Карел своими божественными силами вообще не пользовался. Как специально их игнорировал. Только в моменты, когда он испытывал сильные положительные эмоции или, напротив, злился, его окружало нечто неосязаемое, но мощное. Я на обучении не настаивал и надеялся, что наступит момент, когда Карелу самому станет интересно узнать, на что он способен.

В ответных письмах я обстоятельно рассказывал, как ухаживаю за чудесным садом Оскарби и что розы, хоть и цветут на зависть всем прочим розам города, все равно скучают по своему хозяину. В небольшой костел Святого Михаэля епископат определил нового служителя. Тоже молодого, едва окончившего семинарию, но амбициозного. С горящими глазами и подвешенным языком. Я знал, что послушать его вечерние проповеди собирается половина квартала – даже не всем хватает места в костеле. А вот к саду новый служитель был равнодушен и позволял мне самому решать, как и что делать с цветами и старой глицинией.

Маленький фиолетовый дом я поддерживал в порядке. Аккуратно сложил вещи Генты в комод, будто она могла вернуться за ними, сдал учебники в отремонтированный корпус университетской библиотеки, разобрал все тетради с конспектами и приключенческие романы, расставил вымытые чашки… Не суждено было сбыться мечте служителя Освина наполнить их все. На могиле рыжей колдуньи я посадил яркие голубые цветы – горечавки – напоминание о том, насколько хрупка жизнь человека.

Снизу раздался громкий плач, и, повторяя за старшей сестрой, тут же захныкал мелкий. Карел как-то легко научился называть детей «дочь» и «сын», пусть таковыми они были лишь на бумаге. У меня так не получалось. Пока дети оставались «девочкой» и «мальчиком». В обобщенно-ласковом варианте – «мелкими».

Нет, я, конечно, заботился о них, укачивал… Для этого, кстати, отлично пригодились темные души, заменив лишнюю пару рук. Я мог спокойно устроиться в кресле у камина с книжкой или вышивкой, а щупальца осторожно покачивали колыбельки или, проявляя самостоятельность, утаскивали детей к себе и, придерживая, катали по воздуху. Мелким это ужасно нравилось – душ они совершенно не боялись и дергали их за кончики. А вот одной нянечке стало плохо, когда она случайно увидела меня в окружении шевелящихся щупалец, которые с удовольствием баюкали Клариэль и Кирстена. Пришлось нянечку уволить, взяв клятву о неразглашении и выплатив крупную компенсацию.

Так что за детей, возникни необходимость, я был готов перегрызть глотку любому негодяю, но каких-то особенных чувств пока не испытывал. Надеюсь, со временем это изменится. Еще и жалеть, может, начну, что не ценил того короткого промежутка времени, пока эти бестии были маленькими.

Удивительно, как резко повернулась моя жизнь за такой небольшой срок! Я искал в этом городе спасения и временного убежища, а нашел дом, семью и самого себя.

Требовательный плач усилился.

– Господин Кериэль! – мученически позвал Руджеро.

Он-то своих уже вырастил и не обрадовался открывшемуся в доме детскому саду.

Я заглотил остатки булки, не разжевывая, сделал пару глотков кахве и, подхватив пяльцы и схему, чтобы на открытом балконе с вышивкой ничего не случилось, поспешил вниз.

Закатное солнце расцвечивало линию горизонта в яркие розово-фиолетовые тона.

Атласный океан был спокоен.

— Тапочки, тапочки… Ну, где же вы, нехорошие такие?! — я ещё раз оглядел комнату мрачным взглядом, но таковых всё равно не обнаружил. Вопреки моим надеждам, тапочки не спешили вылезать из своего укрытия, уповая на мою доброту. Пришлось, встав на четвереньки, заглянуть под широкую кровать.

Так и знал! Пушистые виновники моего плохого настроения приютились в самом дальнем и пыльном углу. Ну, вот как они умудрились туда попасть, скажите, пожалуйста, если я вчера специально оставил тапки в стороне от кровати?! Создаётся навязчивое ощущение, что кто-то специально их туда загоняет каждую ночь. И получает извращенное удовольствие от того, что я по утрам занимаюсь отловом тапочек из самых невероятных мест моей комнаты.

А кровать-то у меня о-го-го! При желании под ней можно спрятать человек десять.

Я лег на пол и наполовину вполз под кровать. Нос сразу забила пыль, и нестерпимо захотелось чихать. И почему, спрашивается, в моих покоях такой бардак? Да потому, что я никого сюда не впускаю. Тут слишком много всего личного. Да и упрямство мой самый страшный порок. А почему сам не убираюсь? Ни за что не догадаетесь! Лень? Ну, да… догадались…

— Ага! Попались! — радостно воскликнул я, хватая тапочки, и, не выдержав, чихнул. При этом ещё умудрился стукнуться головой о доски. О… Тьма! Я знаю, что не являюсь любимым твоим детищем, но не настолько же? Мне что, с шишкой теперь ходить?! Да подданные же лопнут от смеха. Хотя очень надеюсь, что её не успеют увидеть. Они мне пока живыми нужны. Только Элли точно что-нибудь фыркнет, пока залечивать будет.

Громко пересказывая тапочкам их родословную и способ размножения, я вылез из-под кровати, отряхиваясь от пыли и пытаясь нормально прочихаться.

День начинался как-то криво. И явно неприятности на этом не закончатся. Итак, тапочки были найдены, теперь оставалось выбрать что-нибудь из одежды. Ну не являться же на совет в трусах и рубашке?! В конце концов, должна же быть во мне хоть капля совести? Хм… я задумался, так и оставшись стоять в нелепой позе, сжимая в руках пойманные тапочки. С одной стороны совесть — это такая штука, которая приходит в гости в самый неподходящий момент, когда вообще не подозреваешь о её существовании, но с другой — это я. Так и не придя к окончательному решению, оставил этот вопрос в сторонке до лучших времён на попечение своему другу. Звать его Как-нибудь по фамилии Потом. Замечательный друг! Сваливаешь на него все проблемы, а он только улыбается. В конце концов, даже если у меня совесть есть, то уж точно представляет собой какую-нибудь очень извращенную форму оной.

Стоило мне завершить свой утренний туалет, как в двери тут же постучали. Так ненавязчиво и в тоже время говоря, что моё пробуждение уже секретом не является и лучше поторопиться с выходом. Иногда кажется, что Элли меня чувствует.

— Иду я, иду… — пробурчал я.

Как же всё это надоело! Вы себе это даже не представляете насколько. День за днём одно и то же. Скучные будни и не менее скучные выходные. Может, праздник какой-нибудь устроить? Или лучше казнь… свою собственную.

Я аккуратно выглянул за дверь и, убедившись, что около моих покоев находится только Элли, соизволил явить свою невыспавшуюся физиономию.

— А я тебе, Князь, говорил не сидеть всю ночь в библиотеке, — фыркнул изящный паренёк, почтительно кланяясь.

Глядя на него, трудно сказать, что мальчик — лучший из всех моих учеников. Я даже сам иногда не верю, особенно натыкаясь на по-детски добрый взгляд больших синих глаз.

Вообще, Элли обладает необыкновенной внешностью даже для нашего народа… особенно для нашего народа, к которому, к слову сказать, он не имеет никакого отношения, но об этом знает не так уж много живых существ. Хрупкая изящная фигурка семнадцатилетнего подростка, тонкие, чёткие черты лица, чуть пухлые, больше бы подошедшие девочке губы и вьющиеся каштановые волосы, собранные в опрятный хвост — это Элли. Ангел во плоти. Только нимб где-то потерял, да крылышки запылились. Очень многие обманывались этой внешностью. Счастливая, детская улыбка не сходит с его лица даже тогда, когда он убивает.