Толковый хозяйственник подобного бы точно не потерпел. Непременно приказал бы навести порядок, отремонтировать покосившиеся двери, вставить стекла, прибраться, подкрасить, что следует — а потом использовать полезные квадратные метры для дела. Местный директор, разумеется, был толковым хозяйственником — других мы с дедом не держали.

Но любой, кто приближался к двери развалюхи более, чем на пятнадцать шагов, всякий раз вспоминал о каком-нибудь деле. Не просто важном, а к тому же еще и требующим незамедлительного завершения. Маляры убегали замазывать надписи на заборе, плотники уносили инструменты в цех по соседству, а сам директор, наверное, мчался проверить, не забыл ли закрыть сейф с документами на второй ключ.

Дедово плетение не давало сбоев — и он наверняка подстраховался и вторым, и третьим, и даже четвертым контуром. Кое-какие не получалось даже нащупать, хоть магия пятого класса в последнее время давалась мне почти без труда, и я уже понемногу присматривался к четвертому. Почти безупречная маскировка… от всех. Простые смертные обходили здание стороной, а сильным Одаренным в такой дыре делать было нечего.

— Может, все-таки расскажешь, что за озарение с тобой приключилось? — поинтересовался я, догоняя деда.

Тот будто сбросил полвека разом — шагал так бодро, что то и дело забывал опереться на любимую трость. Давненько я уже не видел деда таким суетливым, встревоженным — но одновременно и довольным. Его лицо буквально сияло. Одному Богу известно, сколько старик просидел в развалюхе на задворках фабрики, пытаясь разобраться с загадкой покойного графа Орлова.

Но, похоже, все-таки разобрался.

— Имей терпение. — Дед открыл дверь и отошел в сторону, пропуская меня вперед. — О таких вещах не стоит говорить на улице.

Да, внутри определенно было безопаснее — я почти физически ощущал, как плетения запредельной мощи буквально отрезали нас от всего внешнего мира. Усилиями деда древнее полуразвалившееся здание стало почти таким же схроном, как подземелья Зимнего или Петропавловской крепости. Мы могли бы устроить тут что угодно… ВООБЩЕ что угодно — и снаружи не услышали бы даже звука. И даже мышь не смогла бы пробраться в…

— Тихо! — Дед резко остановился на месте и поднял руку. — Не двигайся… И готовь Щит.

Сам он от подобного, впрочем, воздержался. Я ощутил расходящуюся во все стороны мерную пульсацию Дара, но на защитные плетения или боевую магию это походило мало. Дед то ли не чувствовал реальной опасности… то ли заметил то, что попадало скорее в другую категорию проблем.

— Эх-х-х, — протяжно вздохнул он, с негромким стуком опуская кончик трости на пол. — Хватит тебе уже прятаться. Выходи давай, Петр Александрович… Ну правда, чего ты? Как маленький, ей-Богу.

Несколько мгновений я тупо пялился в темноту перед нами, но потом темнота ожила. Зашевелилась, будто сползаясь из дальних углов, сплелась в клубок — и вытянулась в высокую фигуру в черном.

— Ну как так-то, Александр Константинович? У меня маскировка на уровне первого класса, а вы ее…

Вид у Багратиона — насколько я вообще мог разглядеть в полумраке — был не то, чтобы удивленный или раздосадованный — скорее какой-то обиженный. Как у нашкодившего гимназиста, которого поймали с папиросой за углом и отодрали за уши. Бояться его светлости, конечно же, было нечего — хоть дед и застукал его, что называется, с поличным.

А вот гордость пострадала. И еще как.

— Пора бы уже запомнить, что деление на магические классы по сути своей весьма относительно. — Дед усмехнулся и поучительно пригрозил Багратиону пальцем. — В отличие от опыта, которого у меня, кстати, ровно вдвое больше.

Его светлость не ответил — только молча склонил голову и насупился пуще прежнего. Наверняка за годы государевой службы в высших чинах он успел отвыкнуть от ощущения, когда тебя отчитывают — а ты при этом вынужден если не каяться, то хотя бы держать язык за зубами. Дед же напротив, явно искренне наслаждался конфузом своего извечного противника, но настоящего напряжения между ними не было… как и вражды.

Равный разговаривал с равным. Багратион в свои сорок пять с хвостиком успел набрать побольшу силы, чем дед — и заметно побольше, а вот в умении пользоваться родовой магией пока еще уступал. Видимо, поэтому и не смог вскрыть дедову защиту и просто поджидал нас, укрывшись маскировочным плетением — а теперь еще и попался.

— И что прикажешь с тобой делать? — Дед ловко перехватил трость и сложил руки на груди. — Ладно уж, пойдем. Покажу тебе свои… петербургские тайны.

Я едва не уронил челюсть на пол. А Багратион, похоже, удивился и того больше. Вряд ли он ожидал, что все получится так просто… и одновременно — так странно. Но мы не ослышались: дед действительно приглашал проследовать за собой нас обоих.

— Пойдем-пойдем, — повторил он. — А что еще делать? Не покажу — так мне потом внука поедом есть будешь.

Багратион снова отмолчался — но на его лице на мгновение мелькнуло недовольство, будто добиться цели столь неожиданном способом почему-то оказалось ниже светлейшего достоинства. Но возражать, разумеется, не стал — пошел за нами, спустился по лестнице в цоколь здания и терпеливо ждал, пока дед распустит очередные сторожевые плетения.

И только когда магия распалась, вокруг зажегся свет — самый обычный электрический. Его хватило достать даже до самых темных и грязных углов помещения, заваленных каким-то железками — то ли останками древних станков, то ли просто неудачными заготовками. Но на них, понятное дело, не смотрел никто — и меня, и уж тем более Багратиона занимала огромная машина посередине.

Когда я был здесь в последний раз, она выглядела раза в полтора меньше — зато теперь оккупировала чуть ли не половину цоколя, возвышаясь до самого потолка. Куча толстенных проводов еще оставались неподключенными и просто валялись по полу, но большая часть уже заняла свое место, протянувшись к каким-то коробам с надписями. Кажется, в основном на английском, хотя пару немецких слов я точно разглядел. Коробы крепились к здоровенной раме, а она в свою очередь удерживала механизмы и панели с кнопками. Но самой важной деталью установки, конечно же, была похожая на телескоп штуковина, нацеленная узкой частью вниз, на что-то вроде круглого алюминиевого столика диаметром в метр. В темноте все это можно было бы принять за гигантский сверлильный станок или фрезу.

Но никакой фрезой здоровенная железяка из подвала усадьбы Зеленой Рощи, ясное дело, не была.

Я мог только догадываться, кого привлекали к восстановлению поврежденной электрики и механизмов — и что случилось с работягами после этого. С деда вполне сталось бы покопаться в чужих головах, чтобы убрать лишние воспоминания… если не похуже.

Чего уж там — я и сам вдруг засомневался, что был здесь четыре раза за все время, а не пять или шесть.

Багратион явно был впечатлен: перед тем, как заговорить, он несколько раз прошелся туда-сюда, разглядывая машину чуть ли не со всех сторон. Не знаю, какие мысли успели прийти ему в голову, и что его светлость при этом почувствовал — даже сейчас глава Третьего отделения собственной его величества канцелярии не изменил себе: никаких эмоций я не смог ни прочитать по лицу, ни даже почувствовать Даром.

— Непростая конструкция, — наконец, проговорил Багратион. — Я не силен в технике, но, подозреваю, создание подобного потребовало немалых сил — и еще больших средств.

— Я не имею к этому никакого отношения. — Дед пожал плечами. — Эта машина — все, что от нее на тот момент оставалось — боевой трофей моего внука. Наследие покойного графа Орлова, если хотите.

— Что-то такое я и предполагал, — кивнул Багратион. — Род Горчаковых вряд ли стал бы прятать в подвале… что-то обыденное. И уж тем более вы бы не стали уделять этому столько своего времени, Александр Константинович. Правда, я все еще могу лишь догадываться, для чего служит подобный механизм.

— Не сомневаюсь, что вы догадываетесь верно, Петр Александрович, — хмуро отозвался дед. — Так или иначе — перед нами тот самый неуловимый противник, что угрожает самому существованию мира под властью Одаренных… Похоже, все это время мы не видели то, что буквально лежит на поверхности.