Парни, заказавшие песню, расправили плечи. Хельга ощутила их готовность встать на посты и спасти призрачный город. Этот порыв живым теплом прогонял сумрачный холод древней баллады. К блюдам робко возвращался рассеявшийся аромат. Менестрель, завершая, ударил по струнам и с призывной силой, будто и впрямь бил в колокол, пропел:

Пока не смолкла последняя струна, возбужденная рукой менестреля, Хельга оставалась неподвижной. Наваждение какое-то: эта песня объясняла ее вчерашний сон. Перед глазами проплыл уничтоженный демоном город. Опять темная, сумрачная тревога навалилась на плечи тяжким бременем. Суп утратил аромат и вкус, есть больше не хотелось.

Хельга встала, бросила в оплату обеда монету на стол и вышла на свежий воздух. Монета долго вращалась на ребре и наконец легла на столешницу. Менестрель подошел к тому месту, где только что обедала Хельга. Монета легла орлом. Он улыбнулся, вернулся на свое место и продолжил трапезу.

«Получается, демон, сожженный людьми того городка столетия назад и прозябающий все это время в нижнем мире, вернулся с помощью Юстинны к своим обидчикам и отомстил им, – рассуждала чародейка. – Какие пакости он еще задумал? И как найти тот злополучный мир?»

Сна, как и аппетита, не было и в помине. Решив не откладывать визит в родные пенаты до утра, Хельга поднялась в комнату постоялого двора, забрала свой дорожный мешок и вернулась в темный двор. Недавно приобретенный транспорт стоял возле крыльца и нетерпеливо бил копытом.

– А ты действительно умница, – похвалила девушка лошадку, ласково погладив ее по черной морде.

В ответ Зара презрительно фыркнула, выражая недовольство Хельгиным сомнением в ее способностях.

Поднявшись с кресла, страдальчески скрипнувшего зеленой кожей, седовласый мужчина подошел к окну кабинета и спросил своего заместителя, собиравшего документы:

– Ну и что ты об этом думаешь?

Зам оставил документы в покое и, опершись подбородком на руку, несколько раз сдавил полные щеки большим и указательным пальцами. Шеф, хорошо изучивший манеры коллеги за долгие годы совместной работы, угадал крайнюю степень напряженных раздумий. «С чего вдруг? Вопрос, кажется, пустяковый, а он так серьезно его воспринял», – подумал мужчина и поежился от внезапно пробежавшего по спине холодка.

– Плохо пахнет, Иваныч, – наконец выразил свое мнение зам.

– А по-моему, это «Диор», – отшутился шеф.

Однако зам шутки не воспринял:

– У девчонки «Диор» и сильнейшая анемия. А вот связываться с Сатиным… – Зам опять с усилием помассировал подбородок. – Связываться с ним все-таки нельзя. Воняет от него. Чем – пока не пойму, но чувствую – нельзя.

Напряжение, не покидавшее Валентина Ивановича в течение всего времени, что длилась встреча, сменилось ироничным настроением, сработавшим как своего рода предохранитель.

– Ну, если ты девчонке диагноз ставишь с первого взгляда и к «Диору» еще чутье не потерял… Остается только поверить тебе на слово. – И согласно кивнул, когда его зам и старинный товарищ, улыбнувшись, выразительно повел подбородком в сторону бара. – Да, по пятьдесят сейчас в самый раз, а то что-то знобит....

За окном на солнечных проталинах пышного сада благоухали роскошные июльские розы.

Они шли по звонкой брусчатке между некрополем и крытыми торговыми рядами. Жаркое летнее солнышко вспыхивало бликами на куполах соборов и, отражаясь от них, отбрасывало фонтаны золотых лучей, пронзая камни брусчатки и прохожих. Сатин предусмотрительно перешел на теневую сторону.

Имея некоторое представление о грядущем и минувшем, он увидел призрачный силуэт некогда разрушенного храма. Взглянув на солнце, с неудовольствием подумал: «Если решатся все-таки восстановить свою церковь и здесь, то ходить по этой площади станет практически невозможно».

В этот момент, отвлекшись на разглядывание золоченых крестов, он едва не столкнулся с темноволосым невысоким человечком с раскосыми глазами и смуглой кожей. Тот тоже озирался по сторонам и вздрогнул, едва не налетев на Сатина.

– Извините, не подскажите, где находится ЦУМ?

Сатин изумился, что какой-то смерд рискнул так близко к нему подойти.

– ЦУМ? Знаю... – широко улыбнулся он незатейливо одетому мужчине, на которого покорно смотрела свита из двух женщин в хиджабах. – Это рядом с Большим театром!

Маленький человечек, недоумевая, переспросил:

– А где Большой театр?

– Большой театр на гастролях! – торжественно заключил Сатин и, крепче сжав пальцы на предплечье своей спутницы, энергично пошел дальше. А растерянный мужичонка некоторое время смотрел перед собой, пытаясь разгадать загадочные перипетии столичных маршрутов.

– Представляешь, – обратился к девушке Сатин, – приехать из дремучей глубинки в столицу, наторговав на базарах жалкого бабла, и искать все тот же базар! И не замечать прекрасную архитектуру, не подозревать, что существует опера, балет… Из такой биомассы, Изольда, можно лепить что угодно! Все так просто, что скучно!

Юстиниана, которую Сатин называл Изольдой, пристально смотрела на крест, венчавший узорный купол витиеватого собора.

Сатин с досадой перехватил ее взгляд, но постарался скрыть свое раздражение:

– Кстати, о балете – пойдем сегодня в ночной клуб? Надо бы подзарядиться, а то переговоры буксуют.

Но сегодняшний день явно оказался неудачным для Сати – таково было его настоящее имя. Напуганный чем-то голубь, сорвавшийся с крыши, выплеснул ему на плечо горячую струю едкого помета. Сати чертыхнулся, достал из кармана шелковый платок и стал быстро оттирать слизистую белесую кашицу с лацкана пиджака.

– Не зря голубей прозвали летающим сортиром! Навалил, поганец… – Сати не договорил и рванул к Юстинне, отошедшей от него метра на три: – Ты что делаешь?

Девушка под действием глубокого транса стояла рядом с Сати, пока тот отчищал одежду от голубиного помета, и в то же самое время к ней протянула руку старуха-нищенка, прося подаяния. Словно сквозь вату, как золотые лучи сквозь грозовое небо, к Юстиниане пробивались отблески сознания. Подать нищенке ей было нечего, но руки сами собой торопливо отстегнули замок бриллиантовой серьги, и девушка вложила украшение в сухую, морщинистую руку старухи. В этот самый момент Сати уже метнулся к ним.

– Храни тебя Господь, – торопливо проговорила нищенка.

Сати схватил Юстиниану за руку и попытался ухватить старуху, но та с удивительным проворством неуловимым образом скрылась в толпе.

– Идиотка! – минуту спустя орал на Юстиниану Сати. – Тех денег, что стоит эта сережка, хватит, чтобы вот они, – он пальцем указал на прохожих, остановившихся поротозейничать, услышав его крики, – жили беззаботно лет пять!

Выкинуть как мелочь, подумать только!

Его истерика оживила Юстиниану. По мраморно-бледным щекам пробежал едва заметный румянец. Сати отступил, состояние и настроение девушки серьезно его заботили.

– Ладно, пойдем купим тебе что-нибудь новенькое. – Сати быстро овладел собой и вернулся к привычному иронично-назидательному тону. – Не будешь же ты у меня ходить в одной сережке, как малазийский флибустьер...

Экипировка Изольды была в некотором роде и его визитной карточкой. Поэтому Сати решил не откладывать в долгий ящик восстановление утраченного лоска. Они зашли в сумеречную прохладу ювелирного бутика. На бордовых витринах сверкали бриллианты, не терпящие конкуренции другого сияния. Длинноногая менеджер приветливо встретила потенциальных покупателей, жестом предложив присесть в уютные, усыпляющие расчетливость, пышные кресла.

Сати провел рукой, указав на опустевшее ушко Изольды.

– Моя девушка потеряла сережку. Я хотел бы подобрать точно такую же.

Менеджер изумилась: «Ни фига себе! Потеряла! Охренеть! Такие деньжищи!» – но виду не подала.