А меня вдруг снова взяла злость.

— Вы ведь знаете, что сейчас происходит в городе? — процедил я сквозь зубы. — Так, ваше высокоблагородие? И знаете, что происходит здесь, в училище?

— К сожалению, — кивнул Мама и Папа. — Там, за стенами, сейчас гибнет Империя… Во всяком случае — та Империя, которой я клялся служить.

— Клялись — и теперь сидите здесь и готовитесь пустить себе пулю в лоб? — Я шагнул к столу. — Если мне не изменяет память, подобное называется изменой… Ваше высокоблагородие!

— Уверяю вас, друг мой, меня никто не назовет изменником… просто не успеет. — Мама и Папа мрачно усмехнулся. — Видит Бог — я совершил немало ошибок. Но что, с сущности, от нас зависит? Что может сделать один офицер, когда…

— Что вы можете сделать?!

От моего вопля Подольский едва не подпрыгнул на месте, и даже Мама и Папа чуть дернулся, вжимаясь спиной в кресло. Наверное, услышали даже в коридоре — но мне было уже все равно.

— Что вы можете сделать? — повторил я, нависая над столом. — Возьмите себя в руки, ваше высокоблагородие! Примите командование училищем, откройте арсенал и вооружите юнкеров. Арестуйте изменников… И дайте мне, наконец, чертов телефон!

На мгновение глаза Мамы и Папы сверкнули гневом. В самом деле — на него, гвардейского штабс-капитана, боевого офицера и кавалера нескольких орденов только что наорал первокурсник… да еще и одетый в штатское. Ротный, которого я знал, точно бы не спустил подобного.

Но этот только выдохнул и отвел взгляд.

— Милости прошу, сударь. — Мама и Папа пододвинул мне блестящий черный аппарат. — Пользуйтесь на здоровье… Хоть я и не вполне понимаю, кому вы собираетесь звонить.

— Куда? Да хотя бы Багратиону. — Я пожал плечами. — Думаю, это имя о чем-то говорит вашему высокоблагородию?

— Разумеется. Но вынужден разочаровать вас, господин юнкер: не далее, как три часа назад государыня освободила Багратиона от должности главы Третьего отделения. И гвардейцам Семеновского полка велели арестовать его, — Мама и Папа посмотрел на меня мутным взглядом, — по подозрению в государственной измене.

— Чего?.. — Я не поверил своим ушам. — Багратион в тюрьме?!

— Этого я не говорил.

— Прекратите паясничать, ваше высокоблагородие. — Я снова склонился над столом. — Вам ведь прекрасно известно, что случилось.

— Ошибаетесь, господин юнкер. Я не знаю даже, кто на самом деле отдал приказ арестовать его светлость… Зато совершенно точно уверен, что им это не удалось. — На осоловевшем лице Мамы и Папы на мгновение мелькнуло недоброе удовлетворение. — Ходят слухи, что сейчас здание на Фонтанке выглядит… не слишком-то презентабельно. Багратион отказался подчиниться требованиям офицеров. И ушел, оставив за собой два десятка трупов.

Хоть одна хорошая новость. Может, его светлость и проворонил бунт в столице, но хватку и мощь Дара, похоже, не растерял. Как и желания трепыхаться до последнего. И вместо того, чтобы поднять лапки кверху, взбрыкнул. Отделал целый отряд гвардейцев, проложил себе дорогу по мертвым телам — и ушел.

Знать бы только — куда?

— Замечательно, — усмехнулся я. — Похоже, кто-то в этом городе еще пытается действовать.

— Не могу не восхититься мужеством Багратиона. Достойный потомок великого рода. У меня нет и десятой части его Дара. — Мама и Папа опустил голову. — А теперь и вовсе никакого Дара нет.

— Тогда послушайте меня, ваше высокоблагородие. Очень внимательно. — Я оперся ладонями на стол и навис над ротным. — Это прозвучит почти бессмыслицей, но я знаю, что за прибор блокирует магию в центре города. Знаю, где именно он находится. И знаю, как его отключить.

Я основательно приврал — особенно с последним. На самом деле все, что у меня было — пара удачных догадок, не более. Но и этого хватило.

В первый раз в жизни я видел, как человек трезвеет буквально за несколько секунд.

— Откуда… информация? — Мама и Папа сдвинул брови. — Кто еще?..

— Из надежного источника, — ответил я. — Но даже в Зимнем на данный момент едва ли кто-то осведомлен. Так что, если позволите…

— Действуйте, господин юнкер.

Мама и Папа сам снял с телефона трубку и протянул мне. Без лишних слов и так быстро, что я на мгновение даже замешкался — не ожидал, что все произойдет настолько легко. Не знаю, что именно мог знать о “глушилке” штабс-капитан из пехотного училища — но вопросов у него не возникло. Или он просто не посчитал нужным их задавать.

К счастью.

За то время, пока я набирал номер усадьбы в Елизаветино, Мама и Папа буквально преобразился. Застегнул ворот кителя, поправил воротник. Уселся в кресле ровно, сцепив руки в замок — но через несколько мгновений все-таки убрал со стола сначала бутылку водки, а потом и стакан. Лицо у него при этом было такое смущенное, что мы с Подольским тут же деликатно уставились в стену, делая вид, что не происходит вообще ничего особенного. Когда я снова повернулся к ротному, он смотрел на меня так, будто от исхода моей беседы по телефону зависела его жизнь.

Пожалуй, в каком-то смысле так оно и было.

— Ты в порядке, Саша?

Голос деда звучал устало — но особой тревоги я не услышал. То ли он уже успел придумать все на десять шагов вперед, то ли настолько утомился от происходящего, что не переживал ни за мою судьбу, ни за участь Империи.

— Наши пока не могут к тебе пробиться, — проговорил он. — Сейчас в центре города крайне… людно. Но в училище тебе вряд ли угрожает опасность. По крайней мере — пока. Так что просто остава…

— Хватит! — Я стиснул трубку. — Я знаю, что блокирует Дар. Глушилка на немецком крейсере! Это передатчик, антенна величиной с…

– “Бисмарк”?.. Да, мне в голову тоже приходило что-то подобное, — вздохнул дед. — К сожалению, теперь это уже не имеет особого значения.

— Почему? Если жандармы…

— Я не знаю, что сейчас происходит с жандармами — могу только догадываться, что их прижали так, что они не отойдут от дворца и на один шаг. — Голос деда звучал сухо и отстраненно. — Примерно полчаса мы потеряли связь с Зимним. Скорее всего, подстанцию уже захватили — и скоро отключат все телефонные линии. Потом радио, потом…

— Захватили? — Я стиснул зубы. — Кто — народники? Что они вообще могут сделать против гвардии?

— Хотел бы я и сам знать. — Дед мрачно усмехнулся. — Преображенский и Семеновский полк не выполнили прямой приказ государыни и не покинули расположений. А несколько рот — конечно же, если меня не обманывают — вообще перешли на сторону пролетариев.

— А Гренадерский?! — рявкнул я. — Павловский? Мос…

— Мой ответ тебе точно не понравится. — Дед не стал дожидаться, пока я перечислю всю столичную лейб-гвардию. — Расквартированные в пригороде полки пытаются пробиться к центру, но все большие дороги перекрыты. Народники уже построили баррикады на всех магистралях. И держат их куда крепче, чем мы ожидали.

— Похоже, сейчас все куда крепче, чем вы ожидали, — проворчал я. — Но какая теперь разница? Нужно как-то пробиться к “Бисмарку”.

— Подозреваю, это уже невозможно. Даже если я каким-то чудом смогу передать вести в Зимний — там попросту не хватит людей выйти на набережную… Не говоря уже о том, чтобы подняться на борт крейсера.

— Как такое вообще могло случиться?! — Подольский вдруг подался вперед, словно пытаясь заглянуть в трубку, которую я держал у уха. — Немецкие моряки предали государыню? Или кайзер?..

Похоже, у господина благородного подпоручика не хватило терпения — и он влез в разговор, чтобы задать вопрос, который, признаться, уже давно мучил меня самого.

— А какая, собственно, разница? — Дед, похоже, услышал Подольского, хоть тот и сидел от меня в паре шагов. — Фактически, мы уже потеряли столицу.

— Пролетарии с винтовками оказались куда опаснее, чем ты думал. — Я откинулся на спинку стула. — И их оказалось куда больше нескольких тысяч.

Странное дедово спокойствие передалось и мне. Не то, чтобы я перестал думать, как попасть на “Бисмарк” и отключить чертову “глушилку” — но спешить, похоже, уже было некуда. Написанная кем-то другим пьеса разыгрывалась сама собой, как по нотам. Первый и второй акт уже остались позади, и дело явно шло к заключительному.