Только что?

— Сам я уж давно чую неладное. То ли на границе тучи собираются, то ли еще чего. — Илья Иванович на мгновение задумался. — Только не их тебе бояться надо, Александр. А того, что между своими же сейчас разлад большой. Пока согласия и порядка нет — и удачи никакой не будет.

— Вот я и думаю, что пора этот порядок навести, — хмуро отозвался я. — Поэтому и пришел.

Ясности мне до сих не хватало — но теперь я хотя бы начинал понимать, чего просить у высших сил — если мне вдруг дадут такую возможность.

— Так и наводи. Дело хорошее. — Илья Иванович улыбнулся. — Вижу, непростой ты человек Александр. Может, и силы не набрал пока, и разумом молод — но и гнили в тебе никакой нет. Выходит, любая задача по плечу будет. И в любом бою повезет.

— Даже если воевать придется со своими?

Я уже успел устать от загадок, которые, похоже, любили все древние Одаренные до единого. И решил называть вещи своими именами — пусть это и стоило бы мне… чего-то. Вряд ли Илья Иванович обрадовался, узнав, что я собираюсь сцепиться с другими родами. И рассчитывать на поддержку в таком уж точно не стоило.

— Война — она, Александр, разная. И хорошо, если сразу поймешь, где враг… Это раньше оно проще было — выходили в поле и бились. Лицом к лицу, по чести, как деды завещали. — Илья Иванович покачал головой. — Да и тогда случалось, что брат на брата поднимался. И старший младших воспитывал — а как иначе?

— И если буду воспитывать, — осторожно проговорил я, — то вы… ты поможешь?

— Если за тобой правда — справишься. — Илья Иванович легонько хлопнул ладонью по столу и чуть отодвинулся. — Так что ступай с Богом, Александр. Нечего тебе бояться.

— И все? — Я не поверил своим ушам. — А как же?..

— Так, а ты чего ожидал? Волшебный меч-Кладенец или живой воды в бочонке?.. Так у меня оладьи не хуже. — Илья Иванович негромко рассмеялся. — Сказано тебе — ступай, и не бойся. А мое слово крепкое.

Поднимаясь из-за стола, я чувствовал себя… нет, не то, чтобы обманутым — просто каким-то совсем бестолковым. Будто мне предложили что-то бесценное, а я оказался слишком юным и неразумным, чтобы этим воспользоваться. Хотя — чего уж там — какая-то конкретная помощь или что-то осязаемое были бы куда предпочтительнее.

— Небось, хочешь спросить — чего ж я на острове в лесу сижу, а тебя, молодого, отправляю? — усмехнулся Илья Иванович. — Вижу же, что хочешь… Вот что я тебе скажу, Александр: каждому свое. И каждому времени — свои герои. Я свое давно отвоевал, и если уж решил, что теперь здесь мне место, за Валаамом — значит, тому и быть.

— Да я же не требую. — Я уже шагнул было к выходу — и только у самой двери все-таки обернулся. — Илья Иванович, скажи… а если совсем уж все плохо станет — поможешь? В смысле — не мне, а вообще… понимаешь?

Древний Одаренный чуть сдвинул брови. Похоже, я все-таки ляпнул что-то совершенно неуместное. То ли нарушил какие-то неписанные правила, то ли вообще запорол все на свете, и теперь мог рассчитывать разве что на крепкий пинок под зад. Взгляд у хозяина острова вдруг встал такой мрачный и недобрый, что я удивился, когда он все-таки заговорил.

— Я-то, может, и помогу. Только если выйду с острова — ты, Александр, сам не рад будешь. А почему — не спрашивай. — Илья Иванович неровно ухмыльнулся. — Вот поживешь с мое — поймешь. И силу наберешь такую, что земля тебя держать перестанет. Тогда и поговорим.

Я едва ли понял хотя бы половину странных слов древнего, зато с какой-то запредельной ясностью вдруг осознал: пусть Зимний захватят народники, пусть кто-нибудь из недругов убьет деда и спалит дотла родное Елизаветино, пусть даже германский кайзер войдет в Петербург победителем — я никогда в своем уме не пожелаю, чтобы этот невысокий мужичок с тяжелым взглядом покинул свой островок в самом дальнем конце Валаама.

Дед так и не объяснил, зачем именно отправил меня на остров за Валаамом. А я — так и не рассказал, что случилось после того, как моя лодчонка покинула монастырский причал в Кореле. Видимо, молчание тоже было частью ритуала, без которой все остальное непременно потеряло бы силу.

Я изрядно ворчал себе под нос, возвращаясь в родное Елизаветино, но все равно где-то очень глубоко внутри ощущал, что привез с Валаама куда больше, чем сам мог осознать. Древний Одаренный не наделил меня каким-то особенным Даром, не вдохнул силу нескольких магических классов зараз, не научил сложному плетению или всемогущему боевому заклятию, способному испепелять врагов сотнями и тысячами. И все же что-то подсказывало: одно его слово стоит ничуть не меньше, чем все это вместе взятое.

Стал ли в тот день могущественнее мой родовой Дар? Пожалуй, все-таки нет, хоть работа на пределе сил и резерва определенно кое-чему меня научила. Изменился ли после поездки на Валаам я сам?

Определенно.

Куда бы я ни шел и что бы ни делал, за мной будто бы незримо следовало то, перед чем пасовал любой магический Дар, любой титул, положение или богатство. Я не мог прикоснуться к этой загадочной силе, не мог воспользоваться ей напрямую — но каждое мгновение ощущал ее дыхание за спиной.

Но сейчас даже этой почти сверхъестественной уверенности все-таки чуть не хватало. Хотя бы потому, что предстоящий бой не могли выиграть ни оружие, ни магия. Я собирался сцепиться с целой сворой аристократов, высших чинов и прочих важных советников — и только догадывался, сколько из них сегодня будет на моей стороне.

Государственный совет Российской Империи гудел, как растревоженный улей. И было, с чего: многие уже знали, о чем я стану говорить. А остальные — по меньшей мере догадывались. И чем бы все сегодня ни закончилось, перемены неизбежны. Мы с дедом уже запустили огромный маховик, который с каждым днем вращался все быстрее. У нас нашлись и союзники, и противники — и вторых наверняка было куда больше — но точку невозврата мы прошли.

И прошли уже давно.

— Предоставляю слово сиятельному князю Александру Петровичу Горчакову.

Голос Багратиона без всяких микрофонов и усилителей звучал так, что без труда доносился до самых дальних углов огромного зала совета. Его светлость, насколько мне было известно, еще не успел выжать из государыни чин канцлера, но уже не первую неделю руководил заседаниями высшего имперского органа.

А это, как ни крути, почти то же самое… особенно когда удается занять кресло, предназначенное по регламенту самому императору или, по меньшей мере, его наследнику или полномочному представителю.

И уж конечно Багратион позволил себе подобное не случайно и уж точно по собственному недомыслию. Нет, ничуть — он преднамеренно показывал и аристократам, и армейским чинам, и уж тем более всем остальным, кто здесь хозяин… Или скоро станет им с молчаливого согласия государыни императрицы, цесаревич Павла и всех остальных.

Впрочем, сегодня я собирался “воевать” не с Багратионом. При всех наших разногласиях по определенным вопросам, у светлейшего князя едва ли найдется много возражений… С его-то чуть ли не республиканскими взглядами.

Поднимаясь на трибуну, я чувствовал некоторое… еще какое волнение, чего уж там. Пожалуй, даже больше, чем год назад перед дуэлью с Воронцовым. В конце концов, тогда моим противником был всего один бестолковый дворянский недоросль. А сегодня зеленого новичка, которому не так давно исполнилось семнадцать, готовился сожрать если не весь цвет столичной знати, то его половина — уж точно. Я отыскал глазами свое опустевшее кресло и тайком вздохнул. Обычно почетное место в первых рядах среди родовитых старых князей занимал дед, и сегодня его поддержка была бы как никогда кстати.

Но — нельзя. Если в зале совета присутствует глава рода, наследник непременно будет выглядеть ряженым болванчиком или марионеткой, которую дергают за ниточки, заставляя плясать и говорить только то, что дозволил старший.

Так что — все сам, Горчаков. Справишься.

— Доброго дня, уважаемые члены Государственного совета! — произнес я.