Смерив взглядом разделявшее нас с “жуком” расстояние, я поднялся и, пригибаясь, побежал. Сначала медленно, стараясь без надобности не шуметь — а потом во весь опор. Когда мне оставалось метров двадцать, рядом снова засвистели пули: похоже, пехота не забывала поглядывать по сторонам. Но я уже не собирался останавливаться — просто ломился по прямой, на ходу прикрываясь Щитом.

До последнего. И только когда “глушилка” отобрала магию, а тело разом потяжелело вдвое, лишившись силы Хода, прыгнул. Выдернул чеку, уцепился свободной рукой за какой-то выступ, кое-как подтянулся — и улегся на броне во весь рост, вжимаясь животом в стальную спину “жука”. Машина подрагивала, ползал вперед — и вместе с ней полз и я, пытаясь нащупать кончиками пальцев хоть какую-нибудь щель, отверстие. Хоть какую-нибудь дырку, в которую можно было бы просунуть гранату.

И дырка появилась — прямо передо мной. Крышка люка распахнулась, едва не заехав мне в челюсть, и на фоне горящих впереди палаток появилась чья-то коротко стриженая голова. Левая рука была занята, и вздумай я разжать пальцы — меня тут же сбросило бы “жука” за землю.

Так что я врезал правой. Взведенной гранатой прямо по зубам. Раз, другой, третий. Противник закрылся локтем и ударил в ответ — с такой силой, что в глазах потемнело. То ли рукояткой пистолета, то ли каким-то тяжелым инструментом: правая бровь взорвалась болью, и я сорвался — но перед тем, как свалиться вниз, все-таки успел пропихнуть гранату между краем люка и чьим-то горячим и мокрым телом. И только потом скользнул по покатой броне и, кувырнувшись в воздухе, приложился головой о землю.

И стало темно.

— Знаешь, почему мы носим эти знаки на одежде?

— Черные черепа? Они… они страшные.

— Может быть. Это особый знак. Его использовали…

— Давно? Еще до войны?

На этот раз сон закончился почти сразу. Видимо, попытался зацепиться за те недолгие мгновение, когда мое сознание вынырнуло из пучины забытия, пробудилось — но еще не успело включить тело.

Попытался — и не смог. Слишком уж сильно я спешил вернуться обратно в реальный мир где — хотелось надеяться — мне еще осталось и место, и время. Чтобы изменить хоть что-то, хоть как-то — если уж не вышло с первой попытки. Разлепить глаза, подняться, отыскать выброшенную впопыхах винтовку…

Но сражаться было уже не с кем. Вместо черного ночного неба и далекой Бештау надо мной нависал верх палатки, сквозь который пробивалось солнце. Светило прямо в глаза — значит, полдень или уже наступил, или вот-вот наступит.

Сколько же я провалялся?!

— Княже, проснулся никак?

Сонливость как рукой сняло. Даже боль в ушибленной голове исчезла в одно мгновение — и я крутанулся на койке, как ужаленный.

— Живой?!

— Живее всех живых, — невозмутимо отозвался Богдан. — Хоть и с ранением. Настоящим боевым, между прочем, а не как у вас, высокородных.

Бледный, но все равно сияющий, как начищенный самовар юнкер Бецкий заерзал на соседней койке и сдвинул покрывало, демонстрируя широкую повязку поперек живота. Кое-где сквозь бинты проступала кровь, но в целом Богдан выглядел уже неплохо. Наверняка его подлатали не только повязкой, но и парой плетений.

Но так повезло не всем.

— Что там было… ну дальше? — негромко спросил я. — После того, как…

— А ничего и не было. — Богдан оскалился во все зубы. — Как подорвал ты этот трактор чертов, так все и закончилось. Наши развернулись и такого дрозда задали, что те и не унесли… Кого-то положили, кто-то убег… А может, и не убег. — Богдан пожал плечами. — До сих пор считают. Ну, всех…

— Убитых?

— Убитых, раненых. С нами, княже, к сотне человек наберется. Но теперь уж жить будем, не помрет никто. — Богдан закинул руки за голову и отвалился на подушку. — Всех целителей из Пятигорска сюда согнали.

— Ясное дело, — отозвался я. — Как наши то все? Чингачгук?..

— Ни царапины — только земли наелся. — Богдан махнул рукой. — Чего ему, индейцу, будет? Ванька твой тоже цел, он на дальнем конце дежурил.

— А Подольский?

— Тяжелый. — На лицо Богдана тут же наползла мрачная тень. — Крепко “дядьку” моего подранили. Как бы не комиссовали.

— Да хоть бы так. — Я перевернулся набок. — Попрошу деда, чтобы к себе взял. Ему толковые нужны.

— Они всем нужны, — вздохнул Богдан. — Теперь вообще черт знает, что начнется… Знаешь, чей трактор был?

— Чей? — встрепенулся я.

Действительно — о том, откуда вообще взялась неведомая стальная громадина, разворотившая чуть ли не половину лагеря, я так и не задумывался. Все мои мысли занимало — как с ней совладать… До этого момента.

— Народовольцев! — Богдан снова извернулся в мою сторону и заговорил тише. — Я слышал — внутри то ли агитацию нашли, то ли письма… то ли еще чего.

Нет, так не бывает. Горстке пролетариев — как их называл дед — такое никогда не построить. Не хватит ни умения, ни ресурсов — ничего. И уж тем более их не хватит создать механизм, который способен выпустить пару-тройку сотен пуль в минуту.

Никак! Даже если среди радикалов найдется рукастый самородок, которому даже Настасья не годится и в подметки. Такую машину нужно не только спроектировать, но и собрать, оснастить, испытать, доставить сюда, в Пятигорск, заправить, вооружить… Поставить “глушилку”, в конце концов!

Нет, за ночным налетом на юнкерский лагерь стоят совсем другие люди. Но им для чего-то нужно, чтобы террористами и убийцами в очередной раз назвали народовольцев. Точнее — им нужно то, что за этим непременно последует.

— Чую, будет теперь дел. — Богдан почти слово в слово проговорил то, о чем я думал про себя. — Опять народ прижмут накрепко, как зимой было. Только теперь у них видишь, какая штука есть — ни Дар, ни пуля не берет… Тут как бы князьям небо с овчинку не показалось.

— Ну, спасибо, господин юнкер, — буркнул я. — Мне вот — уже показалось.

— Да я ж не про тебя, Сашка, ты чего! — Богдан покачал головой. — Но сам понимаешь — теперь все совсем иначе будет. С такой железной дурой даже твой дед, поди, не справится.

— Дед, может, и справится… — Я снова вспомнил распиравшую тело магию и вес, который пытался поднять — но так и не осилил. — А вот нам с тобой точно не светит.

— Ага, — кивнул Богдан. — Вот и я говорю — теперь начнется.

— А ты сам-то про это все — что думаешь? — поинтересовался я. — Про народовольцев… Про князей.

— А я, брат, ничего не думаю. — Обычно улыбчивая физиономия Богдана вдруг стала смертельно-серьезной. — Нас с кадетского учили, что мы — служивые, и наше дело маленькое. Присягу принял — значит, слушай и делай, что скажут. А про этих народовольцев пусть высокоблагородия думают — у них головы большие, умные.

Я не ответил. Богдан, похоже, не имел особого мнения на счет всего, что творилось в столице последние несколько месяцев. А если и имел — уж точно не собирался им делиться. Этот разговор, похоже, закончился — но меня уже ждал следующий.

Одаренного второго магического класса можно почувствовать чуть ли не за километр — конечно, если он не прячется, скрывая мощь Дара… или прячется не в полную силу. Богдан, похоже, так ничего и не заметил — а вот я напрягся за несколько мгновений до того, как полог санитарной палатки зашевелился, и внутрь протиснулась высокая худощавая фигура.

В военный лагерь Багратион явился не в штатском — все-таки надел мундир. Чем-то похожий на форму городового — только еще темнее, иссиня-черный, из дорогой ткани и с плетеными золотыми погонами действительного тайного советника.

Не знаю, успел ли Богдан разглядеть знаки отличия — но тут же дернулся, чтобы вскочить с койки.

— Здравия жела…

— Лежи! — Багратион махнул рукой. — Я к твоему… товарищу.

— Доброго дня, ваша светлость. — Я кое-как отлип от подушки и сел. — Прошу меня извинить — я не одет. Не ожидал…

— Никто не ожидал, — проворчал Багратион. — Подняться сможешь?

Миндальничать со мной, похоже, никто не собирался. Впрочем, это были и ни к чему: голова еще побаливала, но в целом я ощущал себя сносно. Вряд ли бы меня хватило на полноценный марш-бросок, но одеться сил определенно хватало.