И боги услышали. Нам повезло — и до Тучкова моста, и через весь Васильевский удалось пройти без приключений. Пару раз по пути нам попадались вооруженные группы по десять-пятнадцать человек, но они то ли не заметили нас в темноте улиц, то ли слишком спешили перебраться через Большую Неву и выйти к Зимнему. А может, и вовсе приняли наш отряд за своих — вряд ли кто-то из народников вообще мог подумать, что в разоренном городе откуда-то возьмутся солдаты в штатском… Да и, пожалуй, со стороны мы выглядели совсем юнцами, рабочими с завода — но уж точно не обученными вояками.

Ротный быстро сообразил, что к чему — и разделил отряд на небольшие группы, похожие на те, что мы встретили. Мы пробрались по Васильевскому — на всякий случай обошли чуть дальше, через дворы на Седьмой линии — и по набережной двинулись к Благовещенскому мосту, где вновь встретились с остальными. Но на половине пути через реку наше везение закончилось.

Мост охраняли. Видимо, командиры народников все-таки предполагали, что войска ее величества могут каким-то образом подойти не только с юга или со стороны Петропавловской крепости, но и отсюда, с Васильевского. И проезжую часть, и тротуары по сторонам перегородила баррикада, составленная наполовину из брошенных кем-то автомобилей, наполовину — вообще из чего попало. Стащенные в уродливую кучу мешки, доски и ящики не слишком-то напоминали грозную крепость, да и людей на импровизированной стене я насчитал даже меньше десятка — но их явно оставили здесь не для красоты.

— Стой! — рявкнул один из них, заметив нас вдалеке. — Кто идет?

— Свои! — Я помахал рукой и, повернувшись к Маме и Папе, негромко добавил: — Позвольте мне говорить, ваше высокоблагородие. Они нас пропустят.

Ротный не стал спорить, но явно без особой охоты. Да чего уж там — мне и самому отчаянно не хватало уверенности, что я смогу заболтать караульных так, что они без шума и пыли дадут пройти паре сотен вооруженных молодчиков… пусть даже одетых в штатское.

— Это какие? — осторожно поинтересовался бородатый мужик на баррикаде. — Сейчас своих нет, любезный — все чужие.

— Да ладно тебе, дядька! — отозвался я, не сбавляя шага. — Сейчас как раз все свои и есть, кто за народную волю.

Большинство караульных такой ответ, похоже, устраивал полностью. Они опустили винтовки, закивали, кто-то рассмеялся… И только старший продолжал внимательно разглядывать приближающуюся толпу. Наверное, получил сверху строгие указания — а может, просто вредничал.

— А ты сам откуда такой голосистый будешь? — проворчал он, когда я подошел чуть ли не вплотную. — Не молод еще командовать?

— Может, и молод. — Я пожал плечами. — А буду с фаб…

Договорить я не успел. Шагавший рядом со мной Мама и Папа вдруг бросился вперед и, одним прыжком долетев до баррикады, вогнал в живот бородатому штык. Караульный с хрипом согнулся пополам и начал заваливаться на нас. И даже раньше, чем его тело перестало дергаться на асфальте, офицеры и унтеры перебили остальных. Кололи мужиков, стаскивали вниз и расшибали головы прикладами. Только один успел вскрикнуть, поднял оружие — но тут же затих. Кто-то — кажется, Иван — швырнул винтовку с нескольких шагов, как копье, и граненая игла штыка вошла караульному прямо между ключиц.

Баррикада пала — без единого выстрела.

Юнкера тут же принялись растаскивать завалы, чтобы пройти дальше, но я не сдвинулся с места. Наверное, в моем взгляде было столько недовольства, что ротный даже посчитал нужным объясниться… хоть как-то.

— А как иначе? Не дело миндальничать, ваше сиятельство. — Мама и Папа опустился на корточки и вытер штык об одежду убитого. — Много чести — князю с этой падалью разговаривать.

Я только молча покачал головой, закинул винтовку за спину и направился к дыре в баррикаде. Товарищи уже дожидались меня с той стороны: все, как один, прилипли к перилам моста, вглядываясь в ночную темноту и огни вдалеке.

— Вроде стоят еще наши, — негромко проговорил Богдан. — Слышишь, княже?

Я слышал. Далекий шум доносился даже до Васильевского, откуда мы пришли, но только здесь, на середине моста, я смог понять, что это такое. Выстрелы сливались в монотонный громыхающий гул. Густой и недобрый, похожий то ли на ход десятка груженых составов разом, то ли на грозу где-то на окраине города.

Но сегодня тучи собирались прямо над Зимним. Не так уж и далеко от нас — всего в километре-полутора. Разглядеть ничего с такого расстояния в темноте я, конечно же, не мог. Только слышал выстрелы: винтовочную и пистолетную трескотню, а иногда и что-то калибром посерьезнее — похоже, кто-то додумался подкатить полковую артиллерию.

Но жуткое молотилово пулеметов к ним пока не примешивалось. То ли Куракинские панцеры еще не успели добраться до центра столицы, то ли выжидали своего часа. Значит, жандармы и верные короне солдаты держались, защищая стены Зимнего. И сдаваться, похоже, не спешили, хоть и уступали народникам числом раз в пять — если не в десять.

Впрочем, меня сейчас куда больше интересовал “Бисмарк” — темная громадина, пришвартованная перед Дворцовым мостом у Адмиралтейства. Почти две сотни метров брони так и остались на своем месте, вытянувшись вдоль гранита. Там, на набережной, кто-то куда-то спешил, мельтешили автомобили и крохотные людские фигурки — а крейсер выглядел настолько безжизненным, что казался чуть ли не частью местного архитектурного ансамбля. Грозные орудия на носу наверняка так и смотрели в сторону Зимнего и площади, но молчали. Если бы не горящие на корме и трубах огни, я бы и подумал, что “Бисмарк” попросту бросили.

Но впечатление было обманчивым. Если я не ошибся, если чертову “глушилку” действительно как-то прикрутили к броне корабля — его наверняка стерегли, как зеницу ока. От всех.

— Стоит, зараза железная… — пробормотал я. — Попробуй подойди.

— Не нагнетай, княже. — Богдан ткнул меня острым локтем под ребра. — И без тебя поджилки трясутся. Пойдем уже.

В самом деле — Мама и Папа вовсю выстраивал господ юнкеров организованной толпой, и задерживаться на мосту не было никакого смысла. Скорее наоборот — стоило убраться подальше прежде, чем следующий отряд с Васильевского обнаружит исколотые штыками тела караульных.

Так что мы двинулись дальше, вытянувшись мелкими группами на полторы-две сотни метров. И спокойно прошли и до набережной, и дальше. Благовещенскую площадь перекрыли баррикадами чуть ли не со всех сторон — кроме той, куда мы собирались идти. Мама и Папа провел нас до Конногвардейского бульвара, разделенного зеленой аллеей, и дальше мы шагали уже в тени деревьев. Не то, чтобы темнота скрывала нас полностью — но все жа защищала от чрезмерно любопытных глаз.

Прошагав в сторону Исаакиевской площади где-то с полкилометра, я почти перестал нервничать. Нет, вооруженных людей вокруг стало куда больше, но все они были заняты делом. Спешили, несли ящики — видимо, с патронами — туда, где громыхали выстрелы. И плевать хотели на пацанов с винтовками. Может, где-то в другом месте нас бы и тормознул очередной караул, но здесь, в двух шагах от превратившейся в поле боя Дворцовой площади, мы понемногу смешивались с десятками и сотнями людей, которые тоже спешили.

Туда же, куда и мы.

Баррикады остались за спиной, и теперь ничто не мешало нам идти вперед к цели. До самого конца Конногвардейского, потом — бегом через Сенатскую площадь, по два-три десятка человек зараз — и в Александровский сад. Сюда народники почему-то почти не совались. Дорожки в парке выглядели достаточно широкими даже для большого отряда, но фонарей почти не было — свет давали только огни вдалеке редкие горящие окна Западного флигеля Адмиралтейства.

Но для нас темнота оказалась поистине спасительной: под кронами деревьев мы прошли через сад наискосок — туда, где по пути не попадалось уже вообще никого, оставили за спиной Медного всадника и вышли к Неве. Так близко к “Бисмарку”, что я без труда мог разглядеть в паре сотен метров его корму.

Буквально за углом на площади грохотали выстрелы, прямо перед нами вооруженные народники спешили на штурм вдоль гранитной набережной — а мы расселись на влажной траве в темноте под деревьями, скрытые и незамеченные никем. Всего в нескольких шагах от цели.