Но стоило мне сделать буквально пару шагов, как дорогу мне перегородила огромная темная фигура. Я не заметил соглядатая в утреннем полумраке — он то ли удачно укрылся в тени здания, то ли прятался под каким-то хитрым маскировочным заклятьем.

Без лишних раздумий я выставил Щит и тут же сложил пальцы на свободной руке, заряжая Серп. Не медлительного Горыныча или сравнительно безобидную Булаву, а полноценное боевое заклятье. Чтобы ударить без всяких там предупредительных «выстрелов в воздух».

Но драться не пришлось.

— Тихо, тихо, Сашка! Свои…

Андрей Георгиевич отступил на шаг, выставляя вперед ладони. Я вдруг подумал, что не стоило ему выпрыгивать на меня вот так, без предупреждения. От неожиданности я вполне мог ударить бы ударить со всей силы.

И пробить защиту Одаренного пятого магического класса… Да, пожалуй, теперь — пробил бы.

— Пришибешь еще ненароком старого. — Андрей Георгиевич нервно усмехнулся и шагнул мне навстречу. — Ты как, закончил… свои дела?

О да, еще как.

— Вы что, за мной следили? — проворчал я.

— Мне не нужно ходить за тобой по пятам, чтобы знать, где ты. Но знать при этом — положено. Сам понимаешь.

— Понимаю, — вздохнул я.

В общем-то — ничего удивительного. На мне целая гирлянда плетений до второго класса включительно. Наверняка парочка из них завязаны на слежку… Остается только надеяться, что мои похождения хотя бы не транслируются деду прямо в голову.

— Меня не интересует, чем ты там занимаешься ночью под одеялом… Ну, или без одеяла — не знаю, как теперь принято у молодежи. — Андрей Георгиевич будто прочитал мои мысли. — Но теперь вот ты срочно понадобился. Дела, так сказать, семейные.

Старый безопасник все еще улыбался, но в его единственном глазу веселья уже не осталось ни капли. И я понял, что случилось что-то важное. Может, и не смертельное, не катастрофического масштаба — но уж точно не радостное.

— Поехали, Сашка. — Андрей Георгиевич указал на припаркованную в полусотне метров «Волгу». — Покажу тебе кое-что.

От его слов… нет, скорее даже от тона, которыми они были произнесены, я тут же внутренне напрягся и подобрался, словно ожидая каких-то неприятностей прямо сейчас. Да и вид безопасника намекал — нам предстоит что-то необычное. Важное и тайное — если уж дед отрядил своего верховного стража лично. Андрей Георгиевич был одет в гражданское: самые обычные темные штаны с короткой курткой и утепленные осенние ботинки. Крепкие, непромокаемые — но все-таки достаточно легкие для бега. Как и вся остальная «экипировка» — нарочито-неброская и свободная, почти не стесняющая движений.

Что они там задумали?

— Ты чего нахохлися, Сашка? — поинтересовался Андрей Георгиевич. — Или уже и мне не веришь?

— Да я уже не знаю, кому верить, а кому нет.

Я убрал руки в карманы и зашагал к машине. Настроение, воспарившее куда-то после ночи с Гижицкой, стремительно портилось. И я не то, чтобы всерьез опасался подставы от самого преданного роду Горчаковых человека, чьих предков с предками деда связывала древняя клятва, но…

— Вот те раз… Да что с тобой такое, Сашка?

— Так… ничего, — отмахнулся я. — Ерунда.

— Нет уж, погоди. — Андрей Георгиевич сделал пару быстрых шагов вперед, развернулся и крепко взял меня за плечи. — Давай-как рассказывай.

— Да нечего рассказывать. — Я кое-как вывернулся из хватки безопасника и снова направился к ««Волге». — Просто мысли в голову лезут. Всякие дурацкие.

— И что же у тебя за мысли такие? — проворчал Андрей Георгиевич. — Про меня, что ли?

— Про всех. — Я все-таки решил не отмалчиваться — но хотя бы сгладить углы. — Нет, вы не подумайте, я ничего такого на самом деле не думаю… Но вышло бы складно: Куракин — герой войны с османами, боевой офицер. И вы тоже солдат.

— Да тьфу на тебя, Сашка! — Андрей Георгиевич сердито сплюнул на землю — и тут же огляделся по сторонам. — Вот что: садись-ка ты в машину… разговаривать будем.

Я не стал возражать и послушно забрался в уже успевший выстудиться салон. Андрей Георгиевич втиснулся следом, скрипнув водительским креслом — и тут же перешел, что называется, к сути вопроса.

— Запомни вот, что, Александр Петрович, — проговорил он, разворачиваясь ко мне. — Никакой Куракин не герой. А самый обычный военный преступник!

На мгновение я даже испугался — столько ярости было в голосе Андрея Георгиевича. Кулаки — каждый едва ли не с мою голову размером — сжались, а единственный глаз вспыхнул тусклым и недобрым огоньком. Обычно похожий на холодный утес где-нибудь под Выборгом — такой же громадный и спокойный — старый безопасник злился.

Но злился не на меня. Я просто ляпнул что-то неподходящее — но истинный объект гнева Андрея Георгиевича сейчас находился очень далеко отсюда.

— Ребята, которые в тридцать девятом из-под Вены не вернулись — герои. Которых в сорок втором в Сараево расстреляли, как террористов — герои! — выдохнул он. — А Куракин — сволочь последняя. Карьерист, который за чин всех бы весь полк на том перевале оставил, не моргнув. И плевать он хотел и на Империю, и на все на свете!

Такого я, признаться, не ожидал. Своенравный пехотный генерал, чуть ли не полвека назад показавший османам ту самую Кузькину мать, определенно был — да и оставался, чего уж там — неоднозначной фигурой. Но столько злобы?..

— А как же победа… почти победа? — осторожно поинтересовался я. — Триста километров до Стамбула?..

— Не было там никакой победы, Сашка. — Андрей Георгиевич покачал головой. — И быть не могло. Думаешь, приказ отступать из штаба просто так пришел, потому что кому-то не захотелось с простым пехотным полковником славой и орденами делиться?

Такой вариант я, признаться, тоже рассматривал. Хоть и не в первую очередь.

— Как бы не так, — продолжил Андрей Георгиевич. — Я тебе сейчас все объяснить никак не смогу — но ты на слово поверь: нельзя тогда было нам в войну ввязываться, никак нельзя. Этот Стамбул бы потом всей Болгарии стоил, если не больше. Наверху и в Госсовете тоже не дураки тогда сидели… что бы ни говорили про них.

А говорили, видимо, разное. Вряд ли кто-то из простых смертных мог знать то, что так и не рассказал мне Андрей Георгиевич — зато слухи о победах русского оружия наверняка дошли даже до Сахалина. Как и слухи о том, что бездарные и недалекие дипломаты в одночасье потеряли все, за что солдаты заплатили кровью.

— Да и не это главное, Сашка. — Андрей Георгиевич прикрыл глаза и устало откинулся на спинку сиденья. — А то, что мы все — солдаты. От рядового до генерал-фельдмаршала. А солдат должен выполнять приказ. И если каждый командир полка примется решать вопросы уровня генерального штаба, армия развалится.

Я не ответил. Только молча задумался — а что случилось бы, окажись я тогда, в двадцать пятом году, на месте Куракина? Стал бы подчиняться бессмысленному на первый взгляд приказу и сдавать идеальные позиции? И хватило ли бы у меня духу развернуть войска, когда победа, казалось, уже была так близко?

Знаю я, о чем ты думаешь, Сашка, — снова заговорил Андрей Георгиевич.

Уже без злобы в голосе. Может, его и раздражала полузабытая популярность упрямого тогда еще полковника — но на меня старый безопасник уж точно не сердился. В конце концов, я задавал именно те вопросы, которые и должен был задавать юнкер-первокурсник. Тот, для кого военная служба офицера — это в первую очередь звон стали, грохот пушек, вой боевых заклятий, блеск эполет и орденов, непременный героизм, победа и слава.

И только во вторую — важная и утомительная работа, в которой порой приходится принимать непростые решения. И каждый раз нести за них ответственность. Не только перед старшими чинами и государыней Императрицей или солдатами — а в первую очередь перед собственной совестью.

Есть такая профессия — Родину защищать.

Кто же это сказал?.. Никак не вспомнить.

— А оно так на самом деле всегда и бывает, — снова заговорил Андрей Георгиевич, — что самый страшный враг — это не тот, кто урод и кровопийца. Или кто детишек на штыки поднимает. А именно такой, как Куракин — обаятельный, блестящий, героический. Со своей правдой. И правде этой иногда даже поверить хочется. — Андрей Георгиевич отер со лба пот. — Только верить нельзя, Сашка. Никак нельзя.