– Я просто поговорю и уйду, – твердил себе Михель, но с каждым новым шагом все сильнее переставал верить этой мантре.
Еще он не верил, что старый мастер добровольно захочет рассказать всю правду. Старик отличался редкостной изворотливостью и любил напустить туману даже когда просто отправлял послушников к колодцу за водой. Можно себе представить, во что обойдется попытка разговорить его на щекотливые темы.
Тропа всегда служила частью испытания духа и тела. Желающие стать послушниками ордена обязаны подняться на гору по этой извилистой дороге, постепенно сужающейся на высоте облаков до узкой кромки камня шириной в ступню. Если уж человек пройдет такой тропой до конца, значит, его решимость и правда крепка, а ловкость достаточна для обучения.
Можно было бы в этот раз выбрать дорогу, которой из близлежащих деревень доставляли еду, но тогда можно точно попрощаться с ответами. Скорее всего, пришлось бы исподлобья посмотреть в укоряющие глаза наставника у входа и прочитать в них: «Не справился? Очень жаль. Теперь вернись к своему поручению». И с позором уйти.
Нет, так не пойдет. К тому же Михелю хотелось сверить ощущения со своим первым подъемом. Тот путь он почему-то помнил в мельчайших подробностях.
Шаг, еще шаг, остановка. Замереть и сделать выдох. Перенести вес с одной ноги на другую и подвинуть ступню на полдюйма, вызвав небольшой камнепад. Звук падения камушков так далек, что уши просто не в состоянии его расслышать из-за завывания ледяного ветра. Удержаться от падения и сдержать рвущийся из груди крик отчаяния. Как же близко и как далеко! Перед глазами уступ, на который нужно сделать шаг, но ноги скользят, а рукам нет опоры. Оттолкнуться и прыгнуть. Полет и падение. Нет, не в пропасть – на камень уступа. Руки вцепились в край, а его, как котенка, за шкирку тащит наверх чья-то крепкая рука. Он лежит, а перед глазами морщинистые ноги в деревянных башмаках. Ждут его. Давно ждут и укоряют за нерешительность. Долго не мог прыгнуть, поэтому растерял силы из-за долгих сомнений и не допрыгнул. Мог ведь упасть и разбиться. Стыдно, юноша!
В этот раз все прошло куда легче. Михель ловко приземлился на уступе, сделав кувырок, и затормозил в двух шагах от пропасти. Нетренированному человеку такое не под силу, но он уже давно не новичок. Ну что, в этот раз никто не встречает? Ну и ладно.
Мужчина поднялся, отряхнул балахон от пыли и распахнул низкую дверь. Специально сделали такую, чтобы входящие кланялись при входе.
– Ты опоздал к обеду, брат, – сказал вместо приветствия проходящий мимо мужчина в черной монашеской рясе.
– Обойдусь как-нибудь.
Смуглолицый детина отнесся к появлению Михеля с полнейшим равнодушием, как будто послушники появляются из этой двери каждый день.
– Настоятель в молельне или в тренировочной?
– Святой Арконий оставил этот мир и нас третьего дня, – огорошил его ответом здоровяк. – Нового настоятеля пока не выбрали. Можешь помолиться в усыпальнице.
Голос Большого Лю заливисто расхохотался в голове, обескуражив и без того растерянного Михеля.
– Говорили тебе, зря время потратишь.
– Изыди, – вслух огрызнулся послушник.
Монах, успевший отойти с десяток шагов, обернулся, но ничего не сказал и пошел дальше по своим делам.
Михель обхватил руками седые виски и задумался. Лю выжидательно не мешал. Через какое-то время парень тряхнул головой и направился в сторону усыпальниц. Ответов там, конечно, не будет, но почтить память учителя нужно обязательно.
В подземельях обители простых монахов не хоронят. Такая честь выпадает только настоятелям, проведшим в своей должности не меньше десятка лет. Арконий управлял этим монастырем больше сорока, поэтому иного места для последнего пристанища святого и искать не стали.
Грубо отесанный камень стен, покрытый факельной копотью, да отполированный поколениями ног иноков пол – особым разнообразием переходы между частями обители не отличаются. Неширокая лестница привела Михеля в холодный, но на удивление сухой склеп. Воздух не затхлый, хотя и свежестью тоже не отличается. Именно здесь прямо в каменном полу замуровывают останки святых.
В иных культурах нетленные тела именуют мощами и выставляют на всеобщее обозрение по большим праздникам, чтобы верующие могли прикоснуться к ним в надежде на исцеление от недуга или еще какое чудо. В ордене же верят, что покой мертвых важнее, и просто хоронят.
Нужная плита обнаружилась сразу: камень еще не успел порасти особым светящимся мхом, который тускло мерцал на других надгробиях, и пока не затянулся слоем вездесущей пыли. Михель осторожно вставил факел в подставку, установленную рядом, и преклонил колени перед последним пристанищем великого человека.
– Прости, учитель, что подвел тебя, – выдохнул послушник и зашептал воззвание к Создателю сущего.
Молитва давалась с трудом, как будто внутри что-то этому сопротивлялось, и получалась какой-то неискренней. Парень нашел в себе силы закончить текст, но и только. Затем он наклонился, чтобы прочитать последние слова покойного, по традиции выбитые резчиком на плите.
«Идите с Его именем на устах. В ваших поступках воля Его. Помните о своих целях, ибо суть их не так проста, как кажется, а путь запутан и сложен».
– Хм, – напомнил о себе жахани в голове. – Тебе не кажется, что это прям для тебя написано? Как сказали бы наши эльфийские друзья, это же полный карт-бланш на любые безобразия, лишь бы с именем на устах и все такое.
– Заткнись, демон, – пробормотал Михель, вспоминая, что почти такими словами настоятель отправил его в путешествие с гоблином и его друзьями.
– Грубиян, – картинно обиделся на причисление к злейшим врагам Лю. – Я для тебя хуже демона, я сейчас работаю твоей совестью, а голос совести нельзя заглушить.
– И все же, мне нужны ответы, – задумчиво произнес послушник, понимаясь и отряхивая одежду от пыли.
– Иди с именем на устах и выбей их из братьев! – посоветовал жахани.
Человек даже не стал утруждаться ответом на такую провокацию. Ему хватало легко разгорающегося пламени собственного гнева, чтобы обращать внимания на подначки рогатого искусителя.
***
– Ты ведь еще не давал обетов? – брат Матеус тщательно вытер пальцы о подол рясы, чтобы не осквернить священные тексты библиотечных фолиантов нечестивым свиным салом.
Нарезанные полосками копченые кусочки брат-библиотекарь с аппетитом уплетал прямо на рабочем месте до прихода Михеля, жадно запивая кушание большими глотками светлого ячменного пива. Монастырь славится этим напитком настолько, что даже известные пивовары-гномы столетиями не оставляли попыток узнать секретный рецепт его приготовления, но до сей поры не преуспели.
– Все еще послушник, – подтвердил ди Лёве.
– Тогда тебе к выдаче не положены воспоминания Аркония и других святых, – огорчился Матеус. – Правила гласят, что ты еще не достиг той формы просветления, чтобы правильно понять наставительные аллегории.
По больше части огорчение толстяка проистекало от того, что пальцы он уже вытер, а сало на глиняной миске еще не закончилось.
– Он мог оставить какие-то важные сведения именно для меня.
– Прости, брат, но правила строги…
Михель прикрыл веки и смиренно досчитал до двадцати. Гнев утих достаточно, чтобы библиотекарь весом в два Михеля оказался всего лишь приподнят над полом за предплечья, а не полузадушен за горло. Толстые ноги беспомощно поболтались в воздухе, и перепуганный монах пискнул, что все немедленно выдаст. В монастыре считалось, что подобные проявления способностей, недоступных обычному человеку, означают благоволение Вседержителя. Также это говорило о продвижении по Пути на уровне настоятеля. Брат Матеус сопоставил одно с другим и решил, что все равно ничего не нарушит.
Послушник аккуратно вернул толстяка на пол и вскоре углубился в чтение. Старый мастер, как выяснилось, с большим удовольствием орудовал не только кулаками, но и пером. Фолиант оказался довольно увесистым и сочетал в себе дневник с записями по датам с амбарной книгой и сборником мыслей и изречений на все случаи жизни. Разумеется, Арконий не был бы Арконием, если бы не стал напускать туману и здесь.
