– Я ведь честно стараюсь, мне обидно, что никто слушать не хочет. Тебе еще почитать? – спросил Квви, не обращая внимания на попытки смертного.

Загорелое лицо парня исказилось гримасой ужаса и посерело. Истошный крик прорезал высокие своды подземелья. Гарб оценил обстановку. Он начертал в воздухе когтем треугольник, затем круг и произнес контрзаклинание:

– Удаан джааду утао!

Заклятие спало, и Антонио ползком попятился в сторону компаньонов. Аггрх бросился к нему, обхватил за талию и вынес наружу.

– Куда же ты, друг мой? – укорил их опечаленный Квви. – Вот так всегда. Уходят и не прощаются.

Всю дорогу обратно паренек трясся, как осиновый лист. Вслед компаньонам еще долго летел стихающий плохо рифмованный шепот, перемежающийся всхлипываниями и словами о недооцененном гении.

***

В голове все еще звучал голос Аггрха, устроившего выволочку человеку. «На кой ляд ты туда поперся? Я бы еще понял, если б в спальню королевы, но к этому-то страшилищу зачем?»

На самом деле Антонио про Квви, конечно же, и не думал. Просто охранная система замка вывалила его из портала вместо сокровищницы прямо в гости к этому графоману-переростку, будь он неладен. Хорошо хоть его тоже проняли проделки Минору, и пожирать нарушителя демон не стал, предпочтя психологические пытки или, как он сам считал, задушевную беседу. А ведь такой хороший план был: прихватить побольше предметов первой необходимости, спрятать их в местном Шеоле, пока не понадобятся…

Грустный укоризненный голос Гарба вторил орку: «Жаль, что ты так и не понял, о чем мы с тобой говорили». Антонио и без нотаций все осознал и стыдился своего поведения, но воровские привычки не дали ему просто так взять и пройти мимо бесхозно лежащих груд полезных и совершенно не проклятых чаров. «Я ж для всех старался, и вообще это случайность!» – хотелось крикнуть парню, но он лишь молча шел, потупив взгляд.

Адинук единственный счел происшествие забавным.

– Еще раз пойдешь? – тихо спросил эльф, улучив момент, когда никто не слышал. – Я с тобой!

То ли барду тоже не давало покоя шило в одном месте, то ли он всерьез вознамерился вызвать Квви на поэтический поединок. Учитывая легкое безумие эльфа, остроухий даже имел шанс на победу. Бурбалка яростно замотал головой в ответ. Не хватало еще отхватить паршивыми виршами сразу с двух сторон.

«Я вам всем покажу, на что я способен! Спасу вас всех когда-нибудь, вот что я сделаю!» – подумал человек. – «И тогда вы наконец начнете воспринимать меня всерьез. Кстати, интересная мысль насчет спальни».

***

– Как все прошло? – почти без интереса в голосе поинтересовалась королева, на секунду оторвав взгляд от вороха свитков и бумаг, когда стража распахнула перед компаньонами двери.

Столик с причудливым орнаментом, за которым сидела суккуба, был целиком вырезан из отполированной кости какого-то крупного животного. Лицо пууты цветом не уступало желтизне материала стола, заваленном грудами документов. Прекрасные черты исказились от мук. Казалось, королева совсем не рада свалившимся на нее обязанностям.

– А как… – не нашелся что сказать Гарб, указывая на документы.

Рассказ Таксина о неграмотности повелительницы явно не соответствовал действительности.

– Крылья, – успокоила его Мерилит, сразу догадавшись о причине удивления. – Я не знаю эти письмена, но понимаю их смысл. Возможности королевы очень велики.

– Нужно искать единорогов, – сообщил все еще немного бледный Бурбалка, пытаясь заглянуть в бумаги.

С виду это были то ли донесения, то ли докладные записки.

– Милые зверюшки, – краешком губ улыбнулась Мерилит. – Только к себе никого не подпускают...

– А мы на них уже катались, – невежливо перебил суккубу Адинук.

Чуть раскосые глаза королевы широко распахнулись от удивления.

– Вы это серьезно? Они же дикие и очень агрессивные! – протянула она. – Был случай, когда эти чудесные лошадки в буквальном смысле затоптали до смерти карсуна в полном расцвете сил, а я вообще не представляю, что способно окончательно убить столь живучее существо. Даже если карсуна расплавить и по чуть-чуть выливать на камни в разных концах Рахэн-ди, он со временем восстановит форму и приползет мстить обидчику. А того несчастного уже несколько сотен лет никто не видел.

– Мы ездили на них с Хиенной, – подтвердил Антонио, продолжая вглядываться в донесения.

Мерилит проследила за направлением его взгляда, тяжело вздохнула и провела ладонями по лицу, словно вытирая пот.

– Соседи угрожают вторжением, – сказала она, меняя тему. – Слухи о нашем... состоянии быстро дошли до них. Нам грозит вечное рабство. Рахэн-ди не прощает доброго нрава – это считается слабостью.

– У вас сильная армия? – обеспокоенно спросил Аггрх.

– Недостаточно, чтобы отбить нападение, – с горечью произнесла королева.

– То есть помощи по борьбе с Минору можно не ждать? – уточнил Гарб.

– Скорее, это нам бы стоило спешно искать союзников, – печально кивнула суккуба. – Но и это еще не все проблемы. Мастер Ченвай сообщил, что наши ловцы больше не могут собирать души смертных. Без их Дэ мы обречены: йаамы питаются моей магией. Без внешней подпитки я быстро ослабею, а без них...

Антонио непроизвольно сделал шаг вперед и участливо положил руку на крыло Мерилит. Аггрх хотел остановить наглеца, но передумал, решив последить за реакцией королевы. Монаршая особа дернулась, но больше от удивления.

– Ой! – поспешно попытался убрать руку сконфуженный Бурбалка.

Вместо ответа пуута жадно вцепилась в конечность смертного пальцами обеих рук.

Гарб с удивлением заметил, что пальчики королевы оканчиваются аккуратными и совсем человеческими ноготочками, а вовсе не длинными уродливыми демоническими когтями, как обычно. Привычных рожек на лбу тоже не было.

– Неужели не чувствуешь? – томно спросила пуута.

– А? – покраснел Антонио, но руку вырывать не стал. – Перья под рукой чувствую, пальцы еще мягкие, а че?

– Ты наполняешь меня силой, дорогой! – королева задышала часто и глубоко.

Ее глаза прикрылись, по телу пробежала судорога. Наконец девушка встала и повернулась к ошарашенному Бурбалке, закрыв их обоих от остальных компаньонов. Раздался громкий звук поцелуя.

– Нет! – Гарб одним прыжком преодолел расстояние, отделяющее его от Мерилит.

Крылья резко сложились, обдав шамана волной благоухания. Аромат защекотал ноздри, будоража кровь и навевая приятные воспоминания. Гоблин в растерянности отпрянул. Антонио стоял немного смущенный, но целый и невредимый. Парень часто-часто моргал. На его губах играла шкодливая улыбочка человека, которому только что пообещали райские кущи, но не после смерти, а прямо здесь и сейчас. Бурбалка до сих пор ощущал аромат дыхания и крепкое прикосновение пухлых чувственных губ цвета спелой вишни к его губам. Пахло цветущей лавандой, благоухало ароматом липы и еще чем-то волнительным и зовущим.

Королева тоже выглядела немного смущенной, и орк сходу понял, что все его планы пошли прахом. Вцепиться от отчаяния себе в волосы и рвать их прямо тут при всех помешала только гордость.

– Но ведь поцелуй суккубы убивает любого смертного! – выпалил Гарб, осматривая человека, не иллюзия ли тот. – Хиенна рассказывала.

– Именно, – подтвердила Мерилит, сладко потягиваясь, подобно кошке. – Только, если вы еще не заметили, я больше не суккуба.

– А кто? – подозрительно осматривая королеву со всех сторон, спросил Аггрх, не показывая, как ему сейчас обидно.

Пуута указала на крылья, место, где были рога, и продемонстрировала пальцы.

– Если судить только по внешним признакам, то я...

– Ангел во плоти! – с восхищением закончил за нее Адинук, лихорадочно, словно боясь не успеть, делающий пометки в своем дневнике. – Служитель богов!

– Настоящий архетипичный селестиал, – констатировал Гарб.

– Богиня, – прошептал Антонио.

Его так раньше не целовали. Он бы никогда и никому в этом не признался, но до сих пор его вообще никак не целовали. И это нежное прикосновение вскружило смертному голову. Он хотел еще и немедленно, а она подмигнула и украдкой послала еще один манящий воздушный поцелуй еле заметным движением чувственных алых губ. Как же прекрасны ее смоляные волосы на фоне белоснежных крыльев и алебастровой кожи, как великолепны жемчужины зубов, как изящны движения тонкого стана, как восхитителен маленький аккуратный носик. Бурбалка поймал себя на том, что начал мыслить образами из поэм Адинука.