История становилась все более занятной. Что мог Ватагин предложить командованию? Он вывез из Баната пятьсот семьдесят карточек — широкое основание конуса. Теперь его записная книжка заключала в себе пятнадцать фамилий, включая смотрителя перевала. Конус стремился к своей вершине. Отчетливо выделялась одна подробность: из этих пятнадцати четверо изменились за последний месяц по той или иной причине: стали нелюдимыми, косноязычными или заиками. Причина понятна: они контужены; действительно, война прокатилась по этим местам. Двое в эти же дни потеряли жен, как Христо Благов и Исаак Ченчи. Тоже может случиться. И все же, если вся эта темная история, занимавшая полковника Ватагина уже около двух месяцев, смахивала иногда на старинную пьесу с кинжалами и масками, то в этом месте она начинала казаться разыгранной даже немного по-любительски.

К обеду появился Сослан Цаголов.

— Ну к черту! Вот война сколько народу калечит! — говорил он, как всегда нетерпеливо дожидаясь вызова. — Этот мой, сильно контуженный, даже «пама-мама» не выговаривает. Не повезло ему!

Над ним подтрунивали: не иначе, его подшефный перепугался появления такого энергичного капитана. Азартный горец ожесточился, ходил в отдалении от собравшихся во дворике офицеров:

— Идите к черту, что вы меня разыгрываете!

Это был один из самых осмотрительных разведчиков, — как ни странно при его характере. И он сердился, когда его предупреждали, чтобы он «не переходил границ», или подтрунивали, как сегодня.

Ватагин не принимал его до вечера. В офицерской столовой Сослан один съел целый арбуз, вернулся в помещичий дом и читал газеты — солидно, в полном самоуважении. Чувствовалось, что он здорово обижен. Лучшему своему приятелю, капитану Анисимову, он сказал с горячим упреком:

— В ауле у меня маленькие братишки, они друг дружку разыгрывают. Зачем мы будем! Д\ы не маленькие.

Анисимов посмеялся:

— Думаешь, мы тебя разыгрываем? Это факт, что уже пять подшефных оказались контуженными.

— Слушай, я воронку видел! Соб-ствен-ны-ми глазами…

— Видел?

— Как тебя вижу!

— Ну что ж, значит, первое — установим наличие воронки.

— Я бы их всех перехватал — и делу крышка!

— Дорогой, что ты понимаешь со своей энергией и невежеством? — по-дружески откровенно спросил Анисимов.

Но именно тут Цаголов не обиделся, рассмеялся. Они закурили.

А через полчаса в другом углу комнаты слышался жаркий голос Сослана, он доказывал Лукомскому:

— Слушай, Ваня, я медицинский техникум кончил в Осетии. Я это дело понимаю лучше всех…

Позже всех вернулся из маленького городка Медиаша лейтенант Буланов. Он докладывал полковнику в присутствии вызванного наконец Цаголова. Это была известная привычка Ватагина: поманежить несчастного Сослана, выпустить из него пар, чтобы потом разговаривать со спокойным человеком. Цаголов сидел и недоверчиво слушал доклад Буланова. Оказалось, что, по странной случайности, его медиашский настройщик роялей был шестой по счету из тех, кто недавно, в связи со скоротечными боями вблизи города, попал на мину.

— Слушай, Буланов!.. Простите, товарищ полковник, разрешите обратиться, — поправился Цаголов и опять закричал в азарте изобличения: — Он же настройщик роялей! Зачем ему понадобилось уходить за город? Что вы меня разыгрываете!

— Капитан Цаголов, — спокойно сказал Ватагин, — надо говорить не так шумно. Меньше страстности — больше ясности. Лучше молчать. Даже в разговорах с товарищами. Вы забудьте об этом. Забудьте вообще о вашей поездке.

— Я бы их всех перехватал — и делу крышка! — угрюмо сказал Сослан.

— У вас методы плохого начальника районной милиции, — добродушно возразил Ватагин.

Цаголов взглянул на полковника из-под бровей — глаза его выражали тоску и боль непонимания.

— Товарищ полковник, — взмолился он, — честное слово, отпустите меня на флот, не гожусь я для этого дела!..

Полковник не дал ему выговориться и вежливо выпроводил из комнаты на время разговора с Булановым.

32

Капитану Цаголову так и не удалось в этот вечер рассказать полковнику о своем подшефном.

Около девяти часов раздался телефонный звонок. Говорили от коменданта города, но, как ни странно, у телефона оказался Константин Шувалов, знакомый Ватагину латинист из Тырнова.

— Мне необходимо вас видеть.

— Откуда вы здесь?

— Меня вызвали к брату.

— К Станиславу Шувалову? Он вернулся?

— Он умирает… Когда мы говорили с вами прошлый раз, я понял, что вас интересует Марина Ордынцева. У меня есть сведения о ней.

— Немедленно высылаю за вами машину.

— Я не могу оставить брата.

— Сейчас же выезжаю к вам…

Захватив с собой Буланова, все еще продолжавшего рассказывать про нелюдимого настройщика роялей, Ватагин сел за руль.

В маленькой комнате, слабо освещенной настольной лампой под зеленым абажуром, заставленной венскими стульями и чем-то удивительно неожиданно напомнившей Ватагину чеховский дом в Ялте, его встретил осунувшийся и растерянный Константин Шувалов.

— Понимаете, он сам захотел вас видеть. Расквитаться! Расквитаться перед смертью с этим титулованным уголовником Пальффи. Не то это навязчивый бред, не то единственная нить, которая его еще привязывает к жизни. Когда я сказал, что знаю представителя русской разведки, он сам настоял, чтобы я позвонил к вам.

Слушая Шувалова, полковник смотрел в дальний угол комнаты, где под образами на узком кожаном диване, покрытом латаной простыней, лежал человек с блестящим от пота лицом и тонкими черными усиками. Мертвенные зеленые отсветы от абажура бродили по граням пластрона его измятой крахмальной рубашки.

Константин Шувалов обернулся назад, следя за взглядом Ватагина.

— Забылся, — прошептал Шувалов, — впервые за эти пять часов…

Он доверчиво поглядел на Ватагина своими ясными голубыми глазами:

— Мы были больше, чем чужими, — мы были врагами! А сейчас я не знаю, чего бы не сделал, только бы он остался жив… Не надо будить.

Ничем не выдавая своего нетерпения, полковник тихо опустился на стул.

— Расскажите, что с ним произошло, — попросил он Шувалова.

Из сбивчивого рассказа латиниста можно было понять, что Пальффи направил Шувалова в Бухарест вслед за сбежавшей Мариной, чтобы прикончить ее прежде, чем она успеет каким-нибудь образом отомстить ему, — слишком много она знала про Пальффи Но он слишком высоко оценил напускной цинизм Станислава. Тот и не смог, и не захотел убивать Марину. Это был его первый дебют в «мокром деле». Латинист так и сказал — «дебют», по-видимому повторяя слова брата. Напротив, Станислав ее лечил. У этой хрупкой женщины оказалась железная сопротивляемость, — впрочем, это в медицине известно, что нервный подъем психически неуравновешенных лиц совершает чудеса. Не дождавшись Станислава на условленном месте встречи у дунайской переправы, Пальффи сам появился в Бухаресте и, поняв, что Шувалов совершенно не подготовлен к роли, которую он ему предназначал, решил убрать его со своей дороги. Только случай — то, что квартира, где остановился Шувалов, принадлежала спекулянту, обменивавшему валюту, и к нему как раз явились клиенты, — помог Станиславу избавиться от верной смерти. Но покалечить его успели. И, как сказал час назад доктор, на спасение мало надежд.

— И это все, что он вам рассказал? — насколько возможно мягко спросил Ватагин.

— Он сказал, что чувствовал себя девкой-чернавкой, которая пожалела белоснежку и оставила ее в лесу. Он и в детстве был с юмором, — тихо добавил Шувалов и заплакал, опустив голову на спинку стула.

Искреннее человеческое горе никогда не оставляло холодным Ватагина. Он и сейчас представил себе всю глубину воспоминаний детства, прочность семейных уз, которые связывали этих так не похожих друг на друга братьев. И все-таки мысль о том, что он примчался, чтобы слушать эти сентиментальные сказочные аналогии, раздражала его. И как бы в ответ на это нетерпеливое движение мысли Ватагина, больной зашевелился. Он открыл глаза. Он долго смотрел на полковника и наконец вымолвил: