, пять кресел и четыре стула в углу для желающих музицировать. Стены оббиты ярким индийским ситцем, из-за которого в комнате казалось еще жарче. Я даже пожалел, что напялил новый мундир. Временами мне все-таки двадцать лет.

Салоны заводят женщины, которым не хватает мужского внимания. Именно внимания, а не секса. Во втором случае заводят любовников. Миссис Дороти Деладжой было немного за двадцать. Брюнетка с голубыми глазами. На этом достоинства и заканчивались. Она из категории тех женщин, которых осчастливленные ими мужчины называют симпатичными, а все остальные — «так себе». Как и положено брюнетке, она, напялив розовое платье, по очереди подходила к двум девицам-блондинкам, которым этот цвет противопоказан, подолгу разговаривала с ними, чтобы мужчины разглядели, на кого в этом помещении надо обращать внимание. Впрочем, старания ее были напрасны, потому что в Гибралтаре слишком много офицеров и слишком мало особ женского пола, особенно девиц. Вот и сегодня на трех дам, включая хозяйку, приходилось шесть офицеров. Представляю, что здесь творилось, когда стоял весь флот. Мельтешил по гостиной и мистер Деладжой, но его никто, включая жену, в расчет не принимал. На слуг и то обращали больше внимания. В обязанности гостей входило, во-первых, восхищаться хозяйкой, во-вторых, восхищаться хозяйкой, и только в третьих, вести разговоры на всякие нудные темы, задаваемые миссис Деладжой. Большей часть тем была сама хозяйка, и немного говорили об успехах доблестной британской армии, которая, за редким исключением, проигрывала на материке одно сражение за другим, и военном флоте, выглядевшего немного лучше за счет мятежей и дезертирства на французском.

Поняв это, я заскучал и, чтобы убить время до того момента, когда можно будет уйти по-английски, полностью переключился на пожирание всяких сладостей, которые в невероятном разнообразии и количестве предлагали в этом доме, запивая их тем самым красным вином, которое захватил вместе с предыдущим призом и которое было куплено на нужды английского флота. Все-таки я часть Королевского флота, поэтому восстанавливал справедливость.

Видимо, хозяйке показалось, что уделяю ей мало внимания, или испугалась, что нанесу семейному бюджету непоправимый ущерб, поэтому потребовала:

— Мистер Хоуп, расскажите нам, как вы захватили приз.

Чтобы меня больше не приглашали сюда, я рассказал с физиологическими подробностями, как мои корсиканцы перерезали глотки спящим мирным французским матросам с торгового судна, которые не причинили ни нам, ни Англии никакого вреда и у которых наверняка остались семьи, маленькие дети, обреченные отныне на нищету. Зато мы — я, мой экипаж, адмирал и королевство Британия — стали немного богаче. Судя по наступившей паузе, это было именно то, что мечтали услышать присутствующие.

— Эту войну начали французы, — нарушил затянувшуюся тишину один из офицеров, артиллерийский лейтенант.

— Я тоже подумал, что развязали ее эти матросы или, что скорее, их дети, — согласился с ним.

— Если вам так жалко французских детей, почему участвуете в этой войне? — задала резонный вопрос миссис Деладжой.

— А где еще можно так быстро и легко разбогатеть?! — ответил я вопросом.

— А вы — циник, мистер Хоуп! — произнесла миссис Дороти Деладжой таким тоном, будто наконец-то нашла того, кого искала всю жизнь.

— Это не единственное моё достоинство, — сообщил я.

После чего меня усадили на софу рядом с хозяйкой и начали ковыряться во мне, отыскивая скрытые достоинства. Прочие гости, предоставленные сами себе, принялись проводить время более интересно. Пятеро жеребцов забили копытами возле двух кобылиц с таким усердием, что с мраморного пола разлеталась крошка.

Те, кто утверждают, что женщины любят ушами, плохо знают женщин и оскорбляют уши. С помощью ушей женщину находят жертву, а любят мужчин совершенно другим местом. Если научены любить. Мой богатый жизненный опыт подсказывал, что Дороти Деладжой женщиной сделали, но любить до сих пор не научили. И она поняла, что я понял и что смогу ситуацию изменить кардинально, причем выводы сделала, получая информацию отнюдь не с помощью ушей.

— Мистер Деладжой уходит на службу рано утром, не так ли? — тихо произнес я.

— Да, к семи и приходит в час на обед, — сказала она так же тихо, отчего щечки стали такими же розовыми, как платье.

— Я зайду завтра в девять, заберу ноты, которые забуду взять сегодня, — поставил я в известность.

Миссис Деладжой ничего не сказала, но сжала костяной китайский веер с такой силой, что я подумал, что сейчас сломает. Нет, распахнула его и начала опахивать покрасневшее лицо.

— У нас порой бывает жарко, — как и положено англичанке в незнакомой или непонятной ситуации, заговорила она о погоде.

— Счастливые жару не замечают, — выдал я самодельный афоризм.

После чего, чтобы не сболтнуть лишнего и не изменить мнение о себе, убыл на свой люггер. На набережной меня поджидала лодка, три матроса-корсиканца с которой уже успели выпить вина в таверне и прогуляться в кусты с проститутками. Обслуживали их в долг, поскольку весь Гибралтар знал, что каждый матрос с «Делай дело» получит премиальными за приз не меньше двадцати фунтов стерлингов, но формальности еще не закончены и агент авансы не дает.

Кровать у четы Деладжой широкая, без балдахина и с белым шелковым бельем. Пробившись сквозь темно-красные шторы, солнечный свет придает белью розоватый оттенок, так любимый Дороти. Подкрасил и ее белую левую грудь, немного великоватую, а набрякший сосок сделал темно-розовым. На правой лежит моя рука, загоревшая, кажущаяся еще темнее на розовато-белом. Я пальцами нежно сдавливаю твердый сосок и как бы сдаиваю его, отчего по телу Дороти пробегает судорога блаженства.