— Веди солдат за мной, — приказал я капитану Томасу Хигсу.

С детства помню, что отважные герои всегда идут в обход. Это заняло у нас с полчаса, зато мы свалились французам на головы. Не все, конечно, но некоторые пехотинцы спрыгивали на площадку, где стояли пушки, прямо за спинами французских артиллеристов. Я сбежал чуть левее, направляясь к французскому офицеру, командовавшему батареей. Ему лет двадцать. Длинные, завитые, черные волосы обрамляют загорелое и закопченное пороховым дымом, приятное лицо, на котором, даже несмотря на копоть, прямо таки сияет радостный азарт. Война — довольно увлекательное мероприятие, пока жертва не ты. На офицере синий мундир с высоким стоячим воротником, горжетом из желтого металла, желтыми эполетами, красными кантами и отворотами фалд и черными гамашами. На голове высокий черный кивер (цилиндрическая шапка с плоским верхом и козырьком) с красными помпоном, этишкетом (шнуром) и тесьмой. Офицер замечает меня, немного грустнеет и кладет левую руку на рукоятку шпаги, которая в ножнах.

Я навожу на него пистолет и говорю на французском языке:

— Предлагаю сдаться.

— Мне трудно не принять ваше предложение! — галантно отвечает он и кричит своим подчиненным, часть которых уже перебили мои морские пехотинцы, а остальные отбиваются банниками или прячутся за пушки: — Мы сдаемся!

— Они сдаются, не убивать! — кричу я на английском языке, но мои подчиненные успевают заколоть штыками еще двоих.

На второй батарее увидели нас, прекратили стрелять и побежали наверх, к крепости. Я послал к пушкам отделение солдат, чтобы отбили атаку, если французы передумают. Преследовать убегающих и дальше воевать у меня пропало желание. Одно дело рисковать жизнью, а другое — карабкаться в жару по горам, на что я не подписывался.

Мы с французским офицером, отдавшим мне свою шпагу, отходим в тень, где синхронно снимаем головные уборы и вытираем вспотевшие лбы носовыми платками.

— Жарковато сегодня, — по английской привычке начинаю я с погоды.

— Да, славный денек! — весело произносит француз, словно взял меня в плен, а не наоборот.

В тот день английский корпус взял в плен около трехсот французских солдат. Остальные спрятались в крепости. Поскольку корабельные пушки могли попасть в нее со слишком большой дистанции, с которой ядра почти не наносили вреда, «Воин» и Фурия» вышли из дела. На следующее утро мы послали канонерки и баркасы и катера с десантом в порт Неаполь, где они захватили восемнадцать и сожгли еще четыре вражеские канонерки и десятка два мелких суденышек, по большей части рыбацких. Десант с фрегата взял три приза, которые вместе с остальными были отправлены в Палермо. Канонерки, конечно, стоят от силы пятьсот-семьсот фунтов каждая, но все равно приятно получить без потерь по несколько монет. Засевшие в крепости французы сдались тридцатого июня. Всего в сухопутной операции мы взяли в плен около полутора тысяч французских солдат и офицеров и захватили около ста орудий.

До двадцать второго июля стояли на рейде. То ли охраняли захваченную крепость, то ли отдыхали после боя, то ли командование просто не знало, куда нас послать. В этот день я был приглашен на обед к Джорджу Мартину, ставшему контр-адмиралом белого флага, и, как догадываюсь, именно для того, чтобы имел возможность поздравить с очередным званием. Поздравил правильно, поэтому контр-адмирал разрешил моему кораблю отправиться в Адриатическое море на охоту. Мы с попутным ветром проскочили Мессинский пролив, а потом два дня лежали в дрейфе возле мыса Спартивенто, ожидая хоть какой-нибудь ветер. Задул северо-западный, поэтому я решил поискать счастья возле греческих островов, большая часть которых все еще принадлежит Османской империи.

Эти два французских корсара стояли на якорях возле острова Китира, пополняли запасы воды. Пришли в эти воды, чтобы, как и мы, поискать здесь счастья. К сожалению, на всех счастья никогда не хватает. Оно выбрало нас, потому что больше любит того, у кого больше пушек. Корсар пошел не тот, мелкий и пузатый. Оба судна сдались после первого же нашего холостого выстрела, только самые шустрые сбежали на шестивесельном яле, который был на бакштове, и те, что были на берегу, решили там и остаться. Французский бриг «Хитрец» водоизмещением сто сорок тонн был вооружен девятью двадцатичетырехфунтовыми карронадами и четырьмя трехфунтовыми фальконетами и имел семьдесят восемь (на борту осталось тридцать семь) человек экипажа. Нависелло «Малыш» водоизмещением сорок пять тонн имел всего одну восьмифунтовую пушку и девять из двадцати человек экипажа. Мы отвели их в Палермо, где получили приказ вернуться к эскадре, которая пошла к Генуе. Нашли эскадру контр-адмирала Джорджа Мартина неподалеку от Гиерских островов, где она в составе Средиземноморского флота под командованием адмирала синего флага Кутберта Коллингвуда, другана Горацио Нельсона, блокировала Тулон.

Там мы проторчали до октября. Адмирал Кутберт Коллингвуд был болен. У него опухоль в животе. По рассказам корабельного хирурга с флагманского линейного корабля «Королева», она величиной с апельсин. Подозреваю, что у адмирала рак, но такой болезни пока не знают. Контр-адмирал Джордж Мартин теперь держит флаг на восьмидесятичетырехпушечном линейном корабле «Канопус», на котором Кутберт Коллингвуд прибыл на Средиземное море. Видимо, из-за этого корабля мы и торчали там, потому что «Канопус» построили в Тулоне, и теперь он не хотел уходить с исторической родины, тайным образом навязывая свое желание командующему Средиземноморским флотом. Французы дали линкору имя «Франклин» в честь одного из основателей США. К англичанам корабль попал во время Абукирского сражения и получил новое имя, поскольку пока что американские политиканы в Англии не в чести. Их даже джентльменами не считают. И в будущем уважать не будут, но в джентльмены зачислят, потому что неудобно лизать задницу быдлу, только равному и выше.

В ночь с двадцать шестого на двадцать седьмое октября из Тулона, воспользовавшись штормовой погодой при ветре от северо-востока, который отогнал английский флот от берега, вышли французские линейные корабли восьмидесятипушечный «Надежный» и семидесятичетырехпушечный «Лев» и десятка два купеческих судов и направились на запад. Конвой заметили с английской канонерской лодки, которая трижды выстрелила из своей пушки, известив основные силы о прорыве блокады. Мой фрегат нес дежурство восточнее, у Гиерских островов. Я был уверен, что французы будут прорываться в сторону Генуи, чтобы отвезти снабжение своим сухопутным частям в Северной Италии, но ошибся.

Когда английский Средиземноморский флот подтянулся к Тулону, у французского конвоя было часов пять фору. Быстроходные фрегаты пошли впереди, чтобы догнать и задержать вражеские корабли. Возле берега волна была не так уж и высока и била в корму, так что мы только под зарифленными, главными парусами делали узлов пять-шесть. В первой половине дня заметили хвост французского конвоя, заходившего в устье Роны. Последними вятнулись в реку оба линейных корабля. Поднялись по ней немного выше сторожевой башни. Я видел верхушки их мачт неподалеку от береговой сигнальной мачты. Стараясь держать фрегат под штормовыми парусами курсом острый бейдевинд правого галса, послал на разведку рабочий катер под командованием мичмана Джона Хедгера.

— Плыви под правым берегом, чтобы не слишком заметен был и чтобы береговой батарее было трудно тебя обстреливать. Посмотри с безопасного расстояния, где и как стоят линейные корабли, сколько и чего на берегу возле башни, — проинструктировал я.

Вернулся мичман через два часа, как раз к тому времени, когда к устью Роны подтянулись основные наши силы. Выслушав его доклад, я отправился на флагман Средиземноморского флота линейный корабль «Королева», на который адмирал Кутберт Коллингвуд созывал капитанов на военный совет. Его каюта не уступала по размеру адмиральской на «Победе». Кутберт Коллингвуд был одет по-домашнему — в длинный темно-синий китайский халат с буфаном «Перепел», обозначающим восьмой гражданский ранг. Я не рискнул поведать адмиралу о странностях китайской культуры, потому что в двадцать первом веке имел печальный опыт, сказав молодой продвинутой американке, что иероглифы, вытатуированные у нее выше ягодиц, обозначают «Не кантовать». Меня тут же обвинили в грубом сексуальном домогательстве. (Кто о чем мечтает, тот в том и обвиняет). Тем более, что адмирал выглядел неважнецки. Лицо сильно похудело, из-за чего щеки обвисли, глаза словно бы запали глубже, а нос стал казаться длиннее.