— Тогда это пустой номер. Берия одно время грозился спустить меня в подвалы Лубянки…
— Но сейчас другое время, и он стал уже другим, — заметил Курчатов. — Как-никак, теперь он Маршал Советского Союза. Так что не все еще потеряно, я попробую его переубедить…
После успешного испытания советской атомной бомбы авторитет академика Курчатова поднялся на небывалую высоту, и поэтому ему удалось доказать Берии, что Квасников заслуживает не меньшей, а, может быть, даже и большей награды, чем те пять разведчиков, которые были внесены в длиннющий список представленных к награждению лиц. Нашлось в нем место и Леониду Романовичу: за вклад, который Квасников внес в дело создания атомной бомбы, он был удостоен ордена Ленина. Семен Семенов (Твен), Анатолий Горский (Вадим), Александр Феклисов (Калистрат), Владимир Барковский (Джерри) и Анатолий Яцков (Яковлев) были награждены орденом Трудового Красного Знамени.
Лишь 25 сентября 1949 года, спустя почти месяц после взрыва, Москва сама объявила всему миру, что Советский Союз тоже имеет свою атомную бомбу.
Создание Советским Союзом ядерного оружия настолько ошеломило правительственные круги США и Великобритании, что Трумэн и Эттли срочно созвали секретные заседания своих кабинетов, на которых предусматривалось рассмотреть военно-политические аспекты этого события. Президента США и премьер-министра Великобритании интересовали два вопроса: как могло получиться, что Советский Союз, до крайности истощенный опустошительной войной с Германией, не обладающий промышленной мощью Америки, лишенный необходимого сырья, сумел создать за столь короткий срок ядерное оружие и почему ни ЦРУ, ни МИ-6 ничего не знали об этом?
Всего год назад директор Центрального разведывательного управления адмирал Роско Хилленкоттер утверждал, что «существует чрезвычайно слабая вероятность того, что русские создадут свою первую атомную бомбу к середине 1950 года, но наиболее вероятная дата, по нашему мнению, — середина 1953 года». Не избежал ошибки и корифей американской разведки Аллен Даллес, заверявший сенат, что ЦРУ будет знать, когда в России появится своя атомная бомба. За то, что ЦРУ ничего не знало о разработке и производстве в СССР нового оружия, Хилленкоттер был смещен со своего поста. Должность директора ЦРУ занял генерал Уолтер Беделл-Смит.
Но критиков американской разведки замена руководства не удовлетворила, они требовали укрепления спецслужб, с помощью которых можно было бы противостоять чудовищным устремлениям «врага» и более эффективно получать информацию о его нежелательных действиях по отношению к США. Еще дальше пошел конгрессмен Ричард Никсон: он потребовал от президента Трумэна обнародовать факты о существовании советских шпионских групп, которые «похитили и передали СССР самые важные тайны об атомной бомбе, которыми когда-либо обладало человечество».
В ответ на такие заявления директор ФБР Эдгар Гувер приказал своим сотрудникам во что бы то ни стало найти «атомных» шпионов, которые дали возможность русским так быстро создать свою бомбу. Это указание привело к тому, что Америку снова захлестнула война шпиономании. При повторной проверке всех ученых и специалистов, работавших до 1946 года в Лос-Аламосе, подозрения пали на группу английских исследователей, но больше всего на Клауса Фукса.
ФБР давно уже было известно, что Фукс перед приездом в США доброжелательно высказывался о Советском Союзе, что еще в студенческие годы он состоял в Компартии Германии, что в захваченных после войны архивах гестапо физик Клаус Фукс проходил по особому списку под номером 210 с пометкой: «Доставить в Германию, если будет найден в Советском Союзе». Раскручивая заново «дело Фукса», американская разведка подвергла тщательному анализу старые дела на его сестру Кристель Хейнеман и Элизабет Бентли — «королеву красных шпионов». По первому делу Фукс немного «засветился» как связь разоблаченного предателем И. Гузенко агента военной разведки Бэкона — канадского ученого Израэля Гальперина (вот когда аукнулось Чарльзу его короткое пребывание в Канаде); по второму — Бентли дала показания о том, что Гарри Голд (связник Клауса Фукса агент Раймонд) был «шпионом Москвы». Его действительно несколько раз допрашивали в 1948 году, но Голд отрицал свою принадлежность к советской разведке (речь тогда еще не шла об утечке из Лос-Аламоса атомных секретов). Теперь же, когда сотрудники ФБР получили от Кристель описание наружности приходившего к ней в 1945 году американца (это был Раймонд) и интересовавшегося адресом ее брата, они обратили внимание, что внешние черты Голда, его приметы и фотопортрет, находившиеся в деле разработки, очень схожи с описанием личности неизвестного американца. Голд снова был вызван на допрос, но он и на этот раз отрицал, что когда-либо ездил к проживавшей в Кембридже под Бостоном некоей Кристель Хейнеман, что знал ее брата и встречался с ним.
Тогда же, осенью 1949 года, криптографы ЦРУ провели расшифровку некоторых телеграмм НКВД, которыми Москва в 1944 году обменивалась со своим генконсульством в Нью-Йорке. Эта операция, получившая у американцев название «Венона», вывела их на псевдоним Клауса Фукса — Чарльз. ФБР попросило у англичан разрешения на допрос немецкого ученого в Лондоне, однако несносные британцы на это не пошли, но все равно тучи над ним стали сгущаться. И хотя конкретными данными о его шпионской деятельности ведомство Гувера не располагало, оно все же проинформировало МИ-5 о своих косвенных уликах: ФБР сообщило об обнаруженном при обыске у Голда плане города Санта-Фе с пометкой места встречи Чарльза и Раймонда, об упоминании имени Фукса в записной книжке разоблаченного в Канаде советского агента Бэкона, и высказывалась версия о возможной причастности Фукса к утечке из британской научной миссии секретных материалов по «Манхэттенскому проекту». Все это заставило английскую контрразведку ускорить «прощупывание» Фукса.
Начальник службы безопасности Научно-исследовательского атомного центра в Харуэлле Генри Арнольд решил действовать осторожно и методично. Он «обставил» ученого так, что каждый его шаг стал находиться под наблюдением. Но главные свои усилия Арнольд направил на то, чтобы подружиться с ним, расположить его к себе. Действовал он при этом деликатно, ненавязчиво, не лез в душу с вопросами, искал точки соприкосновения, выявляя его слабые и уязвимые места, используя которые можно было бы добиться признания или раскаяния в содеянном.
Фукс, почувствовав, что попал в поле зрения английских спецслужб, стал постоянно испытывать страх за свою судьбу. А когда он узнал, что его отец переехал на постоянное жительство в Восточную Германию, то сообщил об этом Арнольду и поинтересовался: что, может быть, ему, имеющему особый допуск к секретам, следует в этом случае уйти из Харуэлла? Фукс рассчитывал таким образом «по-тихому» уволиться со сверхсекретного объекта и переехать к отцу в Лейпциг. Но обернулось все по-другому. Арнольд пообещал помочь ему чем сможет, но тотчас сообщил в Лондон руководству МИ-5 о своем разговоре с ученым, который был тогда подавлен, растерян и чем-то сильно озабочен.
Шефы МИ-5 после такого сигнала решили форсировать разработку Фукса: началась круглосуточная слежка за ним, подслушивание его телефонов, перлюстрация корреспонденции, а для дальнейших бесед с ним и побуждения его к добровольному признанию связи с советской разведкой (прямых улик его сотрудничества у МИ-5 не было) в Харуэлл поехал опытный следователь и психолог Уильям Скардон. На первой же довольно продолжительной беседе — а по существу это был настоящий допрос с умело расставленными хитроумными ловушками — он дал понять Фуксу, что знает о нем почти все, и в конце предъявил ему обвинение в передаче секретных сведений Советскому Союзу, чем основательно смутил подозреваемого и поверг его в шоковое состояние. Убедившись, что Фукс действительно виновен и поэтому глубоко переживает внутренний кризис, Скардон в тот же вечер уехал в Лондон, решив предоставить своему подопечному необходимое время «дозреть», побыть наедине со своими тяжкими мыслями.
