– Нет, нет, не хочу, – поспешно и испугано заверещал Матвеев, жалобно заскулил:

– А как же..? А что же мне теперь делать?

– А что хочешь! Ищи работу. Только без моей помощи. Теперь выметайся. И помни. Если что..! Сам знаешь, – Дружников на прощание погрозил Матвееву кулаком. – И скажи жене спасибо, что я тебя до сих пор не тронул. Неохота мне с ФСБ связываться. Ну, все. Давай, катись.

Зуля вылетел из кабинета пулей и так летел и летел до самого дома. Потом он мрачно пил неделю. Потом мучительно выходил из запоя. Потом клял себя и обзывал все и всех последними словами. Называется, продал душу. А за что, спрашивается? Продал лучшего друга и себя тоже продал. Ну, ничего, Олег Дмитриевич, погоди! Будет тебе «ОДД», и хрен с повидлом тоже будет. Не все на свете такие же козлы. И еще ничего не потерянно. Есть еще в мире один человек, хоть и человек он не вполне, но он единственный может помочь Матвееву Авессалому Яковлевичу. Добрый и отзывчивый. И всем все прощающий. Его бывший дорогой друг, Валька. Завтра же к нему Зуля и пойдет. Пока дракон дремлет.

Утро было позднее, но для Вальки оно являло собой обычное начало дня. Как и бутылочка отечественной водочки, терпеливо поджидавшая его на столе в кухне. Нет, не стоит думать, будто Валька опустил себя настолько, что напивался вдрызг прямо с утра. Вовсе нет. Так, одна, иногда две рюмочки, по настроению. Потом он непременно закусывал крутым, варенным яичком и черным хлебом с маслом. После уж пил чай с покупным пряником. И более не употреблял ни капли до самого обеда, во время которого его организму полагалось уже три рюмочки: к супу из пакетиков, на второе с котлетным полуфабрикатом, и на третье вместо компота. Иногда початая бутылка допивалась вечером, иногда нет. Все зависело от того, собирался Валька проводить вечерние часы дома или выдвигался куда-нибудь. Навещать особенно ему было некого и незачем, но раньше его часто и почти силком вытаскивал из дому водитель Костя, который не мог спокойно лицезреть тоскливое Валькино общение с бутылочкой. Костя ходил с Валькой в кинотеатры, в основном на примитивные, голливудские комедии, иногда они посещали и Театр Эстрады, преимущественно концерты юмористов и вечера «Аншлага». Но летом Костя взял, да и женился, и теперь у него, конечно, оставалось гораздо меньше времени на выгул хозяина. Хотя, какой теперь Валька был ему хозяин! Скорее подопечный, при котором Костя являл себя в роли достаточно заботливой нянюшки, впрочем, имеющей и свою собственную личную жизнь. К Ане доступ Вальке тоже был закрыт. Временно или постоянно, неизвестно, но закрыт. Да он и не хотел показываться ей на глаза в нынешнем своем, непрезентабельном виде.

Редко он выбирался теперь и за город, к маме и Барсукову. Скрыть от них свое изменившееся положение, служебное и общественное, Валька был не в силах. И поначалу опасался маминого огорченного лица и ненужных эмоций со стороны Барсукова. Но ошибся на их счет. Людмила Ростиславовна была так даже рада, что сын ее отошел от коммерческих дел. Ее очень сильно напугало убийство в Мухогорске и более поздняя, трагическая смерть Геннадия Петровича. Вообще Людмила Ростиславовна справедливо придерживалась того мнения, что, чем дальше ее единственный сын будет от больших и опасных денег, тем прочнее умножится его долголетие и здоровье. Барсуков и вовсе повел себя в высшей мере странно. Викентий Родионович, хоть и слыл человеком тщеславным и без искры божией, однако, инстинктивным чутьем на волчьи ямы обделен не был. Потому совместные предприятия Дружникова и его пасынка внушали ему тягостные опасения. Вслух он, конечно, его никогда не выражал. Но удаление Вальки от дел воспринял с явным облегчением. Изредка давал понять, что все происходящее с Валькой – как бы само собой разумеющееся, и вообще, лично для него, Барсукова, ничего выдающегося не произошло. О Дружникове в частности Викентий Родионович упоминать избегал. С одной стороны, и из чувства самосохранения. К тому же Валька никакого бедственного ущемления не претерпел. Доход у него был постоянный и, на взгляд Барсукова, изрядный. И львиную часть этого дохода он по-родственному жертвовал в пользу матери и отчима. Машина с шофером тоже осталась за Валькой. Так что же расстраиваться? Тут наоборот, надо жить и радоваться. Об утренних бутылочках ни Барсуков, ни Людмила Ростиславовна ничего не знали.

Гибель Вербицкого тоже отчасти толкнула Вальку на родство с бутылочкой. Внезапная и роковая, она начисто перечеркнула все Валькины надежды и вероятное будущее. Понятное дело, Валька переживал смерть Геннадия Петровича, как смерть очень близкого и дорогого родственника, много плакал на похоронах и не считал нужным сдерживаться. Не понимал, как же вихрь Татьяны Николаевны не доследил. А потом по привычке, во всем обвинил себя. Ведь знал же, что глупые, жизненные случайности требуют постоянной подстраховки. Он уже и не помнил, сколько времени не желал удачи Танечке в смысле ее отношений с мужем. У них все обстояло более-менее гладко, и Валька оттого расслабился. К тому же сама Татьяна Николаевна нисколько в материальном плане не пострадала, как, впрочем, и Катюша. Тут надо отдать справедливость Дружникову. Хотя Валька никогда и не сомневался в том, что по сути Олег – человек хороший, только испортившийся под давлением обстоятельств. И Валька возлюбил Дружникова чуть ли не по-прежнему. Особенно эта любовь ощущалась по утрам, после непременных рюмочек. Худо было лишь то, что после ухода Гены Вербицкого он, Валька, остался на своем пути в нынешней жизни совсем один. Не очень представляя себе, куда же, в сущности, ему надо далее идти. И надо ли идти вообще.

Иногда, но и не то, чтобы редко, его навещала Лена Матвеева. Она ничего не обсуждала, ни о чем не спрашивала, за что Валька был ей благодарен, затем лишь приходила, чтобы помочь Вальке одолеть очередную бутылочку за беспредметным разговором. В последнее время Лена объявлялась в его квартире все чаще, и Вальке иногда начинало казаться, противоречиво и нелепо, будто Матвеева Лена к нему неравнодушна. Тогда он смеялся над своими предположениями, но визитам Лены все же был рад. По крайней мере от нее он получал новости об Ане, хотя эти новости ничего «нового» абсолютно не содержали. Жива, здорова, вроде бы процветает подле Дружникова. С Вальки и этого было достаточно. От Лены-то Валька и узнал о несчастливом возвращении Зули из губернского города в столицу, и о крахе его мечтаний. Однако, Валька не удивился и не осудил Дружникова. Ну, какой из Зули губернатор, смех один! О выдвижении же Тихона Приходько он ничего не слыхал, просто потому, что более не интересовался уральскими делами, а Лена ему о Тихоне не сообщила. Ей тоже было все равно. А потом случилось то самое утро на рождество. Православное, не католическое.

Что же, утро было позднее, и Валька успел принять все положенные рюмочки, плюс одна, за ради праздника, и даже заесть их традиционным хлебом с маслом, когда раздался звонок в дверь. Валька не очень-то и удивился. Или Костя заехал поздравить, или ведомство Лены Матвеевой тоже отмечает рождение младенца Иисуса, и Лену потянуло выпить. Он пошел открывать.

К нему действительно явился представитель семейства Матвеевых, но неожиданный и мужского пола. Надо же, Зуля пожаловал! Видать припекло. На Зулю в последнее время Валька был в некоторой обиде. Со дня смерти Вербицкого минуло уже больше года, и, стало быть, тот же срок прошел с той поры, когда Вальку отлучили от его бывшего смысла жизни. Но Зуля никак не посочувствовал, более того, ни разу не потрудился позвонить Вальке или обозначить себя как-то иначе. И вот – явление Христа народу. Небось, приперся жаловаться и плакаться. С его точки зрения Валька теперь самый подходящий для этого мероприятия человек. А его квартира – место сборища униженных и оскорбленных. Но Валька по натуре действительно был незлопамятен и отходчив, тут Матвеев оказался прав. Оттого Зуля услышал вместо недовольного восклицания вполне гостеприимное и нейтральное: