— Да потому что! — Чайник громыхнул об стол, щедро плеснув из носика на скатерть. — Тебе за это ничего не будет, а меня за одни разговоры эти…

Вместо слов Настасья вдруг сделала страшное лицо и провела себе пальцем по горлу.

Чик.

— Не придумывай, — проворчал я. — Никто тебя не тронет!

— Тронуть, может, и не тронут, — с явной неохотой признала Настасья. — А спросить за каждое слово могут. Вон, недавно у Сеньки-механика брата прямо с завода забрали. Черная “Волга” приехала — и все, поминай, как звали. Говорят, у него какую-то эту, как ее… гитацию нашли.

— Агитацию, — автоматически поправил я.

Черная “Волга”. Похоже, люди Багратиона еще не разучились работать быстро и беспощадно… только с теми ли они боролись?

— Потом еще аресты были, — вполголоса продолжила Настасья. — Домой приходили… даже к нашим, из мастерской — было на той неделе. Правда, не забрали, проверяли только.

— А сюда?

— Сюда — нет. Нам тут этих народовольцев твоих не нужно. Будто без них дел никаких нету… Машину под Новый год сдавать, а еще редуктор ставить надо. — Настасья явно старалась перевести тему. — Работы невпроворот, благородие.

— Насть, послушай. — Я чуть подался вперед. — Чего ты боишься? Думаешь, я тебя… сдам, что ли?

— Нет… нет, ну чего ты? — Настасья обхватила мою ладонь обеими руками. — Просто страшно, понимаешь? Одни беды от этих разговоров. Даже Иван Тимофеевич — и тот… Ой!

Видимо, этого она мне рассказывать не собиралась.

— Не бойся. — Я улыбнулся и чуть понизил голос. — Что за Иван Тимофеевич такой?

Настасья посмотрела на меня — осторожно и сердито. Но, видимо, сообразила, что я не отстану — и все-таки продолжила:

— Руку у него в станок затянуло на заводе. Так порезало, что еле живой остался. Должен был пенсию получить по увечью — не дали. — Настасья чуть нахмурилась. — Хозяин комиссию собрал какую-то — решили, дескать, сам виноват.

— Комиссию… — проворчал я. — Надо было в суд идти.

— Да толку от судов этих… Может, побоялся просто, не знаю. — Настасья пожала плечами. — Сам не рассказывал, а я спрашивать не стала. Говорит — мне семью кормить, внуков растить надо, а не по поверенным бегать. Ну, я его к себе и взяла… Ты же не против, благородие?

— Сама решай, — улыбнулся я. — Ты тут хозяйка.

— Так я и решила, вот. У него, конечно, всего два пальца справа осталось, работает медленно, зато токарь — от Бога… Где такого найдешь?

Я молча кивнул. История Ивана Тимофеевича как будто закончилась хорошо — но все равно оставила внутри какой-то мутный осадок. Словно я увидел краешек той, второй половины картинки, которую рисовал мне дед… А скорее даже ее оборотную сторону — и выглядела она совсем не радужно.

— Так вот, благородие, — снова заговорила Настасья. — К Ивану Тимофеевичу потом еще приходили парни какие-то. Звали на сбор какой-то — рассказать, как хозяин завода его без пенсии оставил. Только он их послал куда подальше.

— Почему?

— Говорит — вред один. — Настасья покачала головой. — Что на заводе только без руки останешься, а с этими свяжешься — без головы будешь.

Весьма вероятно. Пример Хриплого и его шайки тому подтверждение.

— Понятно… — вздохнул я. — А ты сама — как думаешь?

— Про что?

— Ну, про парней этих. — Я потер уже успевший чуть зарасти к вечеру подбородок. — Про народовластие…

— А я, благородие, никак не думаю! — Терпение Настасьи явно подходило к концу. — По мне так не власти совсем дело, а в людях. А люди разные бывают. И из простых, и из благородных… Есть вроде тебя, хорошие, а есть такие — тьфу! Ни совести, ни силы настоящей нет, только имя и денег полные карманы. — Настасья поморщилась — будто вспомнила что-то особенно неприятное. — Вроде графья, а на уме одни девки да машины.

Я встречал… да чего уж там — еще полгода назад я и сам был таким же: бестолковым недорослем, убежденным, что мир вращается вокруг него.

— Ладно, прости. — Я накрыл чуть подрагивающую от гнева руку своей. — Насть…

— Что — Насть? — Зеленые глаза выстрелили две молнии. — Мое дело — мастерская. А хочешь политикой заниматься — так занимайся, благородие! Ты у нас знатный — может, кто и послушает.

— Знатный… Ничего, Насть. — Я осторожно стиснул тонкие теплые пальцы. — Скоро ты сама будешь знатная. Закончишь университет, получишь чин по двенадцатому классу. А может, и по десятому даже.

— Да что мне, благородие, — отмахнулась Настасья. — Все равно оно… не то.

— Да почему же? — Я чуть подался вперед. — Если поступишь на службу, получишь по выслуге и девятый класс. А это уже — потомственная дворянка!

— Потомственная, не потомственная… Разная у нас с тобой жизнь выйдет, благородие.

Только что передо мной сидела грозная валькирия, готовая буквально сжечь меня взглядом — и вдруг потухла. Разом, в одно мгновение, как свечка, на которую дунул ветер… Похоже, я сам того не желая уколол ее в больное место.

— Насть, я…

— Да не надо, благородие. — Настасья печально улыбнулась и погладила меня по руке. — Все равно не поймешь.

— А ты покажи!

Мысль, зародившаяся мгновение назад, превратилась в идею. И сразу из идеи — в план. Пока еще смутный, неясный… Но почему бы и нет?

— Это как? — Настасья чуть отодвинулась и даже попыталась освободиться из моей хватки. — У тебя глаза какие-то… Ты чего задумал?

— Нормальные у меня глаза, — усмехнулся я. — Просто подумал — ну как-то же ты без меня отдыхаешь, развлекаешься?.. Ходишь на танцы?

— Ну… бывает, что и хожу.

— Отлично. — Я отодвинул кружку и поднялся из-за стола. — Вот их и показывай.

— Благородие, у тебя крыша уехала, — простонала Настасья. — Уже так далеко, что я и не вижу даже.

— А что тебе не нравится? — Я чуть повернулся перед зеркалом. — По-моему неплохо.

Образ получился если не стопроцентно достоверным, то хотя бы цельным. Джинсы, простенький шарф и кепка, закрывавшая козырьком лоб и даже глаза — если надвинуть пониже. Потертая куртка из кожи оказалась чуть великовата — похоже, Сенька оказался пошире меня в плечах. Но так даже лучше: пусть думают, что стащил у отца или старшего брата. Рубашку я оставил — ничего подходящего по размеру не нашлось — да и вряд ли кто-то станет приглядываться… А вечером на улице или в полумраке зала для танцев никто не отличит копеечную ткань от французской, которая стоит чуть ли не пятерку за погонный метр.

— На таксиста похож, — усмехнулась Настасья.

— Да хоть бы и на таксиста. — Я пожал плечами. — Главное, чтобы не на себя.

Отросшая за пару дней щетина не только добавляла мне пару-тройку лет, но и дополняла образ пролетария. Обычного парня из простых, который честно отстоял всю неделю в цеху за станком или таскал мешки на складе… а может — и правда, крутил баранку.

Но чего-то все-таки не хватало… Только чего?

Ну конечно! Руки!

Выйдя из подсобки, я решительно направился к машине с раскрытым капотом. Провел ладонями по двигателю, собирая как можно больше маслянистой копоти — а потом, тщательно размазал по коже и стер оставленной на крыле тряпкой. Настасья наблюдала за всем этим со странной смесью веселья и недовольства на лице, но все-таки подсказала:

— Теперь иди и помой… Только раз, все не смывай. И одеколон на полке возьми. Наши как на танцы соберутся — всегда столько на себя льют, что дышать нечем становится.

Я послушно выполнил все указания до единого. Пахло от меня теперь, как от целой парфюмерной фабрики — причем чем-то ядреным, чуть ли не выжигающим глаза и ноздри первые минуту или две. В общем, сомнительное удовольствие — но если уж надо…

— Прошу, сударыня. — Я протянул Настасье руку. — Изволите танцевать?

Она тоже успела переодеться. Конечно, не как на на выход в высший свет — но тоже вполне симпатично. Светлое платье по колено, сапоги и приталенное пальто с двумя рядами серебристых пуговиц. Совсем новое — видимо, купила недавно сама.