— Вот нехорошо Сергея Никифоровича в одиннадцать ночи от преферанса отрывать, а придется.

Даже в неверном свете уличных фонарей было видно, как побледнел лейтенант.

— А вы, юноша, готовьтесь, готовьтесь, — ободряюще закивал Артем, — я сейчас вам эту трубочку передам…

— Не надо мне ничего передавать… — отодвинулся молодой офицер.

— Сергей Никифорович? — изобразил готовность передать трубку Артем. — Вы уж извините, что так поздно звоню. Это Павлов Артем, адвокат. Да-да, тот самый…

Лейтенант отчаянно замахал руками, и жест был столь же однозначен, сколь и понятен: все, сдаюсь, ваша взяла!

Конопатый сержант пограничных войск старался изо всех сил быть серьезным и строгим. Он хмурил белесые брови, морщил нос, поправлял тугой узел зеленого галстука, снова и снова рассматривал паспорт иностранного гостя.

— Вай ду ю кам хиэ? — Пограничник заглянул в маленькую шпаргалку и по слогам прочитал вопрос: — Вот из э гол оф ёр визит ту раша?

— То see how is your life in Russia going, — улыбнулся Ти Джей.

— Жизнь?

— Yeah! Life's goin!

— Хорошо. Можете идти.

— Спасибо. Доброго дня, — на чистейшем русском языке поблагодарил Ти Джей и закинул за плечо любимый рюкзачок «TUMY».

Этот рюкзачок нравился ему по двум причинам. Первая — они носили практически одно имя. Вторая — кевларовое покрытие защищало владельца не только от прямого удара ножом, но — при определенных обстоятельствах — и от пули, не говоря уже о повышенной вместимости рюкзачка.

Ти Джей обогнул очередь таксистов и частных извозчиков, рыщущих в поисках первых утренних клиентов, и двинулся на железнодорожную платформу. С недавних пор этот московский аэропорт обзавелся собственной платформой, и чистенькая электричка довозила пассажиров до центра за полчаса. Ти Джей прошел в вагон, выбрал кресло, надел наушники и всю дорогу до Москвы, расслабившись, слушал музыку «U-2».

Особенные воспоминания вызывала песня «Bloody Sunday», напоминавшая о кровавых событиях 70-х, когда в массовой стычке между ирландскими католиками и английскими протестантами погибли многие и многие смелые и красивые люди. В их числе был и дядя Ти Джея — Пол Рейли.

Ти Джей вздохнул. Именно дядя Пол был прямым потомком Сиднея Джорджа Рейли, убитого Советами в конце 1925 года. Многие славные представители клана МакФлеймов встали тогда на путь борьбы с британскими оккупантами, но совместить службу Королеве на тайном фронте, где МакФлеймы были всегда лучшими из лучших, с гражданской войной против оккупации было невозможно, и в итоге все, кроме дяди Пола, прекратили сопротивление.

Так, в размышлениях о судьбах членов огромной семьи, Ти Джей вышел на сумеречный утренний перрон, затем без труда смешался с пестрой многоголосой толпой и с ней же вплыл в Московский метрополитен.

Подземное царство ему нравилось — и за скорость передвижения, и за таинственность, и, само собой, за возможность перепровериться. Так он и сделал. Присев на свободное место, не снимая наушников, он откинулся на спинку и сделал вид, что задремал. На самом деле через полуопущенные веки Томми тщательно осматривал пассажиров. Подозрительными казались двое: молодой человек в черной куртке, с очень серьезным лицом и чересчур внимательными глазами, и женщина. Красивая, но в то же время вполне обычная, она как-то не вписывалась в подземку и выглядела чуждым элементом. Держала книгу Булгакова «Мастер и Маргарита», но явно ее не читала.

Этих двух обстоятельств хватало, и Ти Джей на второй остановке, дождавшись, когда двери с шипением начнут сдвигаться, как бы проснулся, вскочил и, придержав ботинком дверь, выскользнул на платформу. Тут же повернулся, скользнул по вагону цепким взглядом и увидел, что и парень, и девушка пробираются к безнадежно закрывающимся дверям. Ти Джей усмехнулся и, не дожидаясь, когда хвост электропоезда скроется в туннеле, поспешил наверх к переходу.

Он был уверен, что это обычный дежурный «хвост», и на него у русской контрразведки нет ровным счетом ничего. Однако у Ти Джея на сегодня были запланированы встречи, и обнаруживать свои контакты перед русскими он не собирался.

Соню ломали семь часов подряд — с двух ночи до девяти утра, и, разумеется, Коростелев использовал все: внятно объяснил, что такое русская зона и что с ней будут делать на каждом этапе вхождения в эту новую русскую жизнь.

Ковалевская молчала.

Коростелев попросил ее не строить иллюзий и сразу принять во внимание, что русская зона — это прежде всего антисанитария, почти неизбежный туберкулез и абсолютно неизбежное насилие — во всех его мыслимых формах. Впрочем, и в немыслимых тоже.

Как об стенку!

Коростелев указал на то, что даже по проторовскому заявлению ей грозит не менее четырех лет, а уж если ей докажут — а в Басманном суде и не то доказывают — шпионаж, то, может, будет и семь, и восемь. И каждый год она — абсолютно не умеющая жить жизнью скота — будет просить небеса о смерти как о высшей награде.

Без толку.

Она просто закрылась, как устрица, и лишь к девяти, когда Коростелев и сам совершенно выдохся, проронила:

— Я учитывала, что это может случиться со мной в России.

Иван Иванович оживился. Любое слово было намного лучше этого упертого молчания.

— И что?

— Я и ехала сюда, чтобы этого стало меньше… не шпионить… а спасти… родину.

Слышавший этот разговор из соседнего кабинета Соломин мысленно матюгнулся и дал измученному Коростелеву отбой.

— Теперь твоя очередь, — из рук в руки передал он заокеанскую птицу капитану Исаеву. — Давай ставь ее на конвейер, а к вечеру мы снова подтянемся.

— Она что у вас, не спала? — поморщился только появившийся на работе Исаев.

— А ты откуда в ментовку свалился? — зеркально поморщился Соломин. — Из института благородных девиц?

А буквально через полчаса дала знать о себе прослушка:

— Юрий Максимович, у нас контакт!

— Кто?!

— Лондон. Кудрофф.

Полковник Соломин просиял и с размаху ударил кулаком о стол.

— Я знал! Я чувствовал! Можешь соединить?!

— Без проблем, — с чувством собственного достоинства отозвался старший смены.

Ровно в девять утра на стол Николая Ивановича Смирнова легли данные испытаний всех пятидесяти образцов твердотопливных двигателей.

— Но вы сами знаете… — без улыбки проронил Кубышко.

Смирнов кивнул и скупым жестом показал, что хочет остаться один. Да, он знал, что это научный подлог, но иного выбора ему жизнь не предоставила. Вздохнул, завязал тесемки на папке и поднял трубку телефона. Нацепил очки и из записной книжки выудил визитку с телефонами Дэвида. Тщательно набирал вечно занятую «восьмерку», и только на двенадцатой минуте АТС сработала, и раздался слабый, но долгожданный гудок — словно комарик просился испить крови: «Пи-иии-иии-ии…»

Декан быстро набрал «десятку», затем код страны — «сорок четыре», дальше пошли цифры личного телефона. Треск, писк, гудок, затем тишина и глухой ответ:

— Hello! Professor Kudroff… speaking. Hello?

— How do you do! David!

— Good! How're you doing! Who is that?

— Sorry, professor, it's Smirnov from Moscow. From Russia.

— Oh! Nickolay, nice to hear you! How is everything? Our work?

— Yes, it's me. Everything is all right! O'key! You must arrive.

— Sorry? What's wrong? Something's happen?

— No. Nothing bad. Everything is good. Come to Moscow. We are ready. Work is finish!

— Really? Great! My congratulations! OK. I'll be with you next week.

— O! Not next week! Tomorrow, please.

— Tomorrow? Are you serious?

— Yes! Yes! Absolutely!

— Well… All right. I'll be very soon. Really, soon.

— Perfect! I'll meet you at airport.

— Great!

— Yes. Wait you very much.

— So, professor, see you soon! Goodbye!