Банкет в честь именинницы он запомнил частями, просто потому, что быстро напился. Впрочем, безобидно и незаметно для окружающих. Квартира академика сквозь хмельную дымку даже показалась ему приятной. Большая, но уютная, с громоздкой мебелью, не то, чтобы антиквариат, но и не современная гарнитурная легковесность. Его глобусу тут будет славно, невольно и вдруг подумалось Вальке. И еще ему отчего-то непременно захотелось увидеть комнату, в которой когда-то жил Борька. Зачем? А низачем. Валька, внутренне пошатываясь, тихо отправился на экскурсию по квартире. Его никто не удерживал, мало ли что, может, человеку нужно в туалет. Но Борькину комнату он опознать не смог… Внезапно он оробел, и печальный, остановился в коридоре, возле полуприкрытой двери в ванную. Стоял, уперевшись одной рукой в прохладную стену. Пока кто-то не подошел к нему сзади и не обнял за пояс, осторожно и непререкаемо. Это была Лена.

– Худо тебе? – спросила она непонятно о чем.

– Угу, – ответил ей Валька. Но он имел в виду не последствия от выпитого.

Однако Лена поняла правильно.

– Все отравлено. Все, что дорого. Везде яд. Он уже течет ручьем. Отовсюду, к чему бы он ни прикоснулся. Мы скоро задохнемся. И начнем погибать. Как в Чернобыле.

Последнее слово ударило Вальку, будто пылающий огнем бич. Божий бич.

– Как? К чему здесь Чернобыль? – он в испуге попытался оттолкнуть Лену прочь, но только завалился на ее плечо. Подумал: «хорошо, что она держит меня».

– Ни к чему. Это я так, для сравнения, – успокоила его «глупышка» Торышева. Впрочем, нет, она теперь Матвеева.

– Ты не любишь Олега, – Валька не спрашивал, лишь констатировал факт. – Он очень хороший, он мой лучший друг. А ты дура. А я задыхаюсь, и все мы задыхаемся. И скоро сдохнем. Так какая разница?

– Я не хочу, – без всяких эмоций ответила Лена, совсем не обидевшись на «дуру». Она все еще держала Вальку на своем плече.

– И я не хочу. Но ничего не поделаешь, – ответил Валька. Вдруг неожиданно для самого себя, с высоты своего роста он уткнулся ей в волосы, растрепав прическу, и попытался заплакать. Но слезы не получились, вышел лишь приглушенный вой. Так скулил бы выбракованный щенок, которого хозяева из жалости не стали топить, а вынесли в коробке на помойку.

Лена невесомой рукой гладила его по щеке у виска – все равно он не мог перестать, и сдавлено стонал. А в голове, сквозь алкогольную пелену, пробивалась в темноте одна мысль. Сможет ли все-таки Бог создать камень..?

Дружников скоро придумал. План, простой, как все гениальное. Как заставить дядю и племянника Беляевых расстаться, причем совершенно добровольно, с принадлежащим им пакетом акций.

– И плевать по какой цене, возьмем кредит. Тебе организовать такую ерунду – раз плюнуть. Может, и желать ничего не надо. Под Мухогорский ГОК нам любой банк даст. Да еще упрашивать будут, – разъяснял Вальке детали операции Дружников. – А Гене Вербицкому какая разница, с кем спать? В смысле, иметь дело? С нами даже лучше. Все ж таки, свои люди. Он и сам не допустит, чтобы завод попал в чужие руки.

Так-то оно так, думалось Вальке, но уж очень рискованное предприятие затеял его друг. Отважное, и на Валькин взгляд, совершенно справедливое. От самого же Вальки требовалось лишь пожелать Дружникову удачи в одном единственном разговоре. По сути, разговор этот представлял собой примитивную форму доноса, но так Беляевым и надо. Как говорится, кто с мечом придет. О подлинных намерениях дяди и племянника Валька ни малейшего понятия не имел, прямого общения с ними избегал, а Дружникову на слово верил безоговорочно. К тому же затея Олега совсем не казалась Вальке закулисной подлостью. В ней скорее было нечто, отдававшее Шервудским лесом и затаившимися в нем Робином Гудом «со товарищи».

А затевал Дружников смелую до глупости каверзу. Имея некоторые связи наверху, недаром же он окучивал Московские огороды, Дружников решил выступить с легкими жалобами и тяжелыми разоблачениями перед знакомым ему Помощником. Страшно сказать, самого Президента. Разоблачать он, само собой, имел в виду дядю и племянника Беляевых. И за приличную мзду. Сложность заключалась лишь в том, что и Беляевы имели не одну волосатую лапу там, где надо, и тоже могли влиять на настроения в верхах. Но у Дружникова была козырная карта, которая дяде и племяннику даже во сне не снилась. Валька. Именно Валька мог сделать так, вернее, пожелать, чтобы Помощник выслушал и принял близко к сердцу интересы именно Дружникова, и мзду бы возжаждал принять только от него и ни от кого другого. А затем натравил бы на неудачливую родственную парочку Генеральную прокуратуру. Нет, конечно, никто не собирался упечь Беляевых на ту самую «зону», которую, по уверениям Дружникова, они мечтали воссоздать в Мухогорске. Тут и у Вальки, и у Дружникова руки были коротки. Но вот явственные пожелания, идущие с головокружительной высоты власти, и тонкие намеки должны быть поняты дядей и племянником с полуслова. Собрать манатки и денежки, какие удастся прихватить, и убираться с глаз долой на тропические острова или западноевропейские просторы, по желанию. Сидеть там тихо и не отсвечивать.

Дружников обещался все сделать сам, от Вальки требовалось, когда наступит ответственный момент, пожелать ему удачи в бою. Дружников, вместе с опасливым Каркушей и бесшабашным, на все готовым финдиректором Кадановкой составили с акробатической ловкостью необходимый документ. Позволявший в случае нужды взять Беляевых за горло. Ну, или за то место, за которое обычно принято брать слишком удачливых бизнесменов. От всех остальных заинтересованных лиц, план, само собой, держался в строжайшей тайне. Да и Каркуша с Кадановкой мало представляли, какой именно цели послужат хитро подобранные и составленные бумаги.

Когда настал день «икс», Валька прибыл в Москву. Ему казалось, что в столице, вблизи места непосредственного действа, собраться будет легче. Дружникову тоже добавляло уверенности Валькино присутствие. Мало ли что, вдруг флюиды окажутся менее эффективны на расстоянии.

У Вальки имелась и еще одна причина, по которой он со всем пылом души втравился в это, прямо скажем, не самое красивое на свете предприятие. Недавно, всего месяц назад, на свет появился маленький Павлик Дружников. И это событие странным образом перевернуло Валькино мироощущение. Аню, после злополучного дня рождения, он не навещал, и почему-то, не желал этого. Он даже не поздравил ее, ни лично, ни по телефону, а все нужные к случаю слова произнес перед Дружниковым, с ним и выпил за здоровье матери и младенца. Но вот сам новорожденный Павлик… В Валькином сознании этот ребенок вызвал неожиданную метаморфозу. Павлик, которого Валька ни разу не видел даже на фотографиях, каковых пока не имелось в наличии, не ассоциировался для него никоим образом ни с Аней, ни с Дружниковым… А с покойным папой Булавиновым, чье имя малыш и унаследовал. И Валька полюбил его заочно, как продолжение чего-то такого в своей жизни, что безвозвратно ушло и потерялось во времени, а вот теперь отчасти вернулось. Ему захотелось, чтобы Павлику хорошо было в мире, в котором он как бы заново родился. Чтобы к моменту, когда Анин ребенок вырастет, и станет понимать, в этом его мире не существовало «зон» на месте рабочих поселков, старух с голодными глазами, интеллигентных профессоров с растерянными лицами, и бритоголовых братков с диктаторскими «пушками». Поэтому – надо помогать и отцу Павлика, который, конечно, далеко не ангел, как с некоторой печалью начал осознавать Валька, но все равно, лучший и любимый его друг. Вдобавок твердо знающий, что именно требуется сделать для светлого будущего, пусть и не вполне чистыми руками. И Валька поневоле впадал в весьма распространенное человеческое заблуждение о том, что грязные методы при достижении благой и высокой цели могут не опорочить последнюю и не превратить ее в свою же противоположность.

Итак, Дружников отбыл с эскортом на знаковую в своей судьбе встречу. А Валька заперся наглухо в его кабинете, отключил мобильный телефон, и категорически велел секретарше Вике ни с кем его не соединять. Даже если на офис «Дома будущего» начнут падать камни и сера с небес, а хулиганы сообщат, что в подвале заложена бомба. Длинноногая, пышногрудая Вика сильно удивилась Валькиному распоряжению, отчего ее кукольное личико приняло туповатое выражение, но, как и положено классной секретарше, на словах не выразила ничего, кроме: «понятно» и «хорошо». Своим рабочим местом Вика дорожила.