Тогда, в ресторане «Узбекистан», раз уж выпал случай, Лена отважилась, как пушкинская Татьяна, на спорный в смысле результата, и отчаянный шаг. Объясниться первой, невзирая на то, что Вилли может понять ее превратно и отлучить от «Крестоносцев удачи» или, в лучшем случае, положить конец их задушевным общениям и приятельской доверительности. Однако, когда вторая бутылка «Шабли» была опорожнена Леной до дна, и за столом между ними царила уже полная непринужденность, Лена, выбрав удачный просвет в разговоре, сказала заветные слова:

– А ведь я тебя люблю, – и посмотрела на Вилли голубиным, воркующим взором.

– И я тебя люблю, Леночка, – мягко ответил Вилли. По его интонации Лена сделала вывод, что он ничего не понял.

– Ты всех любишь. Даже Дружникова. Но я тебя люблю в том смысле, что я тебя люблю! – в горячке собственного чувства вскрикнула Лена, не громко, но Вилли не мог сослаться на то, что не расслышал. И, кажется, понял. Потому, что переменился в лице. Лена торопливо продолжала:

– Не могу сказать, что любила тебя уже давно или всю жизнь. Это было бы неправдой. Скажи мне кто-нибудь такую нелепость лет пять назад, я бы, наверное, расхохоталась. Да только пять лет назад я тебя еще не знала. И год назад не знала. Узнала, так может, и не влюбилась бы. Это называется силой обстоятельств. И люди меняются. Ты и я. Каждый в свою сторону. Я, к примеру, изменилась так, что полюбила изменившегося тебя, и сейчас не могу понять, как вообще могла жить без этого чувства.

Лена договорила и замолчала. Вилли молчал тоже, крутил нервно в руках сервировочный ножик. На Лену он не глядел. Тишина затянулась, стала неестественной и тревожной. Но Лена не решилась ее нарушить. Что хотела, она уже сказала, и теперь ей оставалось лишь ожидание. Однако, и Вилли не мог молчать до бесконечности. Видимо, он сам это понял, потому что, отложил вдруг ножик, и, по-прежнему не глядя на Лену, заговорил глухим от волнения голосом:

– Знаешь, у меня и раньше были другие девушки и были романы. Правда, короткие и несерьезные. Все равно, Анюте нашлось бы на что пенять. Если в этом вообще есть смысл. Но главное, всех своих подруг я честно и с самого начала предупреждал. Ты, наверное, догадываешься, о чем? – Вилли вдохнул воздух с явным трудом, будто пытался справиться с тяжкой ношей, давившей ему на грудь. Дождавшись от Лены знака, что она прекрасно понимает, о ком и о чем идет речь, заговорил далее:

– Я никого не обманывал и не заставлял. Но и в голову проблем не брал. Да-да, нет-нет. Колхоз, дело добровольное. С тобой я так не смогу! Ты будешь знать, и я буду знать, что ты знаешь. Если придет время выбирать, то есть, оно обязательно придет, иначе ведь Анюта… Не могу сейчас об этом. Но когда время придет, как я смогу выбрать? Это будет одна настоящая любовь и одна настоящая дружба, два долга, которые не отдашь одновременно. Я же не турецкий султан, чтобы держать гарем.

– А тебе и не придется выбирать. Я за тебя замуж не собираюсь. При моей работе это вообще противопоказано. Я уже раз попробовала и поняла – семья не моя стихия. С Анютой ты как хочешь. Можешь потом все ей рассказать. Не думаю, что Аня придаст этому большое значение, – оптимистически предложила Лена. Как она поняла из сбивчивой речи Вилли, ее не отвергают и не отсылают, а только пытаются объяснить то, что она сама знает и так. – Вилли, это же элементарная в природе вещь. Мужчины рано или поздно женятся, и при этом оставляют своих любовниц. Многие потом дружат без обид. Разве что, мое признание помешает делу крестоносцев?

– Никак не помешает. Лена-Леночка, может, одна ты и в силах себе представить, до какой степени я устал! – Вилли посмотрел на нее по-настоящему жалобно и с тоской. – Сомневаюсь иногда, вынесу ли я весь путь до конца. А что ждет в конце? Ты-то представляешь, что меня ждет в этом конце? Какой он будет? Ты офицер спецслужбы и даже уже майор, но скажи мне по совести, тебе приходилось хоть единожды в жизни кого-то убивать?

– Нет, никогда. Убийц я видела, и невольных, и наемных. И один, как я понимаю, сейчас сидит передо мной. Но я ни разу не подняла оружия на человека, хотя имею право его носить и стреляю неплохо, – Лена сказала все это в легком замешательстве, не понимая, к чему клонит ее вдруг посуровевший собеседник.

– То-то и оно. Это как незримая линия, которая делит людей на две половины. С одной стороны, те, кто лишь видел насильственную смерть, лично, в кино, по телевизору, в милицейских сводках, но на деле не знает, каково это, когда собственноручно лишаешь человека жизни. С другой, все остальные, подобные мне и Дружникову. Самое ужасное в нас то, что убить только раз нельзя. Не получается. Потому что, мы допускаем разрешение некоторых страшных ситуаций именно с помощью убийства. И в силах это сделать. Черту, отделяющую два мира, преодолеть трудно, больно, почти невозможно. По крайней мере, для большинства из нас. Но жить за этой чертой еще невыносимей. Хотя, может, не для всех. Но я про себя говорю. Я бы с радостью согласился, чтобы кто-то близкий мне был рядом и помог нести мой злополучный крест. И чтобы этот кто-то любил меня, несмотря ни на что. Но только, это будет игра в одни ворота. Моя-то любовь не делится на части. Она отдана целиком в иные руки. Разве это честно?

– Конечно, честно, – Лена улыбнулась, и, совсем осмелев, с чувственной нежностью погладила любимого по щеке. – Ты же сам, не далее, как минуту назад, сказал. Что честно предупреждаешь своих подруг и оставляешь за ними право выбора. Вот я и выбрала. К тому же, неизвестно, что нас ждет завтра. Вдруг, самое страшное… Не вздрагивай, ты не хуже меня все знаешь. Пока же, для облегчения нашей общей участи, давай жить под девизом: лови счастливый момент, завтра твое время может для тебя закончиться.

И они стали жить. Потихоньку и конспиративно. О том, чтобы поселится вместе, или хотя бы увеличить число свиданий, не шло и речи. Ни в коем случае нельзя было вызвать у Дружникова и его соглядатаев лишние подозрения. Серьезные отношения между Леной Матвеевой и генералиссимусом непременно обнаружили бы у Дружникова тревогу и пристальное внимание. Так что внешне между Леной и Вилли ровным счетом ничего не изменилось. Вилли ни разу не остался ночевать в ее квартире, хотя однажды вслух пожалел об этом. Его не смущало и то обстоятельство, что квартира, собственно, принадлежала когда-то и покойному Зуле тоже. Но с Зулей квартира никак не ассоциировалась, а была непременной принадлежностью Лены Матвеевой, и только. Лена же категорически запрещала наводящие на подозрения контакты, они по-прежнему встречались не более двух раз в неделю, и чаще всего в присутствии кого-то из крестоносцев, прибывших в штаб-квартиру по необходимости.

Вилли жалел о вынужденной редкости встреч. С Леной ему на удивление было очень хорошо. Даже слишком. Дело вовсе не заключалось в кратких, но бурных постельных удовольствиях, которых, как оказалось, Вилли тоже не хватало в последнее время. Лена, что и говорить, возлюбленной была страстной и многоопытной, но Вилли в жизни попадались дамы и похлеще. Зато из его повседневных настроений вдруг ушли, как бы сами собой, одиночество и печаль полководца, который единственный отвечает за всех и за все, не имеет ни права на ошибку, ни права на человеческие слабости, и живет в полной, отрешенной от своих солдат недосягаемости. Он оказался теперь в сладостном положении генерала, у которого имеется толковая, преданная подруга или жена, одним словом, мать-командирша, руководящая и вверенным гарнизоном и, непосредственно самим его превосходительством. Перед ней он имеет возможность быть слабым и строптивым, непонятливым и капризным ребенком и вообще, самим собой. Нет нужды притворяться фараоновой статуей и богоподобным генералиссимусом. А ведь в его жизни малейшее облегчение ценилось на вес чистейших бриллиантов.

Первый серьезный спор, в котором мать-командирша одержала верх, разгорелся по поводу пресловутого письма. Вилли пробовал возражать и запрещать, в силу новых, обретенных им прав и обязанностей по отношению к подруге, но Лена его разглагольствования живо пресекла. Там, где начинается дело, нет места личным тревогам. И напомнила об Ане и ее будущей судьбе, и что тайный козырь лучше всегда держать про запас. Об Анюте, как ни странно, Лена говорила совершенно спокойно, и даже порой спекулировала ее именем, чтобы удерживать любимого от необдуманных поступков. Словно заботливая мать, которая добивается от сына примерного поведения, обещая ему в будущем награду в виде новой машинки или роликовых коньков. Письмо, конечно, было написано от имени Лены и составлено в предложенных ею выражениях. А страховки, надо сказать, никакой не имелось. Потому что в этом случае, в заклад требовалось снести не только тайну Дружникова, но и голову ее возлюбленного. Это служило лишней причиной, по которой «ОДД» не должен был ничего знать о близких между ней и Вилли отношениях. Иначе в страховку он не поверил бы ни в коем случае.