Это известие было совсем не радостным и усложняло его положение в связи с написанным и еще так и не переданным рапортом.
— А я не думаю, — мотнул головой Белугин, — пусть пони думает, у него голова вон какая большая! И глаза грустные. А я? Я точно знаю, где найду, а где потеряю. Ух ты, целая строчка из песни. Надо будет втюхать каким-нибудь поэтам доморощенным.
Соломин сосредоточился.
— А вы уверены? Просто я спрашиваю… ну, у меня действительно срочный вопрос. По делу.
Соломин задумался; он все не мог решить, сказать или не сказать о своей находке. Белугин был мужик ушлый, да и разведчик опытный. Более тридцати лет мотался по миру. Всякое повидал. Он вполне мог подсказать что-то дельное. Да и по уровню компетенции первый зампред мог принимать решение по такому поводу самостоятельно.
Двери лифта мягко открылись, и Белугин, выйдя из кабины, взял под локоть Соломина и тихо произнес:
— Ты, Юрь Максимыч, не грусти и не надейся на Председателя. Он сегодня, знаешь, не выдержал на ковре у дедушки БэНа и наговорил разных глупостей. Так что если не сняли уже, то завтра точно полетит! Что твой Карлсон. Не догонишь. Так что нам с тобой нужно теперь самим выруливать с нашими проблемами.
Белугин похлопал Соломина по плечу и протолкнул вперед, минуя очередь к кассе, — по общему правилу генералы обслуживались без очереди, и то, что Белугин на правах льготника прихватил с собой и Соломина, никого не смутило. Впрочем, чтобы сгладить щекотливый момент, он повернулся к очереди и с самым серьезным видом произнес:
— Товарищи чекисты, не забывайте пробивать чеки! Предъявляйте пробитые чеки официантам начеку. Сохраняйте чеки и ваше спокойствие до выхода из ЧеКа! Ха-ха-ха!
Очередь отреагировала оживленно, но сдержанно. Совсем не одобрить шутку одного из руководителей могущественного ведомства было опасным вольнодумством, да и шутки Белугина — простые и понятные — вполне устраивали офицеров.
«Надо спросить… — решился наконец Соломин. — Отличный шанс!»
Академик
Черкасов пытался поговорить с академиком утром, но у того все время толпилась публика, а потому приходилось ждать. И лишь в обед Черкасов не выдержал, двинулся напролом и хлопнул дверью приемной так, что секретарь подскочила:
— Ой! Да вы что?! Борис Васильевич! Штукатурка сыплется. Так же нельзя!
— Можно. Все можно, когда нужно. У себя? — Он кивнул на массивную бронзовую вывеску.
Секретарь поправила прическу.
— У себя. Но сейчас ведь обед.
— Что ж, тем лучше. Никто не помешает. — Борис отодвинул секретаршу и толкнул обитую потрескавшейся по всей поверхности кожей дверь: — Илья Иосифович, разрешите?
Дремавший академик вздрогнул, пожевал бородку, вгляделся и наконец-то узнал:
— А? А-а-а, Борис Васильевич, пройдите.
— Спасибо. — Черкасов сел напротив и положил перед академиком уже знакомый ему список.
— Илья Иосифович, у меня пара вопросов. Можем переговорить?
Рунге едва заметно сдвинул брови:
— Переговорить? Да-да, можем.
— Вот только что, буквально вчера, наш известный всем издатель приходил ко мне вот с этим самым списком. Я его просмотрел и закрыл несколько публикаций. А проходит пара часов, и что я узнаю? В план издательства попали, и непонятно, как попали, лично мной закрытые книги.
Рунге приподнял очки и бросил на Черкасова подслеповатый слезящийся взгляд:
— Хм. А как вы, Борис Васильевич, узнали, что они уже в плане издательства?
Черкасов в прямом смысле прикусил язык. Академику не следовало даже подозревать, что у его заместителя есть такие информационные возможности.
— В том-то и беда, — мгновенно перешел он в наступление, — что я, ваш заместитель, узнаю о таких важных вещах совершенно случайно! — Черкасов яростно всплеснул руками, но уже понял, что объяснять придется. — Спросил я Смирнова о соглашении, которое он с англичанами заключил. Там ведь тоже фигурирует один вопрос сомнительный. В плане секретности… — на ходу сообразил, куда надо гнуть, Черкасов.
Академик молча ждал.
— Он мне говорит, что уже гриф снят и тема устарела. Плюс выходит открытый учебник, — начал перечислять Черкасов, — понятно, что я тут же зашел к Кантаровичу — просто чтобы проверить информацию! И что я от него узнаю?! Вы все подписали!
Рунге вздохнул и опустил глаза. Ему определенно было неловко от своего приступа старческой подозрительности.
— А вы что подумали, Илья Иосифович? — не стал щадить его Черкасов.
Академик, не поднимая глаз, принялся перекладывать стопку документов.
— Я? Подумал я, батенька, что вы не во всем, что касается физики, правы.
— В каком смысле, господин ректор?
— В прямом. В самом что ни на есть физическом смысле, — как-то недобро процедил Рунге. — Вы закрываете тему, которую одобрил ученый совет института, а теперь еще и президиум. Как же можно так? А? Объясните мне, прошу вас…
Черкасов молчал. Он не мог рассказать академику обо всех своих подозрениях, и уж тем более о вчерашнем звонке Соломина. Тем более что Юра ничего, в общем-то, и не сказал. Так, посоветовался со старым товарищем…
— Вот я и говорю, дорогой мой заместитель, — сокрушенно покачал головой Рунге, — лучше посоветоваться со мной, чем ломиться в открытую дверь.
Черкасов поджал губы. Это было чистой правдой. Рунге и впрямь был вполне открыт и доступен. Так что выходило как-то глуповато: пришел поспорить на принципиальную тему, а попал пальцем в небо. Он же видел, что переданная копия списка заверена ректором и президиумом Академии наук. А это значит, что в случае возражений придется выходить на уровень Правительства и Премьера.
«А для этого у меня нет ни сил, ни возможностей…»
Черкасов виновато улыбнулся:
— Действительно, что это я? А вообще, Илья Иосифович, я к вам по другому поводу, — повернул он разговор в другую сторону.
Черкасов четко знал, что, если все правильно сделать, собеседник запомнит лишь последнюю тему обсуждения. Так его учили психологи. И теперь он аккуратно переключал внимание Рунге.
— Я говорю о том, что Смирнову нужно бы почетче отработать по договору. Англичане — народ серьезный. Это вы и без меня знаете.
Рунге озабоченно причмокнул протезом:
— Это правда. Консервативны и до безобразия пунктуальны. Этакие Пиквики…
— Так я и говорю, — поддержал его Черкасов, — посоветуйте Смирнову не срывать договор, и если какие вопросы по моей части, то пусть заходит. Оперативно все решим.
Черкасов широко и открыто улыбнулся, и ректор как-то успокоился и удовлетворенно, словно закипающий чайник, заворчал:
— Ну и славненько. Смирнову и впрямь надо бы работать с вами поактивнее. Глядишь, нам и еще подкинут контрактик? Как думаете, Борис Васильевич?
— Без сомнений! — еще шире улыбнулся Черкасов. — С кем же еще работать, если не с нами, Илья Иосифович?
Рунге расцвел, а Черкасов поднялся и уважительно склонил голову:
— Не смею вас задерживать, господин вице-президент.
Он знал, что это обращение, несмотря на приставку «вице», Рунге любит больше всего.
«Ну, я вам теперь устрою…»
Обед
Полковник Соломин и генерал Белугин продолжили разговор в перерывах между уничтожением борща и котлет по-киевски — вдвоем за самым дальним столиком. Рядом была лишь пластиковая облезлая пальма, привезенная и подаренная кем-то из предыдущих председателей в лучшие времена родной «конторе», да неизвестно как проникшая на строго секретный объект пестрая кошка. Кошка дремала на стуле, а пальма мечтала поскорее превратиться в пластиковые пакеты после утилизации, к которой давно уже была готова.
— Юрь Максимыч, я могу тебе что предложить, — не стал выкобениваться Белугин, — подай рапорт мне напрямую. Через канцелярию. Я рассмотрю тут же. Утром в газете — вечером в куплете. Проверочку проведем и дельце заведем. Как говорится, мы дел не шьем, мы их строчим. Если стоящее дело, то я могу взять руководство на себя. Тебя назначу руководителем группы. Как считаешь?