— Если надо, — повторил Мама и Папа. — Четвертый ранг силы Дара — это соответствующий классный чин. Генерал-майор. Как ты думаешь — много в армии генерал-майоров?

— Вряд ли…

— Вот именно, что вряд ли. А военных частей — несколько тысяч. От огромных до пограничных застав численностью в один взвод. И на все генералов, ясное дело, не напасешься. И уж поверьте, господин юнкер, из всех здесь присутствующих лишь немногие, — Мама и Папа многозначительно посмотрел на меня, — смогут достичь рангов, с которыми можно позволить себе пренебречь оружием или военной техникой. Артиллерия, флот, броневики, дирижабли — сейчас все это имеет не меньшее значение, чем родовой Дар. И если какие-то локальные конфликты вполне разрешимы силами пары десятков боевых магов — в случае полномасштабной войны картина… несколько меняется.

— Одаренных слишком мало? — догадался я.

— Сильных Одаренных. — Мама и Папа кивнул. — По-настоящему сильных. Тех, кто способен в одиночку переломить ход боя. И со временем индивидуальное мастерство и магический потенциал будут лишь утрачивать свое значение… В конце концов, инженерная мысль не стоит на месте.

Да уж. Чего стоит одна только «глушилка», способная уравнять шансы бездаря и мага уровня Багратиона.

— Оружие становится все более и более совершенным. — Мама и Папа протянул руку и отобрал у одного из наших «трехлинейку». — Не так давно поворотно-скользящий затвор был образцом передовых технологий. А сегодня американцы уже вовсю делают и ставят на вооружение самозарядные карабины.

— А мы? — Богдан шагнул вперед. — У нас что-нибудь… разрабатывают?

— Безусловно, — отчеканил Мама и Папа. — Магия родов — надежный щит Империи. Но современная армия не может обойтись без современного оружия. Каждый год ее величество тратит миллионы рублей на оборонную промышленность.

— Магия, генералы… — Богдан уперся прикладом в землю и буквально повис на винтовке. — А с другой стороны — дирижабли, броневики, передовые технологии… Зачем тогда вообще нужен обычный солдат?

— Пехота — царица полей… Знаешь, почему нас так называют? — Мама и Папа сурово посмотрел на Богдана и, не дождавшись ответа, продолжил: — Потому что ни одна военная операция в принципе невозможна без сухопутных сил. Ты можешь сбросить на укрепления противника бомбы с дирижабля. Можешь разнести огнем артиллерии или магией. Но захваченной территория считается только в одном-единственном случае: когда туда вступает самая обычная пехота. С самыми обычными винтовками.

Мама и Папа говорил уверенно и изящно — будто читал по бумажке. Наверное, первокурсники каждый год донимали его подобными вопросами, и ротный уже успел выучить правильные ответы наизусть.

— Таким образом, — закончил он, — основой Российской Императорской армии всегда был, есть и остается человек. Простой солдат или командир. Который — уж ты мне поверь, юнкер Бецкий — порой куда важнее и родовой магии, и самого продвинутого вооружения.

— Как генерал Куракин?

От неожиданности я едва не подпрыгнул. Чингачгук вообще нечасто говорил — а уж что-то такое я слышал от него, пожалуй, впервые. Но «красного» юнкера, похоже, всерьез заинтересовала личность легендарного генерала.

— Это ты с чего вдруг спросил?

Мама и Папа поморщился, будто его вдруг накрыл приступ зубной боли. Не знаю, часто ли будущие офицеры хотели узнать что-то подобное, но на этот раз готового и красивого ответа у ротного явно не имелось.

— Да так. — Чингачгук неопределенно пожал плечами. — Всякое рассказывают… ваше высокоблагородие.

— Всякое, — вздохнул Мама и Папа. — Тебя что-то конкретное интересует?

— Правда, что в двадцать пятом году Куракин чуть не дошел прямо до Стамбула?

— Нет… Конечно же, нет. Все-таки официально война так и не была объявлена. — Мама и Папа поморщился и полез рукой под плащ-палатку — кажется, за папиросами. — Османы нарушили границу, стянули войска. Куракин встретил чуть ли не целую армию, имея меньше четырех тысяч человек и два десятка единиц полковой артиллерии. И не только удержал позицию, но и перешел в наступление. А когда получил подкрепление — занял плацдарм у побережья. Сотни километров, которые тогда еще считались спорными.

— А потом? — тихо спросил Богдан.

— Потом из столицы пришел приказ отступать. — Мама и Папа пожал плечами. — И Куракин его проигнорировал. Из-за ошибок османских генералов в его руки попала не только удобная позиция, но и несколько батарей со снарядами… Английские пушки — тогда чуть ли не лучшие в мире.

— Я бы тоже не отступил! — Богдан сердито стукнул прикладом о землю. — Тогда ведь можно было выиграть войну… Сколько там вообще оставалось до Стамбула? Километров сто?

— Чуть больше трехсот. — Мама и Папа улыбнулся одними уголками губ. — Но Россия войну так и не объявила. Куракина арестовали и освободили от командования… конечно же.

— Его судили? — спросил Чингачгук.

— Нет. Суда не было. Солдаты настолько любили своего командира, что в штабе испугались бунта. — Мама и Папа нахмурился — похоже, сообразил, что сболтнул лишнего — но все-таки продолжил: — Куракина разжаловали в капитаны и сослали на север. Там он все-таки дослужился до генерала, но блестящая военная карьера для него закончилась… как вы понимаете.

— А мог бы стать фельдмаршалом… Все равно зря воевали, — проворчал кто-то за спиной. — Тогда все османам вернули — мне дед рассказывал.

— Вернули? — Богдан выпучил глаза. — Да как так то? Правда, ваше высокоблагородие?

— Правда. — Мама и Папа покачал головой. — И после этого в войсках очень долго говорили, что дипломаты из министерства — прошу меня извинить — просрали победу, которую добыли русские штыки.

Да уж. Вот тебе и заговорщик Куракин. Судя по рассказу ротного — личность калибра деда и Багратиона, если не круче. Настоящий командир, герой — и такая незавидная судьба. Неудивительно, что он затаил злобу на целых сорок с лишним лет.

Только при чем здесь моя семья?!

На этот вопрос ротный мне бы уж точно не ответил. И я даже не был уверен, что стоит задавать другой… но все-таки задал.

— Ваше высокоблагородие… Валерий Павлович. — Я чуть понизил голос и закончил почти шепотом. — А вот вы — как бы вы поступили на месте Куракина?

— Я? — Мама и Папа огляделся по сторонам, будто где-то неподалеку мог быть кто-то кроме целого взвода измученных и продрогших юнкеров. — Честно — а хрен его знает, ребята.

— Господа офицеры и благородные подпоручики… попрошу минутку вашего внимания.

Подольский — дядька Богдана — говорил чуть менее разборчиво, чем обычно. И выбирался из-за стола не так уж ловко. По моим расчетам он должен был свалиться где часа полтора назад — но так и не свалился. Для человека, который влил в себя астрономическое количество спиртного, господин благородный подпоручик держался на удивление бодро. Видимо, сказывался богатейший опыт подобных мероприятий.

А вот некоторые его товарищи за соседними столиками уже давно клевали носами, а один и вовсе плюхнулся на диван в углу и захрапел так, что слышно было даже сквозь музыку.

— Сегодня наступил особенный день, — продолжил Подольский. — День, который ознаменовал окончание бытия бестолковых сугубцев, лишь по недоразумению считавшихся военными на службе ее императорского величества.

Это мы. Рота первокурсников. Сто юнкеров… точнее, уже восемьдесят четыре. Одиннадцать человек вылетели за неуспеваемость, и еще пятеро сбежали сами, не выдержав муштры и цука, который к присяге стал совсем уж лютым. Настолько, что даже Иван пару раз озадачил меня чем-то несложным, но совершенно бессмысленным — видимо, чтобы совсем уж не нарушать местных традиций.

— Но также сегодняшний день ознаменовал рождение целой роты отчетливых юнкеров. — Подольский чуть качнулся — но тут же снова поймал равновесие. — Достойных будущих офицеров…

— И одного краснокожего индейца, — встрял Богдан.

— Имейте совесть, молодой! — Подольский строго погрозил пальцем. — Не перебивайте, когда говорит благородный подпоручик.