— А точнее? — буркнул я.

К услугам Павла была вся имперская разведка. Я узнавал последние новости от деда или Андрея Георгиевича — и порой даже раньше, чем о них начинали говорить в столице. Но Богдан остался служить, а я уже сам не раз убеждался, что в казармах сомнительные разговоры распространяются порой даже быстрее, чем в институтах для благородных девиц. И пусть любую информацию стоило всякий раз делить надвое, пусть она прилетала невесть откуда издалека, по пути обрастая совершенно фантастическими подробностями — прислушаться определенно стоило.

Дыма без огня не бывает.

— Да чего — точнее… — мрачно проговорил Богдан. — Неспокойно за Вислой, вот и все дела. Немецких егерей не только у Калиша видели или у Ченстохова. Говорят, чуть ли не под самой Варшавой поймали троих гражданских с оружием… непонятных.

— Под Варшавой?! — Павел явно не поверил. — Да там километров двести до границы!

— Ну… за что купил — за то и продаю. — Богдан пожал плечами. — Может, и было там никого, или из местных кто забрел не туда. Там немцев этих и у нас живет — хоть ложкой ешь.

История казалась почти невозможной — если бы я не слышал что-то похожее чуть меньше года назад. И если уж Андрей Георгиевич каким-то образом забрался с целым отрядом солдат под самую Вену в тридцать девятом году, то и немецкие егеря вполне могли выплыть неподалеку от Варшавы сейчас, в шестьдесят восьмом.

И после “Бисмарка” это мало походило на совпадение.

— Сейчас многие верят, что кайзер… — Павел огляделся по сторонам, будто боялся, что нас могут подслушать. — Я был на допросе заговорщиков. И все до единого — и офицеры, и рядовые солдаты — говорят, что пошли на измену только ради того, чтобы защитить страну.

— От чего? — фыркнул я. — От пролетариев с винтовками? Или от одного-единственного немецкого крейсера, который они сами и захватили?

— Ну, похоже, кто-то хотел, чтобы трон вместо матери занял…

— Ты. Несовершеннолетний наследник, вокруг которого можно собрать Чрезвычайный совет, разогнав все настоящих Одаренных к чертовой бабушке. И потом править всей страной так, как им вздумается! Растащить и распродать все, что не приколочено. — Я чувствовал, что изрядно перегибаю палку, но остановиться уже не мог. — Переворот во благо Империи, избавление от выживших из ума стариков в Госсовете, приведение к власти достойных, защита страны от внешнего врага… Лично я наслушался этой брехни еще в январе. Такими разговорами можно оправдывать вообще что угодно, но измена остается изменой, мой краснокожий друг! В какую бы обертку ее не пытались засунуть.

— Тихо, тихо, не кипятись, княже. — Богдан демонстративно втянул голову в плечи изображая испуг. — А то придется мне тебя сейчас прям в каземат отконвоировать.

— Ты прав… наверное.

Павел вовсе не выглядел раздосадованным — скорее чуть обалдевшим и впавшим в раздумья. То ли от формы моей гневной отповеди, то ли из-за ее содержания.

— Конечно же, я прав. И даже если дело действительно в немцах, которые мутят воду — для начала все равно неплохо бы передавить тех врагов, кто еще остался по эту сторону границы с Рейхом. — Я шумно выдохнул и откинулся на спинку кресла. — Если тебе еще не доложили — где-то с неделю назад кто-то взорвал мою машину заклятьем силой на уровне третьего магического класса… Или это тоже сделал кайзер?

— Нет, конечно, — поморщился Павел. — Но у тебя и без него много врагов. Не всем нравится, что ты делаешь.

— Правда? Кто бы мог подумать! — Я едва удержался, чтобы не добавить чего покрепче. — Так вот тебе подсказка: кому-то мешает, что мой род подмял под себя патенты, кое-какие капиталы и изрядную часть оружейных заводов в столице. А еще кто-то решил ввезти в страну несколько тысяч американских винтовок из Антверпена… Видишь связь?

— Ну знаешь! — Павел недовольно сдвинул брови. — Предлагаешь сажать за государственную измену любого, кто помешает сиятельному князю Горчакову?

— Обойдусь, — огрызнулся я. — И если уж даже Багратион со своим Третьим отделением не торопиться найти тех, кто меня чуть не убил — я с удовольствием сделаю это сам.

— Чтобы передать государеву правосудию?

— Разумеется. — Я ехидно улыбнулся. — Правда, не могу обещать, что передавать придется не по частям.

Злоба никуда не делась — но я изо всех сил направлял ее в нужное русло. Багратион действительно не слишком-то спешил искать моих врагов — похоже, у его канцеляристов и отдельного полка жандармерии были дела поважнее. Он мог сколько угодно ошибаться или недооценивать угрозу кайзера, но в одном был уж точно правее некуда: сейчас есть проблемы и поближе — ими и стоит заняться в первую очередь.

И я кажется, уже понемногу понимал, как это сделать.

— Дед… Дед, просыпайся… Дед!

В ответ мне прозвучал только богатырский храп из-под мерно вздымающегося тонкого летнего одеяла. Глава рода обычно просыпался одним из первых в усадьбе — иногда даже раньше Арины Степановны. Зато разбудить его ночью оказалось почти невозможно.

Но я не сдавался.

— Дед! — Я снова потряс старика за плечо. — Дед, я…

Дар вдруг полыхнул с такой силой, что дверь за спиной с грохотом захлопнулась. Меня буквально сдуло с края кровати и непременно свалило бы на пол, не успей я закрыться. Щит тут же пошел трещинами, но все-таки выдержал — дед явно приложил не в полную силу. Так, отмахнулся…

— Сашка, растак тебя, ты чего? Прибью же дурака…

Окна закрывали плотные тяжелые шторы, и в комнате царил густой полумрак. Что, конечно, ничуть не помешало деду узнать меня. Пожалуй, даже раньше, чем он открыл глаза.

— Дед, важное дело! — Я снова плюхнулся на край кровати. — Срочное!

— Тьфу на тебя… Я уж подумал — случилось чего. Совсем в гроб старика загонишь, — проворчал дед, кое-как приподнимаясь и усаживаясь у изголовья. — Ладно. Давай, рассказывай, что там у тебя за срочное дело.

Ночник на тумбе у кровати зажегся — хоть никто к нему даже не прикоснулся. И перед глазами деда возникло наверняка презабавное зрелище. Внук — то есть, я — с совершенно обезумешими красными глазами, растрепанный, в перепачканной непонятно чем футболке и с чернильным пятном на щеке. Да еще и в три часа ночи.

Я так и не ложился с вечера. Две недели поисков иголки в стоге сена, десятки телефонных звонков, томительное ожидание, схемы, кипа свежих листов бумаги слева на дедовском столе и целая гора скомканных — на полу справа. Разлитые и наспех вытертые чернила, сломанный карандаш и пара потерянных перьев. И, конечно же, документы с засохшими темно-коричневыми кругами от кофе.

Я выпил одиннадцать чашек… а может, и все пятнадцать — после седьмой перестал считать и просто поглощал одну за одной, заедая шоколадом и орехами. Умственный труд оказался не менее затратным, чем физический — или чем плетения высоких магических классов. Дар поддерживал силы, но подстегнуть сонный разум мог только он: кофе. Крепкий, как броня панцера и черный, как сердце хитроумного германского кайзера.

Впрочем, до Рейха цепочка моих умозаключений так и не дотянулась. Прошла наискосок через Балтику в пролив Большой Бельт, обогнула Данию по Северному морю, легонько коснулась побережья Нидерландов — и замерла где-то в порту Антверпена.

Но начиналась она здесь, в Петербурге — и сюда же возвращалась вместе с торговыми кораблями. Не знаю, сколько точно часов у меня ушло, чтобы сложить все кусочки мозаики воедино. Она до сих пор зияла дырами величиной с “Бисмарк”, где-то сошлась коряво, торчала во все стороны неровными кусками и обрывками информации, а местами и вовсе состояла из домыслов куда больше, чем наполовину.

Зато теперь уже напоминала некую картину. Пусть незавершенную — но хотя бы цельную и понятную. И вместе с тем настолько хрупкую, что я несколько минут сидел без движения, подведя последнюю черточку под схемой. И только потом сгреб листы и помчался к деду, наплевав и на глубокую ночь, и на все на свете. И даже когда грохотал ботинками по коридору — все равно старался ступать осторожнее, чтобы не расплескать внезапное озарение.