До него донесся отчаянный крик… А потом все скрыло одно из последних плотных облаков тумана, влекомое порывом ветра. Когда же туман окончательно схлынул, там, внизу, не было уже никого.

Ланге пустился бежать. Он бежал так быстро, как только был способен, перепрыгивая через камни и корни, скатываясь на спине по крутым участкам склона. Он словно еще надеялся как-то спасти Кордина для справедливой расплаты… Хотя и понимал — что бы ни случилось там, уже слишком поздно.

Добежав до дерева, он остановился, задыхаясь. Кордина нигде не было, ни живого, ни мертвого. Исчезло и чудовище. Как бы проворно оно ни двигалось, оно не могло утащить Кордина в лес или в какой-нибудь кустарник. Просто потому, что тащить было некуда — здесь росло лишь одинокое дерево. Попасть к лесу можно было, поднимаясь по склону, а это увидел бы Ланге.

Под деревом дымилась воронка. Она была неглубока, и там лежало искореженное ружье Кордина. Оба ствола были разорваны, оплавлены, правый ствол отделен от левого и согнут полукольцом. Приклад был обуглен и расщеплен, будто ударом громадного стального молота.

В воздухе остро пахло озоном. К этому запаху примешивался другой, смрадный и душный запах паленой шерсти. Ланге сел возле воронки, прислонившись к дереву спиной.

Итак, все напрасно! Его месть, его приготовления, его жестокая мечта… Все впустую, ничто не сбылось. Непостижимое вмешалось и уничтожило его врага в тот момент, когда…

НЕТ!

Ланге внезапно вскочил на ноги. Молниеносное воспоминание пронеслось в его мыслях. Как он мог… Конечно же.

Ничто не потеряно, напротив. Только теперь все объясняется, заполняются все пробелы. Главное сейчас — не допускать ошибок. Если он, Александр Ланге, будет действовать правильно, он выиграет свою партию.

Ланге встал на колени, наклонился, прикоснулся к изуродованному ружью Кордина. Оно было горячим, но не настолько, чтобы его невозможно было взять. Он подобрал то, что было ружьем, и утопил в ручье, выбрав место поглубже, а сверху еще набросал больших камней. После этого он внимательно исследовал местность и не нашел больше ничего, что напоминало бы о Кордине… Разве что воронка, но это просто яма.

Последнее, что увидел Кордин, когда над ним склонился Хогорт…

Нет, он ничего не увидел. Глаза его заволокло пеленой ужаса. Хогорт вдруг представился ему не огромным, каким он был в действительности, а маленьким, голым, окровавленным. И этого маленького Хогорта с пылающими глазами почему-то держал в руках темноволосый человек в белом…

Потом заблистал алмазный треугольник в черных небесах, и миллионы звезд за ним. И лишь одна угасающая мысль, одно слово в завораживающем холоде — «навсегда». Это слово было связано с другим, было тенью его, но вот то другое слово никак не приходило, не угадывалось в космической тьме. Это было что-то о пустоте… «Смерть»? «Ничто»? «Никто?» Может быть, все вместе.

— Здесь, глубоко внизу, о тебе позаботятся, — сказал отец Павел.

Глубоко, глубоко внизу.

Подъехав к Нимандштайну верхом, Ланге спешился и небрежно швырнул поводья вышедшему навстречу слуге.

— Я хочу видеть управляющего.

— Сию минуту, ваше сиятельство.

— Я буду ждать в голубой гостиной.

— Как прикажете, ваше сиятельство.

Управляющий появился пусть и не через минуту, как было обещано, но все же довольно скоро.

— К вашим услугам, ваше сиятельство, — сказал он с поклоном.

— Вот что, любезный, — произнес Ланге, рассеянно поигрывая стеком, — у меня к вам поручение от Владимира Андреевича. Отбывая в город, он просил меня вам передать…

— Как! — воскликнул управляющий, не дослушав. — Разве его милость отбыли?

Тут же он спохватился, что перебил не кого-нибудь, а графа Александра Ланге. К его удивлению, граф не только не рассердился, но даже как будто не заметил этого вопиющего промаха.

— Да, — кивнул он, — не удалась наша охота… Едва мы выехали, как нас догнал слуга с телеграммой. Неотложные дела призывали барона в город. Мы сразу повернули лошадей, не успели даже егерей предупредить… Заехали только ко мне, чтобы Владимир Андреевич мог переодеться и взять денег на дорогу, и сразу на станцию…

Ободренный тем, что граф разговаривает с ним дружелюбно, управляющий позволил себе улыбнуться.

— Вот егеря, должно быть, удивились… Охота без охотников!

Ланге улыбнулся в ответ.

— Потом мне пришлось чуть ли не извиняться перед ними! Что поделаешь, с этой публикой надо быть дипломатом, если хочешь иметь пристойную охоту…

— Ох, ох… Надеюсь, у его милости все хорошо.

— И я надеюсь… Так вот, любезный, что он просил меня передать вам. Во-первых, он скоро вернется в Нимандштайн, так чтобы к его приезду все было готово…

— Но как скоро, ваше сиятельство?

— Этого я не знаю. Скоро… И второе, более деликатного свойства.

— Слушаю, ваше сиятельство.

— Возможно барона станет разыскивать Елена Андреевна. Его же дела не позволяют ему пока увидеться с ней или сообщить ей о себе. Словом, если вы получите от нее телеграмму… Или другое послание… Ничего не отвечать, немедленно известить меня. Вы поняли?

— Да, ваше сиятельство.

— Если же она приедет, ничего ей не говорите. Пошлите за мной. Я сам с ней поговорю.

— Да, ваше сиятельство.

— Ну что ж, вот и превосходно… Это все, друг мой.

Возвращаясь к себе, Ланге думал о Елене. Конечно, он уже знал, как объяснить ей отсутствие и молчание Кордина, но насколько убедительными покажутся ей эти объяснения, он знать не мог, и это его тревожило.

Однако тревожился он понапрасну. Ему не суждено было ни увидеть ее, ни получить какие-либо известия о ней.

В два часа ночи во всем громадном доме Елены Кординой, занимавшем едва ли не целый квартал, светилось одно-единственное окно маленькой комнаты на первом этаже. В доме почти никого не оставалось. Елена рассчитала всех слуг, кроме горничной Наташи, преданной ей беззаветно и удостоенной абсолютного доверия.

Запоздалые гуляки, проезжавшие мимо в своих экипажах, опасливо косились на дом. Прежде он привлекал внимание веселыми огнями, музыкой до утра, карнавальным шумом, рядами лакированных карет у подъезда… Дурная слава, влачившаяся за этим домом, делала его притягательным и возбуждала всеобщее любопытство. Теперь же темный и безмолвный дом просто пугал. Он походил на роскошный корабль, некогда полный жизни, энергии, блеска, а ныне покинутый командой и пассажирами, угрюмо дрейфующий в ночном океане в ожидании окончательной гибели.

В четверть третьего возле дома остановился закрытый экипаж. Еще молодой, но начинающий уже лысеть человек в строгом деловом костюме ступил на мостовую, подошел к светящемуся окну и постучал в стекло. Это был адвокат Михаил Маркович Визер, личный поверенный Елены Кординой. Она доверяла ему не меньше, чем Наташе, но основывалось это доверие не столько на безупречности Михаила Марковича, сколько на размерах гонораров, получаемых им от Елены.

Наташа провела Визера в комнату. Здесь все было убрано черным, в черном была и сама хозяйка. Трудно было узнать в ней прежнюю Елену Кордину. Она похудела, подурнела, осунулась. Черты ее лица заострились, лоб пересекла резкая вертикальная морщина. Глаза утратили живость и тот затаенный мягкий свет, который так покорял в ней. Она словно постарела на много лет.

Адвокат почтительно поздоровался, присел на край стула.

— Все ли готово, Михаил Маркович? — бесцветным голосом осведомилась Елена.

— Я привез новые паспорта для вас и Наташи, — сказал адвокат, — что же касается ваших распоряжений относительно денег…

Слабым взмахом руки Елена прервала его.

— Тут я всецело полагаюсь на вас. Но могу ли я так же безоговорочно положиться на вас и в другом?

— В чем именно? — спросил адвокат, предупредительно подавшись вперед.