— Да, — сказала Ника. — Никаких обязательств.

— Вы сами решите. Хорошо, начнем… Прежде всего, я не Комлев. Мое имя — Джон Шерман, я прибыл из Лондона…

— Ого, великий повар! И где такие повара — в МИ-6 или в МИ-5? В разведке или в контрразведке?

— Вы, — проговорил Комлев, то есть Шерман, с тенью улыбки, — неплохо осведомлены о структуре британских спецслужб. Но вы вторгаетесь на запретную территорию, Ника. Я назвал вам только имя, и это мне ничем не грозит, даже если вы проинформируете ФСБ. В Россию я приехал как Джон Шерман… Бизнесмен Джон Шерман, а дальше — стоп. Ника, я не хочу вам лгать. Я мог бы преподнести вам одну из десятка моих безупречных легенд… Неужели вы не видите, что я не хочу играть с вами в кошки-мышки?

— Кошки-мышки, — эхом откликнулась Ника. — Не могу поверить, что вы англичанин. Ваш русский язык…

— Я не сказал, что я англичанин. Я сказал, что прибыл из Лондона… А что касается языка, я сносно говорю на большинстве европейских и паре экзотических… Ника, мы получили сведения…

— Кто это «мы»?

— Пусть будет МИ-6, если вам так нравится… Как вы понимаете, условно. Так вот, мы получили сведения о деятельности некоей российской группы или организации, сведения чрезвычайно тревожные. К сожалению, подробностей нет, и зацепка только одна — человек, живущий на улице Победы. Точнее, у него две квартиры, но у меня были основания установить наблюдение именно за этой, что я и сделал утром двадцатого мая.

Ника слушала с возрастающим вниманием, можно сказать, она вся превратилась в слух. После небольшой паузы Шерман продолжал:

— Тот человек не появился, но в пустую квартиру зашел юноша, который пробыл там недолго. Так как я действую один — причины объяснять не стану, — я счел, что важнее проследить за визитером. В ту квартиру, куда он отправился — и позже никуда не выходил, — вечером пришли вы. Я переключился на вас, и, очевидно, это было моей ошибкой, потому что тем вечером в квартире юноши… Это ведь его квартира, его дом? Что-то произошло… Как я узнал об этом? Очень просто. Следующим утром я вновь был у его подъезда. Приехали вы, поднялись в квартиру, а когда вышли… На вас лица не было… Все ваше поведение, затем «скорая помощь»… С того момента я уже не терял вас из вида. Вот как я оказался возле дачи, где была стрельба…

— И это все?

— Все, что я могу вам сказать.

— И вы ничего не знаете… о списке, об убийствах? — Ника прикусила язык, но было поздно.

— Ваша очередь рассказывать.

— Э, погодите… Как закурить хочется!

— Так курите…

Ника вышла и возвратилась с пачкой «Мальборо». Шерман крутанул колесико зажигалки.

— Вы ничего мне не сообщили, просто ничего. — Она выпустила дым, оглянулась в поисках пепельницы, Шерман подвинул декоративную лодочку. — Вы рассказали, как вышли на меня, ну и что? Так или эдак — не все ли равно. О главном вы умолчали. Какие у вас тревожные сведения, что за деятельность российской группы?

— Простите, но это запретная зона.

— Блестяще. И вы хотите, чтобы я вот так выложила вам все, что знаю? То есть поработала на британскую разведку? Если вы меня вербуете, не лучший путь выбрали. Соблазнили бы хоть для начала… И потом, несмотря на ваши заверения, вы мне солгали!

— В чем?

— В том, что вы один. А эта квартира, а ваша машина? Так-таки в одиночку и устраивались, никто не помогал?

— Ника, Ника, — укоризненно произнес Шерман. — Снова вы не следите за буквальным смыслом слов. Я ведь не говорил, что у меня нет связей, контактов. Я говорил, что по некоторым причинам провожу в одиночку оперативные действия. Это разные вещи, вы не находите?

— Ладно. — Ника махнула рукой, и дым завился вокруг ее сигареты. — Это все ерунда. Если вы рассчитываете на меня, вам придется быть откровеннее.

Шерман задумался. Ника в первый раз видела на его лице выражение человека, не знающего, как поступить.

— Вот что, Ника, — вымолвил он наконец. — Пожалуй, я мог бы рискнуть и немного зайти за грань… Но дело в том, что вы мне не поверите.

— Как-нибудь поверю.

— «Как-нибудь» ситуацию не спасет. Возможно, позже, если изменятся обстоятельства… А сейчас я скажу вам только одно — и хотите верьте, хотите нет. Да — попытаемся найти выход вместе, нет — что ж, идите, я вас не удерживаю. Без вашей информации мне будет трудно, и очень, но…

Это «идите, я вас не удерживаю» в значительной степени склонило чашу весов на сторону Шермана. Идите — но куда идти? За стенами этой квартиры — изменившийся до неузнаваемости, страшный мир, где так близко убивают людей, где сама Ника вот-вот может попасть в перекрестье прицела, где не у кого просить помощи и защиты.

— Я слушаю, — сказала она.

— Опасность угрожает не отдельно взятым интересам Англии, России или любой другой страны. Опасность угрожает всему человечеству, она реальна и велика. В шестидесятых годах был Карибский кризис, когда едва не вспыхнула ядерная война. Эта угроза — иного рода, но последствия будут не менее ужасающими.

— Опасность, исходящая от этой российской группы?

— Да.

— Господи, — пробормотала Ника. — Да что же это такое?

— То, о чем я вынужден пока молчать.

— Я вам не верю.

— Почему?

— Потому что настолько серьезные проблемы не решаются в одиночку.

— Чтобы объяснить, мне пришлось бы затронуть сущность угрозы, а как раз этого я не могу.

Ника посмотрела прямо в глаза Джона Шермана, и он не отвел взгляда. Что прочла она там? То, что сказанное — окончательно, никаких дополнений не будет и продолжать разговор на эту тему бессмысленно. Но не только это. Непреклонность, усталость — да… И может быть, мольбу о доверии.

— Хорошо, — сказала Ника. — Я с вами, Джон.

Плотина рухнула. Ника и не подозревала, какое непередаваемое чувство легкости она испытает, стоит лишь решиться. Не подозревала она и о том, как сильно нуждается в освобождении от давящего, неподъемного груза. Стараясь не упустить ни малейшей подробности, она поведала Шерману обо всем, что случилось с той минуты, когда вечером двадцатого мая она переступила порог квартиры Бориса Кедрова. Она говорила, наверное, с полчаса или дольше, по нескольку раз возвращалась к одному и тому же — Шерман не перебивал, понимая, что это ей необходимо. Она вынула сложенную бумажку со списком из часов Бориса, расправила на столе. Не умолчала она и о последнем звонке Радецкому, и о письме в прокуратуру. Вот тут Шерман прервал ее.

— Что это было за письмо? — спросил он обеспокоенно.

— Очень короткое. Имена из списка, без тех троих, конечно, предупреждение о готовящихся покушениях, и все. Я поступила неправильно?

— Да нет, почему. Пользы от вашего письма не будет, но и вреда, полагаю, тоже… Впрочем, я думаю, эти убийства на какое-то время прекратятся.

— Прекратятся?

— Из-за нас с вами, — пояснил Шерман. — До сих пор у них все катилось гладко, и вдруг такой прокол. Они не посмеют продолжать как ни в чем не бывало. Постараются разобраться.

— А вы, Джон?

— Что?

— Вы не постарались. Могли бы тряхнуть этих киллеров.

— То есть допросить? Ника, это обычные криминальные торпеды низшего ранга, они знают лишь одного человека из длинной вереницы посредников, да и тот, скорее всего, отдавал приказы по телефону.

— Зато они теперь смогут описать нас, и через ту же вереницу описание дойдет до заказчиков. Почему вы…

Ника испуганно осеклась.

— Почему я не убил их? — спокойно докончил за нее Шерман. — Да потому, что между ними и мной существует разница.

От нахлынувшего стыда Ника не знала, куда девать глаза:

— Простите меня, Джон.

— Ничего, у вас всего-навсего сработал эдакий стереотип суперагента. Хорошо, что он разрушен, мы будем лучше понимать друг друга… А насчет описания… Надеюсь, они толком не разглядели ни вас, ни меня. Что у них есть — красная машина? Сомневаюсь, чтобы хоть один из них запомнил номер, но если запомнил, это им мало чем поможет. Я позаботился о надежном прикрытии с этой стороны.