— Мерзавец…

Кремнев мысленно отметил, что его речь производит на Булавина должное впечатление, и заговорил снова:

— Как часто бывает, планы Зорина рухнули из-за непредвиденного стечения обстоятельств. Стрельников умер, но перед смертью успел отдать кому-то рукопись и свои комментарии. Вы подозревали, что дочь Стрельникова Марина в курсе дела, так как отец рассказывал ей о своих изысканиях, о чем она сообщила приставленному к ней вашему человеку. Но Марина упорно отрицала свою причастность, и тогда вы приказали похитить ее. Вам не впервой, да?.. Автомобиль, в котором ее везли, попал в катастрофу, и Марину подобрал мой друг, Юрий Шатилов. Кстати, как вы его нашли?

— Посты дорожной инспекции… Номера машин, проезжавших в то время… Остальное нетрудно…

— Ясно. Итак, вы отправили к Шатилову боевиков с целью вторично выкрасть Марину. Зорину такой расклад не подходил. Ведь он не знал, какими именно комментариями снабдил Стрельников рукопись Гетца! А если тот все-таки докопался до подделки? Да и в любом случае Зорину было бы не в пример удобнее манипулировать вами, заполучи он рукопись раньше вас. О, ему смертельно хотелось сделать это, но пока он был бессилен… И снова вмешался случай, но теперь сыграл на его стороне. Ваши бандиты не располагали фотографией Марины, только описанием внешности. И вместо нее похитили Иру Матвееву… Ошибка выяснилась быстро. От Иры вы узнали обо мне и решили воспользоваться ситуацией. И то верно: кого еще и подключать к поискам рукописи, если не бывшего сотрудника КГБ, способного действовать независимо и кровно заинтересованного в успехе? И вот тут Зорин вас опередил. Он прислал мне записку в гостиницу от неведомого доброжелателя о том, где искать Иру. Я купился, вместо Иры освободил как будто из плена Богушевскую и угодил в их западню. А вам он успешно вешал лапшу на уши по поводу поисков Кремнева…

Оценив беглым взглядом состояние Булавина (шум и ярость, прибегая к выражению Фолкнера), Кремнев продолжал:

— Мне следовало догадаться раньше. Уж очень просто и легко получилось у меня с так называемым освобождением Богушевской, слишком настойчиво она навязывала мне Мартова… То есть Зорина, как я узнал потом из видеокассеты. Но серьезные подозрения появились у меня только после нападения ваших ребят на квартиру Игоря Зимина. Это ведь я их потрепал… Вам удалось вычислить Игоря позже, чем мне, но все-таки удалось. Зорин-Мартов не принял участия в схватке, отсиделся в ванной. Почему? На труса он не похож. Значит, подумал я, его не должны были видеть, опознать… Я проследил его до вашего дома, забрался сюда, переписал видеокассету… Ну, а потом побеседовал с Калиновой и разыскал рукопись Гетца. Вот и все. Я нигде не ошибся?

— Вряд ли, — хмуро уронил Булавин.

— Тогда рискну сделать еще одно предположение. В рукописи Гетца — точнее, в фальшивке Зорина — говорится о каких-то будущих переменах в России, но дата этих перемен вычислению не поддается. Полагаю, в этом и заключается смысл аферы. Пользуясь вашим доверием к пророчествам Гетца, Зорин намеревался предъявить вам якобы расшифрованную им дату, чтобы заставить вас сделать что-то, и не когда угодно, а в строго определенное время. Даже если вы не совсем готовы к этому… Или, наоборот, отсрочить… Но что?

На лице Булавина отразились внутренние борения. Он не отрывал взгляда от пистолета Кремнева и словно пытался собраться с мыслями.

— Болотов, — произнес он наконец. — Только это.

— Поясните.

— Генерал Болотов, популярный политик… Некоторые называют его экстремистом… Моя организация поддерживает его, планируется переворот… И теперь я понимаю второй смысл преступления в Нижельске, каким его видел Зорин.

— Второй смысл?

— Конечно! Ведь можно было исполнить и менее кровавое пророчество, но это — на руку Болотову. Дестабилизация обстановки. Чем хуже в России, тем лучше.

— Да, возможно. Но значит, вы имеете на Болотова изрядное влияние?

— Смею утверждать, что да. Без меня и моей организации он — ничто.

— Следовательно, назначение даты переворота в немалой степени зависит от вас?

— В решающей степени.

— Вот как… Но зачем Зорину потребовалось устраивать попытку переворота именно в какой-то конкретный день? Почему это для него так важно, что он пустился во все тяжкие? Если ему нужен переворот, казалось бы, не все ли равно когда… Почему, Евгений Дмитриевич?

— Понятия не имею.

Кремневу показалось, что снаружи слышен какой-то подозрительный шорох. Он быстро подошел к открытому окну, выглянул. Все как будто спокойно…

— Он лжет, — раздался голос за его спиной.

Стремительно обернувшись, Кремнев увидел стоявшего в дверях Зорина с массивным пистолетом «шварцлозе» в руке.

— Извините, что подслушал вашу беседу, — сказал Зорин с усмешкой. — Во всяком случае, часть ее. Евгений Дмитриевич, этот человек лжет. Так как книга у нас, он нам больше не нужен, но прежде чем отправить его в компанию профессору Стрельникову, я хочу, чтобы он признался во лжи.

— Во-первых, — ответил Кремнев, собственный пистолет которого снова был направлен на Булавина, — подслушивать некрасиво, как отмечал еще Оскар Уайльд. Во-вторых, зачем мне признаваться в чем бы то ни было, если вы собираетесь меня застрелить? Будь вы священником, тогда понятно…

— Вы забыли об Ире Матвеевой, — объяснил Зорин. — Ей-то ради чего умирать? Скажите правду, и мы отпустим ее, даю вам слово.

— ВАШЕ слово? — Язвительности Кремнева позавидовал бы и Вольтер.

— Других гарантий у вас все равно не будет. Расскажите, как вы заставили Качинову дать ложные показания… Деньги, угрозы? А как вы состряпали лжедоказательства подделки рукописи Гетца? Подумать только! Крупнейший ученый Стрельников считал ее подлинной, а еще более крупный ученый Кремнев придерживается иного мнения.

— Я придерживаюсь здравого смысла, — произнес Кремнев, с отчаянием наблюдая, как меняется лицо Булавина. Евгений Дмитриевич уже сомневался в том, во что поверил минуту назад… Конечно. Ему куда привычнее и уютнее в мире устоявшихся предубеждений, чем в слепящих лучах безжалостной реальности, под которые его подставил Кремнев.

Перемены в лице Булавина заметил и Зорин. Он заранее торжествовал победу.

— Да бросьте вы пистолет, Александр Андреевич, — небрежно проговорил он. — Это опасная игрушка… Для вас. Допустим, вы успеете застрелить нас обоих, и что? Иру вам никогда не найти. У вас просто не хватит времени — ее сразу убьют, как только узнают о нашей смерти. Единственный шанс спасти ее — правда… Бросьте оружие!

Последние два слава прозвучали как удар хлыста. У Кремнева не оставалось выбора — он уронил пистолет на ковер. Его держали за горло мертвой хваткой — Ира у них, а стало быть, у них и все козыри. Ситуация десятилетней давности во всей красе… Можно ли избежать аналогичного финала? Какие найти слова, как себя вести?

Впрочем, было уже поздно. Зорин не без оснований решил, что одержал верх в психологическом поединке, и теперь жаждал подвести черту. С Булавиным он справится и без признаний Кремнева.

— Итак, вы отказываетесь от исповеди. — Голос Зорина отливал колокольным металлом. — Черт с вами… Ваше вранье и так очевидно.

Ко лбу Кремнева поднялся ствол «шварцлозе»…

Грянул выстрел.

Хотя Сретенский и уверял Аню Кудрявцеву, что запоминает все повороты и тупики хитроумного лабиринта, на обратном пути он заблудился. Достаточно было лишь однажды свернуть не там… И потянулись бесконечные километры одинаковых коридоров гигантского подземелья, как в старой компьютерной игре «Вольфенштайн». Аня и Сретенский очень устали. Они почти не разговаривали. Девушка давно потеряла где-то свой синий халат, Сретенский освободился от тяжелой и душной формы и остался в комбинезоне, в карман которого не забыл запихнуть пистолет. У них не было никакого четкого плана, им хотелось просто вырваться к солнечному свету. Небольшой запас провизии и воды, какой они смогли унести с собой, подходил к концу, потому что ни у Сретенского, ни тем более у Ани не хватало сил противостоять голоду и жажде и разумно экономить. Дважды они слышали неопределенный шум в безмолвии коридоров, бросались туда в надежде, что шум доносит сверху система вентиляции, открывали двери, но их ждало разочарование. В первый раз это была странная машина, пыхтящая в пустом зале. Видимо, что бы здесь ни случилось, о ней забыли второпях, и она работала вот уже много лет, питаемая какой-то неиссякаемой энергией. А во второй раз Аня и Сретенский попали в совершенно темный тоннель, где ворочалось и ухало что-то огромное, незримое во мраке — скорее живое существо, нежели механизм. Звуки, производимые чудовищем, не вызывали желания познакомиться с ним поближе. Сретенский и Аня кинулись прочь от страшного места.