Интересно, Травес, сидя в своей пещере, скучал по этому свету? А еще интереснее, отчего его Учитель так неохотно делился знаниями с тем, ради кого поделился жизнью. Пусть и его жалким подобием.

Он никогда и ничего не рассказывал о Зове.

– И как же мне, как ты говоришь, позвать свою кровь?

– Я ждал этого вопроса, Северянин, – Эйнен достал из-за пазуху небольшой мешочек, разукрашенный сверкающим в свете костра бисером. – это смесь, которая погрузит тебя в глубокий сон, Хаджар. Настолько глубокий, что даже свет Реки Мира станет для тебя тусклее самой дальней звезды. В таком сне, по легендам, некоторые могущественные адепты, далеко оставившие позади стадию Рыцаря, могут находиться веками. Для них он сродни медитации, но для нас – просто сон.

Эйнен протянул мешочек. Хаджар осторожно принял его, пока не рискуя распутывать сложный узел на тесемках.

– И что же я увижу в этом сне?

– Своего предка, – фиолетовые глаза опасно сверкнули, отражая оранжевый блеск пламени костра. – ты увидишь дракона, чья кровь течет в твоих жилах. Увидишь его на пике могущества. Во всем его блеске и великолепии, а потом…

Эйнен выдержал едва ли не театральную паузу и с силой вонзил спицу в костер.

– … ты сразишься с ним. Сразишься со своим внутренним Зверем. Подчинишь его своей воле. Сделаешь ручным псом. Только так ты сможешь использовать Зов.

Хаджар взвесил в руках мешочек. Почему-то ему показалось, что тот весит куда как больше той смеси, что в него убрали.

– А что будет в случае, если я проиграю.

Эйнен что-то нажал на посохе, а затем смазал появившееся лезвие смесью из другого мешочка. Острие он направил строго в горло Хаджару.

– Это яд Рыбы Капкана. Одна его капля может отравить целый город. Здесь их пять. Если я пойму, что Зверь в тебе побеждает, то немедленно прекращу твои страдания.

Хаджар медленно переводил взгляд с мешочка на отравленное острие и обратно

Секунду спустя он уже вытряхивал содержимое себе в рот.

Мгновение.

Тьма.

Хаджар падал в глубину тьмы. Настоящей тьмы. Неподдельной. О такой мать не расскажет своему ребенку, а мужчины не будут угрюмо обсуждать, когда лечат душу алкоголем. Эта тьма была живой. Она шевелилась. Она ласкала. Она манила теплым беспамятством и обещанием безмятежного… ничто.

В этой тьме не было даже памяти о свете. Мрак, по сравнению с ней, выглядел нашкодившем ребенком. Ночь – стеснительной девкой, мнущейся перед тем, как решиться на отчаянный шаг.

В этой тьме не прятались монстры. Монстры прятались от этой тьмы.

В ней не было ничего.

Даже тьмы.

Хаджар исчезал в ней. Пропадал. И только осознание того факта, что он падает внутрь себя, не давало Хаджару раствориться. Это знание, словно крепкий канат, обхватило его сердце. И сквозь него Хаджар увидел далекий свет Реки Мира.

Как и предупреждал Эйнен, она выглядела самой тусклой звездой на самом темном небосклоне. Но даже так. Эта маленькая точка была для Хаджара целым миром. Он знал, что стоит ему потянуть за неё, стоит позвать свет, и тьма вокруг, как бы сильна она не была в своем ничто, исчезнет и придет свет.

Но Хаджар не торопился этого делать. Он хорошо был знаком с тьмой. Она была его верной подругой на протяжении года одиночества. И первым, что сделал Хаджар, произнес:

– Хаджар Дархан, – и эхо разнеслось по королевству ничего.

В этом эхе Хаджар услышал свое сердцебиение. Как и тогда – в казематах Примуса. Только его собственный голос и воля помогли ему выжить. Помогли не сдаться.

Так же, как помогут и сейчас.

Воля Хаджара выглядела в этой тьме клинком. Исполинским, огромным, таким, что в реальности она могла бы поцарапать небо и напугать богов. Хаджар видел перед собой вовсе не бездонную тьму, от которой многие бы поседели, а иные мигом исчезли бы разумом и душой.

Хаджар видел лишь дверь, ведущую к силу. И он потянулся к ней. Его ладони светились черным светом, ибо даже черный в этом мраке выглядел как золото дневного луча.

Руки Хаджара комкали тьму, рвали её на клочья, а затем он упал на вершину горного пика.

Резкий переход от тьмы к обилию красок заставил на миг зажмуриться. Когда Хаджар открыл глаза, то смог оглядеться. Он стоял на острых камнях и смотрел на бесконечный белый покров. Сперва спутав его с родным снегом, Хаджар быстро осознал, что это облака. Гребни кучевых волнами перекатывались среди лазури. Вдалеке, окрашенные багровыми и золотыми тонами, они выглядели пушистым одеялом, укрывшим целый мир.

Ветер обдувал волосы Хаджара, стянутые простым кожаным ремешком в крепкий хвост. Развевались его простые, заплатанные одежды. На поясе – крестьянской красной веревке, висел меч. Потрепанные лапти, обмотанные тряпками, заменяли ему сапоги. Но в таком виде Хаджар ощущал себя лучше, чем многие короли в своих шелках и золоте.

Кроме меча, ветра и горизонта, в этой жизни Хаджару больше ничего не требовалось.

Внезапно небо и тишину разорвал рев, от которого даже воля Хадажра на мгновение дрогнула. Такого не было… никогда в жизни. Тут же взяв себя в руки, Хаджар резко обнажил клинок. Горный Ветер с намного более слабым, но, все же, тоже ревом вылетел из ножен.

Ветер взвился стремительным вихрем. Синяя энергия, со спрятанными внутрь искорками черной, крутилась вокруг ног Хаджара. Взгляд его синих глаз был устремлен к быстро увеличивающейся черной точке на фоне закатного солнца.

Точка все росла и увеличивалась, пока не сравнялась по размерам с чем-то невообразимым. То, что для кого-то могло показаться горным хребтом, на самом деле являлось костяными гребнями на спине. То, что выглядело кронами деревьев – переливающиеся зеленым и синим, стальные чешуйки.

Пики заснеженных гор – когти. Клыки, словно построение тысяч шеренг копейщиков. А янтарные глаза и с черными зрачками веретенами – будто два порезанных великанами солнца.

Хаджар выглядел на фоне дракона даже не как букашка, даже не как микроб и не как пылинка. Его вообще попросту не существовало рядом с исполином. Хаджар был уверен, что если бы это была реальность, то простого присутсвия рядом с подобным существом хватило бы, чтобы разрушить не только тело, но и душу.

Душу не только практикующего, но и такого адепта как шейх Курхадана – Умар. У того не было бы ни шанса.

– Учитель! – закричал Хаджар, накрытый тенью исполина.

Травес, чьи рога выглядели огромными реками, пролетал сверху, не замечая маленького человека. Самое удивительное, тогда – почти восемь лет назад, в пещере под водой, он выглядел намного меньших размеров.

– Он тебя не услышит, – прозвучал знакомый голос.

Хаджар повернулся. Рядом с ним стоял мужчина непередаваемой красоты и стати. Длинные, черные волосы струились до самой земли. Изумрудные шелка плыли по ветру. И если бы не пара рогов и янтарные глаза, ни что не выдало бы в нем нечеловека.

– Учитель Травес, – Хаджар опустился на колени и коснулся лбом камней.

Этому существу он был обязан всем, что имел. Каждый его шаг, каждый его вздох за последние восемь лет, – все это благодаря дракону, пожертвовавшему ради него всем.

– С каждой нашей встречей ты становишься все больше похож на Хозяина Небес, – губы Травеса слегка дрогнули. Взмахом руки он позволил Хаджар подняться с колен. – не знаю, радует ли это меня или огорчает.

– Почему?

Вдвоем они стояли на пике горы и смотрели, как небе танцует великий дракон. В глазах Хаджара плескались разумный страх, восхищение и преклонение. Травес же… он смотрел с ностальгией и грустью по ушедшим дням. Так, порой, Атикус смотрел на границу Белого Леса. Так же и Примус на старый камень, стоящий у границы озера в саду дворца.

– Подольше оставайся человеком, мой ученик. Я отдал свое сердце человеку, с волей дракона…

Хаджару показалось, что Травес сейчас поделился с ним какой-то глубокой мудростью, но пока не мог осознать, какой именно. Иногда ему было очень сложно общаться с существом, прожившим целые эпохи.