Ноги почему-то привели меня в сад. Мне хотелось немного «подзарядиться» царящей здесь уютной атмосферой, а уже потом думать над злодейскими планами по быстрому и надежному умерщвлению еще парочки эльфов.
Устроившись на лавочке, я замер, созерцая, как с глицинии медленно облетают лепестки. Это успокаивало.
Запастись впрок чужими душами нельзя. Увы, этот факт крадуши давно проверили и подтвердили многочисленными опытами. Хранится жизнь, изъятая из тела, недолго. До полного исчезновения плененной души в среднем проходит от трех месяцев до полугода, и за это время она постепенно тает. Скоро Первоземье столкнется с явлением, которого там не наблюдали уже несколько тысячелетий, – смертностью. Эльфам придется затянуть пояса и бережнее расходовать поглощенные жизни. Первыми смертность коснется незнатных родов, затем распространится на лордов высокой крови. Старейшин и Владычицу с ее приближенными, конечно, дефицит обойдет стороной. Да и несколько крадушей в ту злополучную ночь не присутствовали на собрании – они удержат Первоземье от катастрофы. Но им придется чаще выходить на охоту.
Кто-то обязательно ошибется и привлечет внимание инквизиции. Пусть даже настоящие причины смерти будут тщательно замаскированы чем-то банальным, карающие длани святого престола натасканы замечать такие вещи… а странных смертей станет много, гораздо больше обычного. И в центре каждой из них – невинный и светлый эльф, случайно снявший номер в гостинице неподалеку. Или значительно вырастут продажи амулетов иллюзии и невидимости, что также не пройдет мимо инквизиции. Первоземье всколыхнется. Я надеюсь, мои сородичи запаникуют… и внимательные люди тоже заметят перемены.
Новое собрание проведут не раньше следующего года – у молодого поколения не полностью открылся дар. Иначе… они бы присутствовали на том самом. И сколько в этом поколении крадушей? Один-два. Говорил же, что нас мало. Я знал о том, что в семьях сейчас подрастают пять «тиеф плунн куил феа». Трое совсем малы. До того, как они смогут приступить к учебе, пройдет несколько даже не лет – десятилетий. А достойно подготовить крадущих получится не быстрее, чем через полсотни лет. Первоземье ждут темные времена. Надеюсь, эльфы почувствуют страх перед той неизбежностью, с которой сталкиваются все прочие народы, и вспомнят о ценности жизни. И, может быть, в головах молодого поколения хоть что-то прояснится.
Я прекрасно понимал, что ничего не исправил своим поступком. Нельзя за одну ночь сломать систему, выстраиваемую тысячелетиями. И остановить кровопролитие еще большей кровью тоже никому не удавалось. Но возможно посеять зерна сомнений и страха. Можно показать, как мы зависимы и слабы. Как далеко зашла наша жажда бессмертия. Эльфы настолько заврались, что сами стали верить в придуманные сказки. Будто бы мы действительно лучше и светлее прочих, а люди – просто скот.
Нет, наоборот.
Мы – чудовища, которыми матери должны пугать непослушных детей. Это с нами должны сражаться благородные рыцари из легенд. Нас должны сжигать на кострах инквизиции вместо некромантов.
Но, увы, перворожденных славят и любят.
Моих сил не хватит что-либо поменять. Даже если я выйду на главную площадь города и начну трясти флаконами с крадеными душами, меня сочтут маньяком. Первоземье быстро отмоется от грязной клеветы сумасшедшего сородича.
Поэтому и молчу. Я ведь не самоубийца – я хочу прожить долгую жизнь, может быть, даже счастливую. Но след, который я оставил, затянется не скоро. Эльфы не смогут закрыть глаза на произошедшее и сказать, что ничего не случилось. Обо мне будут помнить. И возможно, рано или поздно кто-то поймет, почему я так поступил.
И последует за мной…
Из потока мыслей меня вырвал спор, раздавшийся в костеле.
Я встрепенулся, пытаясь сообразить, что происходит, и поспешил на шум. Тон и громкость ничего хорошего не предвещали.
– И это ты называешь службой? Пять старух, которые одной ногой стоят перед Триединым?! А проповедь? Такое убожество в семинарии и первокурсник постеснялся бы сдать на оценку…
Я вбежал в прохладную тень храма в тот момент, когда высокий жилистый старик отвесил служителю Оскарби звонкую пощечину. Юноша прижал ладонь к заалевшей щеке и отступил от разгневанного человека.
– Прикажу сжечь твой сад, если ты не перестанешь ему уделять больше времени, чем служению Триединому!
Я замер, будто с разбегу налетел на преграду, и впился в мужчину недобрым взглядом. До содержания проповедей Оскарби мне не было никакого дела, но сад тронуть не позволю! Я хищно улыбнулся. Да, человек был немолод, много жизни у него уже не отобрать. Но я найду, что выменять на нее у Костлявой. Угрозой саду неизвестный старик подписал себе приговор.
– Если судить по вашему святому писанию, как там его… «Книга Создания»? Триединый вовсе не страдает нарциссизмом и велит заботиться об окружающем мире, привечая любое живое существо, будь то бабочка или розовый куст. Или вам известно чуть больше, чем всем остальным? – Я говорил громко и нагло, стараясь переключить внимание человека на себя.
– Ты дерзишь его преосвященству, мальчишка, – прошипел старик, развернувшись ко мне.
И что? Я должен проникнуться и пасть на колени? Так-то я вообще князь. За спиной епископа Оскарби состроил мне рожу, мол, нашел куда влезать.
– Хоть с его святейшеством, – сделал несколько шагов, попав в узкую полосу света, чтобы старик разглядел мои длинные уши, – вы мне в праправнуки годитесь, так что выберите другое обращение.
С праправнуком я вовсе не погорячился, мог даже еще несколько «пра» накинуть сверху: по эльфу никогда не скажешь, ему пара десятков или пара сотен лет.
Я незаметно навесил на епископа такое же заклинание слежения, как и на Ачиля Дебро. Ночью загляну в гости – посмотрим, кто на самом деле замер в шаге от личного знакомства с Триединым.
– Что ты забыл здесь, нелюдь? – проворчал старик.
– Вообще-то я просто шел мимо, но услышал вопли и решил поучаствовать. – Предположим, не шел, а сидел, но действительно ничего такого не замышлял. – Ваши высказывания о приоритетах Триединого меня заинтересовали. Может быть, поделитесь еще какими-нибудь новыми заявлениями?
– Придержи язык, нелюдь, если не хочешь остаться без него, – пригрозил мне епископ и, гордо задрав подбородок, удалился.
Я подождал, когда тот отдалился на достаточное расстояние, и тихо прокомментировал:
– Что за варварские методы! Тебя лишить сада, меня – языка… Это точно был епископ?
Оскарби вздохнул:
– Увы. Но мои проповеди действительно никуда не годятся. Прежний служитель собирал полный костел на свои выступления, а я зачастую вообще остаюсь один на один с Триединым. Спасибо, что вмешался, Кериэль, но учти, что ты нажил себе высокопоставленного недоброжелателя.
Это всего на один вечер. Заодно вылечу Козму.
– Не думаю, что епископ что-то мне сделает. Но вот навредить саду я точно не позволю!
Я оглядел бедное убранство костела: ни витражей, ни лепнины или мозаичных изображений. Все предельно аскетично – только над алтарем прямо на серой стене был изображен в полный рост Триединый. Ряды деревянных скамеек тонули в прохладном полумраке зала. Насколько я знал, сидеть на таких не так уж удобнее, чем стоять, но положение сидя в святых текстах рассматривалось как поза учения и послушания. Как и ученики в школе перед преподавателем, паства садится, чтобы внимать слову Триединого.
– Опыт не сразу приходит, – попытался я ободрить церковника, – тебе не хватает практики. Пройдет совсем немного времени, и люди потянутся в костел. Начни с простого. С того, что тебе самому ближе. Расскажи людям о том, как прекрасно и хрупко все, что нас окружает, и как важно поддерживать эту красоту.
Оскарби улыбнулся:
– Тебе бы самому проповеди писать, Кериэль. Спасибо за твою доброту и смелость!
Триада упаси от проповедей. Ничего хорошего я поведать людям точно не смогу.
Всю дорогу до порта я был занят мыслями о том, как лучше и незаметнее навестить епископа и каким образом замаскировать его смерть. Два ритуала подряд, если на старике найдут следы от игл, вызовут слишком много вопросов.
