— Как посмотреть, — уклончиво ответил аль-Расул, усаживаясь в кресло для посетителей. — Мы нашли тех, кто ограбил музей…

— Вы поймали их!

— Нет, мы НАШЛИ их, — подчеркнул начальник полиции. — К сожалению, мертвыми… И без ваших экспонатов.

— Что это значит? — Лицо директора вытянулось.

— Мы нашли машину за окраиной города, на восточной дороге. И два трупа… Одного покойника опознали легко — личность, хорошо известная Интерполу. Это некий Гюнтер Холбрук, преступник с международным размахом, специализировавшийся на музейных кражах. Его разыскивала полиция пяти стран, и я ума не приложу, как он ухитрился пробраться в Египет. Второй не опознан, но…

— Подождите, — перебил полицейского Гамаль Седар. — Из того, что этот тип грабил музеи, вовсе не следует, что…

Аль-Расул вынул из кармана фигурку скарабея, вырезанную из вулканического стекла, и протянул директору музея.

— Ваш экспонат?

— Да-да! Но вы сказали…

— Скарабея нашли в багажнике машины. Его идентифицировали по переданному вами списку похищенного и фотографиям. Все остальное исчезло… В машине обнаружили также хирургические перчатки, а в карманах Холбрука — кусачки, стеклорез, потайной фонарь. Экспертам не составит труда установить, этими ли кусачками перерезаны провода сигнализации, но я и так не сомневаюсь.

Гамаль Седар на несколько секунд задумался.

— Возможно, скарабей и все прочее подбросили в машину Холбрука, чтобы сбить нас… Вас со следа, — заметил он.

— Мы обсуждали такую версию, — сказал аль-Расул. — Слишком невероятное совпадение. Неизвестные преступники избирают для запутывания следов именно эту машину— машину грабителя музеев! Нет, господин Седар, все произошло иначе.

— Не поделили добычу?

— Едва ли. Я объясню. Если бы сообщник или сообщники Холбрука и его приятеля решили захватить ценности, они стреляли бы, по всей вероятности, изнутри машины — и уж во всяком случае аккуратнее. А там стреляли снаружи, из «М 16», весь «опель» Холбрука изрешетили. Найдена гильза и от пистолетного патрона — возможно, Холбрук отстреливался. Но главное — скарабей.

— Почему? — удивился Седар.

— Преступники перевозили похищенные экспонаты не навалом в багажнике, а в чем-то: сумке, саквояже, кейсе, так?

— Конечно…

— И скарабей выпал, когда эту сумку или кейс открывали. Но зачем сообщникам Холбрука открывать кейс на ночной дороге? Они бы и без того знали, что там находится. Я предполагаю, господин Седар, — и оснований для этого более чем достаточно, — что герру Холбруку элементарно не повезло. Его ограбила одна из банд, что в изобилии гнездятся в трущобах.

Седар в отчаянии схватился за голову.

— Но это значит, что наши экспонаты утрачены навсегда!

— Нет. — Аль-Расул покачал головой. — У меня есть идея. Собственно, потому я и пришел… Мне понадобится ваша помощь.

— Какая идея? — Директор подался вперед, в глазах его вспыхнул огонек надежды.

— Эти банды, господин Седар, состоят, как правило, из людей крайне невежественных. Золото от меди они, пожалуй, сумеют отличить, но разобраться в истинной ценности археологических находок…

— И что же?

— Господин Седар, я прошу вас временно скрыть от прессы факт ограбления музея.

— Зачем?

Аль-Расул пристально посмотрел на директора.

— Если в газетах будет объявлено, что из музея украдены очень ценные экспонаты, бандиты могут сообразить что к чему, и вот тогда мы действительно никогда не найдем похищенного. Скорее всего, они избавятся от добычи — скажем, утопят. В таких случаях осторожность часто берет верх над жадностью — ведь, попадись они в руки полиции, на снисхождение могут не рассчитывать… Но если бандиты примут содержимое кейса Холбрука за безделушки, они начнут продавать их. Вот тут-то мы и ухватимся за ниточку.

— Да, я понял, — медленно проговорил Гамаль Седар. — Но это не так легко осуществить.

— Почему? Об ограблении знают немногие. Предупредите их, чтобы молчали.

— Я не об этом. Экспонаты… Некоторые имеют широкую известность, посетители приходят в музей специально, чтобы посмотреть на них. Например, бронзовый стилет, найденный Джулианом Прендергастом в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Как объяснить отсутствие этого произведения искусства в экспозиции?

— Мм… — Аль-Расул побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. — Всего было украдено сто тридцать семь экспонатов, так?

— Да.

— Сколько из них так же знамениты, как стилет Прендергаста?

— Ну… — замялся Седар. — Может быть, десять… Двенадцать…

— И можно предполагать, что на отсутствие остальных не обратят внимания?

— Вероятно.

— Тогда вот что, — решительно заявил аль-Расул. — Закройте пятый корпус еще на одни сутки, объясните это работами по совершенствованию экспозиции или чем хотите. За это время в полицейской лаборатории по вашим фотографиям и описаниям, под руководством ваших специалистов будут изготовлены копии тех десяти-двенадцати экспонатов. А потом помещайте их в витрины и открывайте музей.

— Да, — лицо Седара просветлело, — это выход… О, как я признателен вам, господин аль-Расул, как много вы делаете для меня, для науки…

— Для закона, — поправил начальник полиции.

В четыреста шестом номере каирского отеля «Луксор» ассистент египетско-ассирийского отдела Британского музея Дэвид Сэйл вновь развернул на столе свиток папируса, раскрыл исписанную до половины толстую тетрадь и вооружился авторучкой. Но сегодня, вопреки обыкновению, он работал недолго, не более получаса, после чего отбросил ручку, подпер подбородок ладонью и угрюмо уставился на древний папирус.

Все напрасно! Еще недавно Сэйлу казалось, что он на пороге открытия — и вот он зашел в тупик.

С 1822 года, когда Жану Франсуа Шампольону удалось прочесть иероглифы Розеттского камня — испещренной надписями базальтовой плиты, откопанной наполеоновским солдатом в дельте Нила в августе 1799 года, — считалось, что в египетской письменности нет более тайн для науки и не существует отныне иероглифического текста, который был бы непонятен специалисту. Но в руки Дэвида Сэйла попал такой текст! Два года назад он за бесценок приобрел в арабской лавчонке невесть как попавший туда папирус приблизительно эпохи Тутмоса I. Одного взгляда хватило Сэйлу, чтобы у него загорелись глаза. Да, это походило на иероглифы, но лишь походило! Контуры знаков разительно отличались от иератического или демотического письма. Между тем подлинность папируса не вызывала у Сэйла сомнений.

Ученый предположил, что имеет дело с разновидностью жреческой тайнописи, своеобразным шифром. Разгадать этот шифр, открыть еще одну страницу истории стало целью всей научной деятельности Дэвида Сэйла. Он применял различные методы, включая компьютерный анализ, и даже добился кое-каких результатов, прочел отдельные слова… А вот дальше не продвинулся. Надпись на папирусе была слишком коротка. Вот если бы разыскать другие тексты, написанные тем же шифром! Дэвид Сэйл искал — увы, безрезультатно.

В дверь постучали.

— Открыто, — отозвался Сэйл.

В комнату вошел тридцатидвухлетний помощник Сэйла Билл Гловер, научный сотрудник того же отдела Британского музея.

— Как дела, Дэйв? — бодро спросил он.

— А ты не догадываешься? — скривился Дэвид Сэйл. — Чем потешаться над бедным ученым, достал бы лучше из холодильника чего-нибудь освежающего.

— Кока-кола подойдет? — Билл распахнул дверцу холодильника и перебросил банку Сэйлу, который поймал ее на лету. — А ведь я принес тебе новости, Дэйв.

— Хорошие? — Открытая банка зашипела.

— Пока не знаю. Вот послушай. — Гловер развалился в кресле напротив Сэйла. — Я связался с Ричардом Харви…

— А… Тот старичок, с которым ты в свое время частенько болтал по Интернету? Археолог-любитель?

— Вот-вот. Я рассказал ему о нашей проблеме… — Сэйл вздрогнул, и Гловер поспешил успокоить его. — В общих чертах, конечно. Мол, имеется загадочный текст, хорошо бы найти аналог, не слышал ли он чего.