Изобретательность Моцарта в эти последние месяцы просто необъяснима. Все это происходит на фоне постоянных долгов, беспокойства, постоянной изоляции Констанции и серьезной болезни, которые не оставили и следа в его шедеврах («Милосердие Тита», быть может, – некоторое исключение из списка шедевров – эффектно, но быстро написанный заказ к коронации). Нет их следа и в письмах, в которых он постоянно шутит с друзьями, такими как его ученик Франц Зюссмайер и хормейстер Антон Штоль:

Друзья приходили к нему через музыку: Зюссмайер и Йозеф Эйблер, которые завершили заказанный анонимно Реквием, Антон Штадлер, вдохновивший Моцарта на чудесную музыку для своего (и любого прочего) инструмента; Эмануэль Шиканедер и его пестрая театральная труппа, которые вдохнули жизнь в «Волшебную флейту», поразительную музыкальную смесь из кувыркающейся увертюры-буффа, экстравагантной колоратуры, пышной масонской музыки для духовых, довольно странного сюжета и, возможно превыше всего, песен невыразимой простоты, соседствующих с величайшей музыкальной изощренностью. Лишь самые великие творцы музыкальной драмы (Монтеверди, Перселл, Верди) отваживались поставить свою репутацию под удар, сочиняя столь простые и прямолинейные музыкальные высказывания, и преуспели в этом. «Так поступают все женщины» – быть может, наиболее удачная из всех опер-сериа на либретто да Понте, полная веселья благодаря ее героям, самодовольным влюбленным, с остроумными ссылками на модные фокусы вроде лечения магнетизмом, пионером которого был старый друг семьи Моцарт Франц Антон Месмер.

Помимо своей неиссякаемой музыки Моцарт оставил нам еще одно незабываемое свидетельство разносторонности человеческого духа: свои письма. Его любовь к жизни бьет с каждой страницы, она слышна в его языке, настоящем и вымышленном, дурном правописании и еще более дурном почерке, иногда в рифмах, образном и перевернутом написании слов, из шуток и игры слов, эффектных, игривых, искрометных и точных. Они, разумеется, непереводимы: недавний перевод Роберта Спетлинга на английский улавливает их дух и иногда их смысл, воспроизводя, например, моцартовские рифмованные схемы, напоминающие стихи Эдварда Лира. Спетлинг также (в отличие от его нервных предшественников) спокойно передает ребяческий туалетный юмор Моцарта (он однажды весело сообщил своей сестре, что известный балетный танцор «при каждом прыжке портил воздух»[569][570]), который часто встречается в письмах к его юной двоюродной сестре Марии Анне Текле, известной как «Безле»:

Нас это не должно больше шокировать. То было естественной частью культурной жизни этого времени. XVIII столетие в целом было куда менее ханжеским, чем пуританское столетие до него и викторианское после. Моцарт такие вещи писал даже своей матери. Заметно, что самые грубые письма появляются в периоды стресса, без сомнения, как форма облегчения. В характере Моцарта было множество противоречивых и комплементарных черт: шутки про испорченный воздух и высокое искусство, судя по всему, отлично сосуществовали.

Важнее то, что письма Моцарта проливают свет на его отношения с отцом. Эта история тем печальнее, что она совершенно человеческая: гордость отца за талант и раннее развитие своих детей; осознание того, что они растут и все менее нуждаются в нем; желание молодого мужчины самоутвердиться и найти собственный путь в жизни; опасения отца, что его сын не сумеет сдержать себя и станет влюбляться в каждую миловидную барышню, попавшуюся ему на пути, достойную или же недостойную его (что оказалась правдой); необратимый разрыв; и, наконец, осознание отцом того, что он посредственный композитор на бесперспективном посту, без жены, без славы, без семьи. Эмоции в письмах можно буквально пощупать: Моцарт нежно и тактично писал домой из Парижа, прося друга уведомить Леопольда, что его жена смертельно больна и следует приготовиться к худшему, в то время как Мария Анна умерла несколькими часами ранее: Леопольд прямо винил Моцарта в ее смерти – непростительное обвинение, рожденное непереносимым горем. Моцарт очевидно сильно любил отца, однако должен был следовать своим путем; Леопольд очевидно желал поступать со своим чудесным, уязвимым ребенком правильно, но просто не знал как. Оба временами обращались друг с другом дурно.

Гайдн узнал о смерти Моцарта в Лондоне. Он путешествовал туда дважды, в 1791 и 1794 годах. Оба визита были хорошо организованы, успешны и продуктивны, он получил новые заказы, благодаря которым на свет появились замечательные поздние симфонии и концерты, обрел друзей: посетил в Оксфорде Берни, получив там почетную степень (требование ходить в академическом облачении три дня он нашел неудобным и чудны́м, однако приветствовал публику в Шелдоновском театре легким книксеном, что вызвало больше аплодисментов, чем книксен солистки-сопрано), близко увидел тигра в Тауэре и повстречался по дороге домой с Бетховеном в Бонне. Он флиртовал с Ребеккой Шретер, вдовой и умелой пианисткой. Другой его подругой была Энни Хантер, жена известного врача, которая сочинила английские тексты для его песен. Он был тепло принят при дворе и в обществе: «Я мог бы получать приглашения каждый день, но мне прежде всего надо заботиться о своем здоровье, а уж потом о музыке»[573]. Он побывал на масштабных представлениях сочинений Генделя в Вестминстерском аббатстве. Соперничающий устроитель концертов попытался подорвать его популярность, пригласив для этого его ученика Игнаца Плейеля, однако, если верить Гайдну, вместо ожидаемой «кровавой гармонической войны между учителем и учеником… Плейель вел себя так скромно по отношению ко мне, что… мы поровну разделили лавры»[574]. Он слышал серенады на Воксхолл-Гарденз и пение 4000 детей из благотворительных школ в соборе Святого Павла («богобоязненные и невинные»); видел, как «англичане танцуют» в помещении, «подобном подземной пещере»[575]; рассматривал телескоп Гершеля, флиртовал с королевой и заработал много денег («только англичане так могут»)[576]. Основными сочинениями этого периода были 12 Лондонских симфоний. Аранжировка британских народных песен оказалась неожиданно выгодным новым занятием. Ему была заказана опера на извечный сюжет об Орфее и Эвридике, и он ее написал, но оперу так и не поставили.

Многие лондонцы, в том числе и королевская семья, уговаривали Гайдна остаться. Однако новость о еще одной перемене в семье, которой он все еще служил, вынудила его – или же дала ему повод – уехать домой. В 1794 году немузыкальный князь Антал Эстерхази умер, всего четырьмя годами позже отца. Его наследник, еще один Миклош, потребовал, чтобы Гайдн вернулся к исполнению своих обязанностей капельмейстера, на этот раз в Вене.