В выходные он поехал к Леночке. Именно «к», а не «за», изображая воскресно-субботнего папу. Калерия дочку на руки с ночевкой не выдавала. Только для парковой прогулки с возвратом на обед – не вздумай кормить на улице! У ребенка режим. И к себе не води – знаю я, что там делается, нечего девочке смотреть на непотребство. Никакого непотребства и в помине не было, тем более Леонтию в голову, даже при белой горячке, не пришло бы питать свое единственное обожаемое дитя в уличных фастфудах. Разве только отвезти к бабушке Рине – к Ариадне Юрьевне, к своей маме, Калерия этого не запрещала, с чего бы? Но привозил он Леночку в гости к родне нечасто, не потому что, боялся попреков, вздохов, взглядов с укоризной, напротив, вместе мама и отчим пыхтели, смеялись, суетились от радужного предвкушения общения с маленьким, умненьким, ухоженным «своим» ребенком, внучечкой, заечкой, малышечкой, – даже вечно блуждающая сестра Лиза, в короткие заезды на историческую родину, и та кудахтала курицей над забавной племяшкой, возилась с ней, точно с дорогой куклой, да и кукол, недорогих, но с душой, накупала тоже изрядно в подарок. Дело было не в скрытом порицании его существования отдельно от дочери – не сложилось, что поделаешь, зато какая крошечка, деточка, все прощается за одно это, – но мама и отчим сильно мешали общению. О «тет-а-тет» с дочерью можно было забыть, Леонтия как бы отодвигали на второй план или отодвигали вообще. Не получалось ни поиграть в «тайные» игры – дорассказать за папой старую-старую сказку, но с другим, смешным концом, типа «принцесса украла огниво у солдата и сбежала», ни от души крутить-вертеть ходкий руль у Ящера, изображая гонки по фантастическим лесам с кощеями и «бабками-ежками», папа рядом за штурмана, страшно кричит – смотри, по правому борту пень, налево и прямо, ага, болото, бултых! Ради этих моментов он, по сути, жил. Ради этого он шел на безусловное согласное унижение перед Калерией, два раза в месяц только и давала Леночку, а что будет, если объявится новый муж? Леонтию и думать о том не хотелось. О том, что дочку его, может быть, натаскают другого обзывать папой – с Калерии станется, она упертая, железобетонно-несгибаемая, в тех местах и в тех принципах, где как раз не надо.

Он уже отвозил Леночку по графику на обеденный перерыв в Денежный переулок, сам намеревался откушать неподалеку, на Садовом, в кафешке «Три басмача», там подавали неплохой плов. Калерия его за стол не приглашала, дескать, бывшего – подчеркнуто, – мужа она кормить разносолами не обязана. Когда только кормила? Леонтий такого не помнил. А помнил безжалостно угнетенную украинскую и молдавскую прислугу, которой поручались как раз разносолы, но не хочет, как хочет, ему не было обидно, разве немного недоуменно. Куска хлеба ей было жалко, что ли? Ведь нет. Когда болел – и навещала, и лекарствами едва не затравила, не в жадности дело. Дело в принципе, окаянном и растреклятом. Бог с ней, с Калерией. Ему и наедине с поддельным узбекским пловом хорошо… Он уже отвозил Леночку, как вдруг позвонил в панике Суесловский – наверное, едва протрезвел, была вторая половина воскресного дня, пора бы уже. Только почему Леонтию? Суесловский звонил с еженедельного «уикэндного» перепоя исключительно в экстраординарных случаях. Тем не менее, заранее припарковавшись у обочины – не хватало еще, болтая по телефону рисковать на дороге Леночкой, и из-за кого? из-за какого-то Суесловского! – в общем, Леонтий ответил на вызов:

– Алло! – про себя раздраженно добавив в адрес Суесловского «съешь дерьма кило!», слишком не ко времени был тот звонок.

– Алло, алло! Лео, это ты?

Леонтия так и подмывало ответить: нет, говорит слон! Как раз с натуральным ослом. Но он пересилил себя:

– Я, да! Мне сейчас неудобно…, – но договорить не успел.

– Какое там неудобно! Ванька (речь с очевидностью шла о Коземаслове) валюту по обменникам скупает! Доллары и евро! Ты что-нибудь об этом знаешь? – понятно, речь шла не о самом поступке Коземаслова, но о побудивших его к действию причинах.

– Нет. От тебя в первый раз слышу. Но если Коземаслов, то это серьезно.

– Еще бы! Что-то будет. Вот помяни мое слово! Ну, я побегу, раз ты не в курсе. На всякий случай надо поторопиться. Пока! – Суесловский, не дожидаясь ответного прощания, отключился, можно сказать, беспардонно-невоспитанно.

Тем не менее, его можно было понять. Даже Леонтий встревожился. Коземаслов скупает инвалюту. Что значило это известие? Да все на свете. Значило: грядет нечто такое, отчего обменные курсы доллара и евро могут скакнуть, причем до «божечки мои!». Потому, у Ваньки был нюх. Или предчувствие. Или предвидение. Или одержимые духи Дж. П. Моргана и Первого Ротшильда, сговорившись за огненной сковородой, выбрали его в свои медиумы. Коземаслов чуял всегда. Он и сам был как банковский показатель или биржевой индекс, ему не требовалась никакая высшая аналитика, и даром – умные пророческие статьи-обозрения в умных же финансовых журналах. Если бы Ванька бросился вдруг, без видимого повода затариваться по супермаркетам солью и спичками, Леонтий бы сказал – завтра, максимум послезавтра начнется война, великая или отечественная, не важно, но начнется обязательно. Хоть бы в объединенном мире стояла беспробудная дружелюбная тишина, все равно, войны не избежать. Почему? Ха! Ответ элементарен. Потому что Ванька Коземаслов уже набил закрома товарами первой необходимости. На все кровные! Так что, деваться некуда. Пока же Ванька приобретал валюту.

Леонтий в задумчивости невольно-неопределенно запустил руку в боковой карман. Зачем? Нащупал старый театральный билет и копеечную мелочь. Во внутреннем – еще кошелек-портмоне, надо там посмотреть. Сотню-другую, может пять, а если успеет с гонорарами, так и всю тысячу. Купить не мешкая. Для той же Леночки. И Калерии сказать – она встревожится наверняка, репутация Коземаслова ей известна, Калерия, как законченная бизнесвумен, к подобным предчувствиям относилась с благоговением. Тем более Ванькины закладки в завтрашний день ни разу еще не подкачали. Стопроцентное попадание, материальное воплощение теории идеальных типов по Веберу – тип идолопоклоннического священства «все что ни делается, то к худшему», будто бы для верного его нюха естественной погрешности-ошибки вовсе не существовало… и тут Леонтий одернул себя. Какая валюта? Какие Ваньки Коземасловы? Белены ли он объелся? Ведь завтрашний день для него случится совсем другой. Может уже, отныне и навек. Разве вот, Калерию предупредить. Деньги, подумаешь! Если он только захочет, если полслова…, только не хочет он, чистые намерения и руки, накладные расходы – это да, это – пожалуйста, а чтоб ему, как наемнику, фигушки, чухонец от него не дождется, хоть белый свет блином…, то есть клином сойдись на одной прифронтовой полосе. Правда, известие о Коземаслове и в новой жизни Леонтию могло косвенно выйти боком, ибо предвещало относительную экономическую нестабильность, и что много хуже, катавасии политические. Чего Леонтию теперь совершенно, в виду новейших обстоятельств, не хотелось бы. Ловить в мутной воде юркую рыбешку острогой – занятие малоперспективное. К тому же не понаслышке Леонтий представлял себе реалии войны информационной, которая, судя по Коземаслову, вот-вот наберет обороты. Тогда «просвечивать» интернет на заданную тему выйдет ему гораздо тяжелее, если тема вообще всплывет, ведь здесь могучую роль при поиске играет количество заинтересованных пользователей. Но Ванькин валютный поход предостерегал – скоро, оч., оч. скоро интерес перенаправлен будет в одну сторону. А ведь у Леонтия первое задание. Как первый боевой вылет профессионального летчика.

К этому времени Леонтий уже дважды посетил конспиративную квартиру. Назначаемое ему время словно бы вошло в русло приемных административных часов, с восьми до половины десятого вечера. Филон и Пальмира прибывали исключительно для его удобства заранее, чтобы успела хоть немного выветрится и раствориться в абсорбентах кошмарная укропная вонь от работавшей «полотерной» машины – к сожалению, окончательно запах был неистребим, побочный эффект, почти безвредный, если пользоваться устройством как должно, но уж если вдохнуть – пробирающий до кишок! Наверное, чухонец и его параллельная фея давно привыкли, принюхались, а может, и вовсе по отношению к местному роду людскому являлись генетическими мутантами, только укропный аромат особенно их не доставал – так, будто бы ценитель-сыровар, преспокойненько обитающий в компании многолетних зрелых «рокфоров» и «камамберов», сортирно-носочная вонючесть коих есть признак качества. Но все же не запах беспокоил Леонтия. А… сложно даже сказать, что. Много всего. Не говоря о том, что не банально и не тривиально впутался он в дела потусторонние, неземные, согласно науке, пока существующие гипотетически. Но вот – существующие же! И не розыгрыш, не казенный секретный эксперимент, нет! Слишком долго и… слишком достоверно для миража. Он был в ТОЙ пещере, и летел кубарем с ТОЙ елки. И синяки с ушибами вылезли на нем настоящие, конечно, согласно Козьме Пруткову, в сомнительных случаях лучше не верить глазам своим, но до каких пределов? Логика, логика и еще раз логика – по Косте Собакину! А логика говорила, и приговор ее был однозначен – все происходившее и происходящее с Леонтием суть абсолютная реальность. На том он примирился с настоящим: пришлось, даже как-то спокойно, без нервических срывов, есть и есть. Хорошо, что позвали именно его, открылись, доверились, но запросто б им вышло отшить, как, для примера, того же майора Серегу, не пригодился, не прошел пробы, а ведь на его месте мог бы оказаться Леонтий. И никогда бы он не узнал… никогда бы он не узнал… чего именно? Ну, хотя бы того, что наяву существуют иные параллели той самой реальности, которая суть.