— Вот ведь девка! — прошипел я, сжимая руль. — Совсем с ума сошла…

Графиня хотела отомстить — и сделала это. Серебристый бок «Астон Мартина» с глухим лязгом толкнул «Мустанг», и Куракина откинуло в сторону и начало болтать по дороге. Только оттормозившись до дымящихся покрышек, он вернул себе контроль над машиной.

Но не первое место. Гижицкая уверенно унеслась вперед, да и я бы не намного от нее отстал, если бы не постеснялся так же стукнуть Куракина в бок. Но я собирался играть честно: в конце концов, одна грязная гонка уже едва не отправила меня на тот свет. И я согласился на эту авантюру, чтобы продемонстрировать возможности мотора, а не собственные удаль и беспринципность.

Отыграюсь позже. Догоню — если не чокнутую графиню, то Куракина уж точно.

Теперь мы мчались вдоль Зимнего. Гижицкая первой, и за ней — метров через пятьдесят или около того — мы двое, будто намертво приклеенные друг к другу. Краем глаза я успел заметить, как какой-то солидный мужчина с седыми усами — наверное, припозднившийся министр или родовитый Одаренный из Госсовета, уже шагавший к черному лимузину, припаркованному у ворот дворца — вдруг дернулся назад. Ревущие машины, на бешеной скорости вынырнувшие из темноты ночи, настолько сильно испугали его, что бедняга выронил чемодан. И вместо того, чтобы поднять, принялся трясти кулаком и орать что-то. Слов я, разумеется, не услышал, но не удивился бы, вздумай он даже влепить в кого-нибудь из нас Булаву.

Ой, что завтра бу-у-удет…

Но до завтра предстояло еще дожить — и, желательно, хотя бы серебряным призером. Не то, чтобы я собирался уступать победу Гижицкой… но особых вариантов, похоже, уже не осталось. Мы свернули со Стрелки на Биржевой мост. И если у Куракина я понемногу отвоевывал метр за метром, то графиня, напротив, только удалялась. Мне бы хватило и пары секунд поравняться с ней — но взять их было попросту неоткуда. Я уже видел вдалеке фигуры у дороги: господа юнкера готовились встретить победителя гонки, махали нам — и «Астон Мартин» серебряной стрелой летел прямо к ним по узкой улице.

И вдруг вспыхнул в темноте алыми огнями стоп-сигналов. Покрышки заверещали так, что заныли зубы. Гижицкия оттормаживалась наглухо, в пол, до блокировки всех четырех колес разом, виляя по дороге. И только пролетев разделявшие нас метры я понял — почему.

Она раньше всех увидела грузовик, выруливавший из арки. Наверное, заметила фары, поэтому и успела вовремя остановиться. Британская техника не подвела. А моя мчалась прямо навстречу стальной громадине на скорости, с которой поставленные Настасьей тормоза в принципе не созданы были бороться.

Время замедлилось. Нет, не из-за Хода, хоть я и сплел его еще до начала гонки. Но сотворить подобное было бы не под силу даже усиленному варианту заклятья: машина почти остановилась, хоть стрелка спидометра и показывала чуть больше ста двадцати. Я в мельчайших деталях мог разглядеть все: собственные руки с побелевшими костяшками, сжатые на руле, приборы на торпеде. «Астон Мартин» Гижицкой, исступленно полыхающий тормозными огнями, уходящий в занос, еще дымящий покрышками шин — но все-таки успевший остановиться. Даже машину Куракина в зеркале. Метрах в тридцати сзади просевшую, клюнувшую хромированным бампером чуть ли не до асфальта: его сиятельство тоже сбрасывал скорость.

И грузовик. Черную громадину, перегородившую всю улицу и уже начавшую поворачивать мне навстречу. Достаточно далеко, чтобы увидеть — и все-таки слишком близко, чтобы успеть оттормозиться, не влетев радиатором прямо между огромных колес. Полоски дороги, еще не перекрытой грузовиком, хватило бы проскочить разве что велосипеду. Но уж точно не машине с двигателем на семь литров.

Правда, оставался еще тротуар.

— Да твою ж… — прорычал я сквозь зубы. — Давай, красотка!

Тормоза схватили намертво — все четыре колеса разом. Но остановить Настасьино творение им оказалось не под силу. Я уперся в руль обеими руками, чтобы не впечататься в него лицом, и вцепился намертво, пытаясь сохранить хоть крупицу контроля над машиной. Покрышки верещали, меня болтало по дороге, едва ли не закручивая — но я упрямо направлял машину к узкой полоске тротуара. И когда до нее оставалось какие-то три-четыре метра — отпустил оба тормоза.

И вдавил газ на пониженной передаче.

Семилитровый мотор рявкнул и швырнул машина вперед с такой силой, что передние колеса оторвались от земли. Я увидел за стеклом впереди в собственный капот — и в следующее мгновение снизу ударило так, что лязгнули зубы. Позвоночник прострелило болью до самой шеи, а руль рванулся из рук. Послышался металлический скрежет, что-то лопнуло, но дело было сделано.

Я запрыгнул на тротуар, избежав столкновения с грузовиком, и в следующее мгновение уже летел по узкой полоске асфальта между зданием и фонарным столбом. Правое зеркало разлетелось вдребезги, а за ним брызнуло и левое. То ли водосточная труба, то ли не до конца закрытая дверь в парадную разнесла стекло сбоку, и осколки полетели прямо мне в лицо. Глаза остались целы, но щеку посекло — а я даже не почувствовал боли — только злые острые уколы и удар холодного воздуха, ворвавшегося внутрь.

И все.

Проскочил!

Еще не веря в собственную удачу, я спрыгнул с тротуара, чиркнув стальным брюхом о поребрик — и уже не торопясь покатился к финишу. Гижицкая закончила гонку второй, а звук мотора «Мустанга» Куракина я так и не услышал — он потонул в радостном реве господ юнкеров. Богдан прыгнул прямо на капот и, прижавшись лицом к стеклу, завопил:

— Живой!!! Красавчик, княже, герой! Всех уделал!

Уделал. Всех. Ценой двух зеркал и пары продольных царапин. И, возможно, чего-то еще. Испугаться я толком не успел, но сверхчеловеческое ускорение реакции и немыслимый маневр выжрали меня дотла. Подчистую, в ноль, будто кто-то рядом включил оставленную у Багратиона на Фонтанке глушилку. Не осталось сил ни радоваться победе, ни хотя бы махнуть Богдану в ответ.

К счастью, никто ничего подобного от меня и не требовал. Дверца машины распахнулась, и чьи-то могучие ручищи — кажется, Ивана — вытащили меня наружу, подняли вверх.

И подбросили. Одному человеку вряд ли было бы под силу запустить мое рослое тело чуть ли не на уровень окон второго этажа, но полтора десятка будущих пехотных подпоручиков справились с задачей на отлично. Кажется, к нашим даже присоединились еще человек пять из свиты Куракина. Они, разумеется, искренне желали победы «своему» князю — но во весь голос восхищались моим безумным трюком.

Да уж. Завтра все точно дойдет до Зимнего — даже если не попадет в газеты. Как говорится, шила в мешке не утаишь.

Но это будет завтра. А сейчас, похоже, придется радоваться жизни. Даже через не хочу и при полном отсутствии сил.

Первокурсники, унтеры и благородные подпоручики швыряли меня минуты полторы. Так, что даже управление машиной во время гонки понемногу начинало казаться чем-то пустяковым, проходным и вообще не стоящим внимания. Сердце с желудком несколько раз поменялись местами, выпитая кола отчаянно просилась наружу вместе с котлетами, и я уже всерьез подумывал залепить кому-нибудь из восторженных почитателей Булавой или хотя бы ботинком в лоб. Но, к счастью, всеобщее буйное веселье понемногу заканивалось. Господа юнкера устали и в конце концов усадили меня на капот автомобиля. Кто сунул мне в руки початую бутылку шампанского, но Богдан жестом фокусника тут же подменил ее «кока-колой». Судя по обилию спиртного, наша братия уже стрясла с Куракина обещанную ставку и принялась отмечать мою победу. То и дело из толпы у заведения раздавались хлопки, и в ночное небо со шлейфом из пены устремлялась очередная пробка.

— Примите мои поздравления, князь.

Когда Гижицкая заговорила, шум вокруг тут же стих. Графиня обладала какой-то особенной магией, никак не связанной с родовым Даром: стоило ей выйти из машины, как все внимание тут же досталось ей.

Оставалось только порадоваться, что это не случилось раньше, когда юнкера еще качали меня — иначе бы я точно разбил голову об асфальт.