Следующий из его выживших сыновей, Карл Филипп Эмануэль, служил при дворе Фридриха Великого, восхищавшегося его виртуозной игрой на клавире, а затем, в 1768 году, сменил своего крестного отца Телемана на посту капельмейстера в Гамбурге. Подобно брату, он получил от отца блестящее образование и сделался одним из родоначальников «чувствительного стиля», сочиняя необычную, очень личную и не всегда убедительную музыку. Берни в 1771 году писал с характерной для него поразительной способностью наблюдать музыкальный стиль словно из другой эпохи:

Историческая антенна Берни здесь немного неверно определила направление: самые смелые эксперименты Скарлатти случились куда меньше, чем полвека назад, и помимо сыновей было множество людей, полагавших, что «старый Бах» вышел из моды. Однако его критический анализ безупречен. Музыка К. Ф. Э. Баха весьма разнообразна. Его магнификат самым явным образом написан под влиянием музыки отца, в то время как в клавирных сонатах он откликается на смелые эксперименты Скарлатти и во многом развивает их. Его неуютные симфонии предопределили мрачную экспериментальность раннего Моцарта и Гайдна среднего периода творчества. Его примечательная оратория 1769 года «Die Israeliten in der Wüste»[475] является связующим звеном между музыкой Генделя и «Илией» Мендельсона. Эмануэль был одаренным композитором и предтечей романтизма, чей талант так и не нашел подходящей формы выражения. То была не его вина. В каком-то смысле время обогнало его.

Иоганну Кристиану, сыну Иоганна Себастьяна и его второй жены Анны Магдалены, было 15 лет, когда умер его отец. Как и в случае его отца (и многих других), его музыкальным образованием после этого занимался близкий родственник, в данном случае его брат Карл Филипп Эмануэль, 21 годом его старше. Существует чудесный портрет Кристиана, написанный английским художником-портретистом Томасом Гейнсборо, на котором удачно схвачена его забавная, интеллигентная, насмешливая и обходительная натура: очень лондонская, очень характерная для XVIII века. Этот Бах поначалу жил в Италии, обучаясь контрапункту у педагога падре Мартини и работая органистом в огромном Миланском соборе (в процессе чего обратился в католичество, что, очевидно, вызвало бы недоумение у канторов и капельмейстеров поколения его отца), затем, в 1762 году, приехал в Лондон, где сочинял оперы, симфонии и концерты (в том числе и тот, чья тема в качестве дани уважения его патронам основана на гимне «God Save the King»), а также организовывал чрезвычайно успешные концертные серии в сотрудничестве с коллегой-симфонистом Карлом Фридрихом Абелем. Его учтивая мелодичная музыка звучит как репетиция появления Моцарта: восхитительная, однако еще не вполне достигающая цели. Оба композитора встречались дважды: первый раз, когда Моцарту было восемь лет и он приезжал в Лондон с отцом; затем, спустя четырнадцать лет, в Париже, после чего Моцарт сообщил Леопольду, что Бах «Честный Человек, и относится к людям справедливо. Я его люблю (как вы знаете) от всего сердца и испытываю к нему большое уважение…»[476][477]. Моцарт аранжировал несколько сонатных частей Баха, тренируясь в сочинении клавирных концертов. Помимо Гайдна, он был, судя по всему, единственным композитором, о котором Моцарт не сделал ни единого критического отзыва. К несчастью, как и в случае многих других видных представителей этой семьи, со временем его музыка утратила популярность, и финансовые дела пошатнулись, хотя королева Шарлотта, жена Георга III, назначила его вдове пенсию (увы, его матери не досталось и этого). Он похоронен за углом вокзала Сент-Панкрас (в то время как буквально на каждой площади Италии стоит бронзовая статуя местной барочной знаменитости – Джеминиани в Лукке, Галуппи в Бурано, – Англия память о своих музыкантах сохраняет по большей части под грязными могильными камнями и синими табличками на пригородных улицах Челси).

Новая симфония – создание космополитичное. Миланский композитор Джованни Баттиста Саммартини был сыном француза по фамилии Сен-Мартен. Более чем 70 его симфоний отражают все стадии развития жанра, в том числе и учтивая мелодия, которую Руссо назвал «анданте Саммартини»[478], и являются восхитительным связующим звеном между барочным методом соединения тем контрапунктически и классицистическим предпочтением их разработки. Эта музыка, как и ее создатель, много путешествовали по Европе. Его лучшим учеником был интернационалист Кристоф Виллибальд Глюк. Его брат работал при дворе принца Уэльского (и был, как и он сам, прекрасным гобоистом, неплохо владевшим и другими духовыми инструментами, – что было в то время распространенной практикой, объясняющей, почему в симфониях того времени в одной части звучит пара гобоев, а в другой – флейт). Другой видный симфонист, чех Йозеф Мысливечек, как утверждают, называл Саммартини «отцом гайдновского стиля»[479], хотя Гайдн это отрицал и в свою очередь называл Саммартини «писакой»[480].

Чехом был и Ян Стамиц, который, наряду с флейтистом Иоганном Иохимом Кванцем и скрипачом Кристианом Каннабихом, выступал в качестве ведущего музыканта в великолепном оркестре, созданном в Мангейме курфюрстом Карлом Теодором. Тот завидовал версальскому великолепию и собирался воспроизвести его в Германии. Известное высказывание Берни гласит: «Здесь, вероятно, больше солистов и хороших композиторов, чем в любом ином оркестре: это армия генералов»: он живо описывал поражающие воображение оркестровые эффекты[481]. Сходным образом высказывался К. Ф. Д. Шубарт: «Ни один оркестр в мире не способен превзойти мангеймский. Его форте – это гром, его крещендо – водопад, его диминуэндо – хрустальный ручей, журчащий в отдалении, его пиано – дыхание весны»[482]. Моцарт встречался с Каннабихом несколько раз во время своих путешествий по Европе, в том числе и во время продолжительного визита в Мангейм в конце 1777 года. Он относился к Каннабиху с уважением и приязнью как к члену семьи. (Отчасти из-за того, что у него было две музыкальные дочери, старшая из которых разделяла пристрастие Моцарта к грубому юмору: «Я придумал кое-какие рифмы в присутствии Каннабиха, его жены и дочери… сплошные грубости – Навоз, дерьмо, лизание задницы… я бы не вел себя так безбожно, если бы наша предводительница по прозванию Лизель, а именно Элизабета Каннабих, не подзуживала меня».) В музыкальном плане Моцарт был, как обычно, настроен критически даже по отношению к другу более чем в два раза его старше: «Каннабих сочиняет сейчас гораздо лучше, чем когда мы его видели в Париже»[483]. Он также был невысокого мнения и о фортепианной технике 14-летней Розы Каннабих[484].

XVIII столетие стало эпохой больших характеров, и певцы были среди наиболее значительных. В мире излишества кастраты по-прежнему восхищали и возмущали публику: «И в самом деле, голос у него мелодичнее, чем может быть у мужчины или женщины, и пел он столь божественно, что, слушая его трели, я поистине чувствовала себя как в раю»[485], – говорит героиня романа 1771 года Тобиаса Смоллетта «Путешествия Хамфри Клинкера»[486]. Казанова называл знаменитого Гваданьи «мужчиной лишь внешне», хотя и «миловидным», а также «искусным музыкантом»[487], и описывал ряд щекотливых встреч взволнованных поклонников и мужчин-певцов, чей женский образ оказался более убедительным, чем они рассчитывали[488]. В 1773 году накануне своего 18-летия Моцарт написал одно из своих самых знаменитых концертных произведений, мотет «Exsultate, Jubilate» для миланского кастрата Венанцио Рауццини. Позже он предлагал весьма изобретательный способ справиться с нехваткой певиц в зальцбургской оперной труппе: