Одиннадцатого июня началась переброска нашей пехоты через Мессинский пролив. Двадцать четвертого фрегат «Фурия» вышел из сицилийского порта Милаццо с полуротой пехотинцев из отряда генерал-майора Роберта Мак-Фарлена и на следующий день доставил их на остров Искья — самый большой в Неаполитанском заливе.
Я бывал на острове в будущем, ездил на экскурсию на пароме с названием «Гамлет». Искья соединена дамбой с небольшим островком, на котором расположен Арагонский замок — мощная крепость, начало которой положили еще древние греки. По верху дамбы идет широкая дорога с каменными парапетами и фонарями, так что можно добраться и днем, и ночью. Билет в замок стоит десять евро. Наверх поднимаешься в лифте, шахта которого пробита в скале. Можно, конечно, и пешком подняться, если здоровья много. Арагонский замок — это, скорее, небольшой населенный пункт с множеством церквей и монастырей, защищенный природой и каменными стенами. Я проблуждал по нему целый день, благо там есть множество кафешек, где можно отдохнуть и перекусить, причем цены не выше, чем в городе Искья-Порто, за исключением ресторана на самой вершине, куда долетит и где сумеет расплатиться не каждый турист. Впечатлили стульчаки в женском монастыре — эдакие каменные унитазы, на которые усаживали умерших монахинь ордена Клариссы. Тело сгнивало, жидкости стекали по желобам, а потом высохшее останки хоронили. Другие монахини должны были заходить в эту келью и молиться за души умерших, заодно привыкая к зловонной конечности бытия. В Доме Солнца — одной из построек замка — висят картины современных художников, которые почему-то охраняют лучше, чем древние фрески. По крайней мере, на картинах я не выдел надписи на разных языках, которые выцарапаны на фресках. Еще одна выставка современного искусства с преобладанием скульптур расположена в бывшей тюрьме, названной Бурбонской. Много места занято информацией о поэтессе Виттории Колонн, современнице Микеланджело, которую почему-то называли итальянской Сафо. Сходство у них всего одно — стихи и той, и другой читают только узкие специалисты. Главное отличие — гречанка была лесбиянкой, а итальянка — замужем. Хотя бывают и замужние лесбиянки, точнее, бисексуалки.
Возвращаешься к дамбе по длинной дороге, называемой Дорогой Солнца, по обе стороны которой росли цветы, часто в больших глиняных горшках, как это принято по всей Италии. По пути разглядываешь соседние острова, в том числе и Капри. Я со школьных времен помню, что на Капри долго жил Максим Горький. Тогда я не знал, что это за остров, думал, что крутой курорт. На самом деле крутые на этом вулканическом острове только берега без нормальных пляжей. Часть пути проходит по прорубленному еще в пятнадцатом веке, высокому, сужающемуся кверху тоннелю, свет в который попадает через отверстия вверху. В нижней части замкового комплекса есть развалины кафедрального собора, разрушенного во время наполеоновских войн. Я прошел мимо развалин без всякого интереса, торопясь на паром в Неаполь. Тогда мне и в голову не могло прийти, что это дело моих рук, точнее, пушек фрегата под моим командованием.
Возле кафедрального собора французы и перешедшие на их сторону неаполитанцы под командованием полковника Колонна расположили две батареи двадцатичетырехфунтовых пушек. Выше располагалось еще несколько батарей, но мы туда попасть не могли, потому что стволы наших орудий не поднимались на такой угол. Фрегат «Фурия» совместно с семидесятичетырехпушечным кораблем «Воин» и двумя десятками английских и сицилийских канонерок обеспечивали огневое прикрытие десанта — нагруженных пехотинцами баркасов и катеров с транспортов, которые дрейфовали мористее нас. На фрегате, вставшем на шпринг правым бортом к противнику, задействованы были только восемнадцатифунтовые пушки, потому что палили мы с дистанции около четырех кабельтовых, с которой карронады малоэффективны. «Воин» стоял еще мористее и стрелял из двадцати восьми тридцатидвухфунтовых, двадцати восьми восемнадцатифунтовых и восемнадцати девятифунтовых пушек. Канонерки подошли ближе к берегу, но не вплотную, хотя осадка им позволяла. Стволы их орудий можно было поднять на больший угол, но тоже имелся предел.
Полуротой пехотинцев на моем фрегате командовал капитан Роджер Гатли, приходившийся дальним родственником Томасу Хигсу, следовательно, и мне. Это был крепкий рослый мужчина с зычным голосом. Когда Роджер Гатли распекал кого-нибудь на опердеке, его подчиненные на баке или в любой другой части корабля начинали бледнеть. Второй его поразительной чертой было умение быстрее всех осушить кубок вина. Роджер Гатли был доставлен на берег первой ходкой баркаса.
Когда баркас и катера фрегата перевезли всех сухопутных, я сказал Томасу Хигсу:
— А не помочь ли нам родственнику, не высадиться ли на берег?!
На корабле мне все равно делать нечего. Командовать обстрелом вражеских батарей из пушек сможет и первый лейтенант Хьюго Этоу.
— Я не против, — ответил капитан морских пехотинцев.
— Тогда грузи своих людей, поедем разомнемся, — решил я и приказал слуге Саиду: — Принеси мою саблю и пистолеты.
День был жаркий во всех отношениях. Горячий ветер был пропитан запахом пороховой гари и тем неповторимым, который исходит от разогретых на солнце камней. Вода возле острова была чистая, ближе к берегу просматривалось дно. Мы обогнули разбитую сицилийскую канонерку, которая оседала на нос, пока двадцатичетырехфунтовая пушка вместе с лафетом не сорвалась и не пошла ко дну. Канонерка словно бы встала на дыбы, высоко задрав нос, после чего начала погружаться кормой вперед. Уцелевшие члены экипажа плыли к берегу. Двое уцепились за транец нашего баркаса и еще один — за транец капитанского катера. Когда мы подошли к мелководью, сицилиец встал на ноги и начал толкать сзади катер, чтобы вылез на берег носом как можно дальше, благодаря так нас за помощь.
Я спрыгнул на каменистый берег рядом с трупом английского пехотинца в красном мундире. Пуля попала в грудь и вышла немного выше ягодиц, где мундир потемнел от крови. Рядом со мной остановился капитан Томас Хигс и с таким же равнодушием посмотрел на убитого. Его заместитель лейтенант Георг Скотт, впервые участвующий в переделке, увидев мертвого человека, сперва побелел, а потом покраснел так, что на фоне лица его рыжие волосы показались мне серыми, отвел взгляд и напряг верхнюю губу, из-за чего стал похож на обиженную лошадь. Левее приткнулся к берегу наш баркас, с которого выпрыгивали морские пехотинцы под командованием сержанта Джона Бетсона.
— Пойдемте, господа, — предложил я таким тоном, будто нам предстояла экскурсионная прогулка по замку.
Командир должен изображать уверенность и спокойствие, всем своим видом подбадривая подчиненных. Мне было не трудно это делать. Во-первых, сказывался богатый боевой опыт, в том числе приобретенный на суше. Во-вторых, у меня в случае ранения было больше шансов остаться живым, пусть и в другой эпохе.
Впереди нас по крутому склону карабкались английские пехотинцы. Их красные мундиры выделялись на фоне серо-коричневых камней и зеленых кустов. Наступали молча. Когда карабкаешься вверх, не остается сил на крики и что-либо еще. Разве что пот со лба и лица вытираешь постоянно жестким рукавом суконного мундира. Сверху отвечали из мушкетов и двух трехфунтовых фальконетов. Последние били картечью и наносили наибольший ущерб. Двадцатичетырехфунтовые пушки батарей, расположенных возле собора, могли стрелять только по кораблям и острову Искья. Тот, кто разместил их там, видимо, не предполагал, что будет высажен десант, или надеялся, что приданные батареям пехотинцы сами сумеют отбить нападение. Частично он был прав, потому что наступление англичан застопорилось. Построить в шеренги на склонах не получалось, а россыпью англичане лезть на картечь и пули не хотели. Многие залегли, постреливая по врагу и ожидая, когда корабельная артиллерия додавит французскую, а на линкоре и фрегате перенесли огонь выше, чтобы ненароком не попасть по своим. Не учел французский командир то, что я бывал здесь раньше и знал, как еще можно зайти к батареям.
