— Они сами сказали, даже фотки показали.

— Не говорите загадками, я это не люблю, — начал сердиться Эди.

— Какие загадки, если они фотографировали нас в разных местах и даже городах.

— Какой-то детектив получается, я должен немедля предупредить Юру, чтобы он не ходил в больницу.

— Эди, я вас прекрасно понимаю, в вас живет прекрасное чувство товарищества. Но поверьте, поход в больницу не нанесет Юре никакого вреда. Он всегда может сказать, что его просто попросили передать письмо. И я готов это подтвердить на любом уровне. К тому же я отблагодарю вас и его за это.

— Отблагодарите… ладно, я еще подумаю, хотя радости от всего этого не ощущаю, даже начал сожалеть, что согласился, поскольку за вашими просьбами какой-то шлейф неясностей, — несколько примирительно заметил Эди, но тут же холодно добавил: — Не дай бог, еще и звонок дочери имеет какой-то подтекст. Нет, уж лучше сразу скажите, а то наши отношения могут завершиться на плохой ноте.

— Зря вы так, ведь я же открылся перед вами, иначе не стал бы рассказывать о фотографиях и о том, что Шушкеева подозревают в торговле валютой.

— Вы знаете, я системщик и неплохо владею методикой поиска истины. И это позволяет увидеть наличие или отсутствие логики в исследуемом явлении и делать в целом близкие к истине выводы, а в нашем случае — сомневаться в том, что вы говорите. Откровенно скажу, услышав от вас о том, что менты длительное время наблюдали за Шушкеевым, с которым вы поддерживали до каких-то пор приятельские отношения, а потом по пьяни пырнули его ножом, я делаю вывод, что вы тоже находитесь под колпаком милиции. А если вы мыслите иначе, то поступаете опрометчиво.

— Эди, я рад, что вы не служите у них, иначе с вашей логикой и предметным анализом доставили бы мне большие неприятности. Слава богу, что эти товарищи не обладают такими знаниями о природе теневых поступков и действий людей. Ну а насчет того, под колпаком я или нет, то у меня в этом нет никаких сомнений с того самого момента, когда увидел фотографии, — уже в несколько спокойном тоне пояснил «Иуда», продолжая все так же внимательно глядеть в глаза Эди.

— Если вы расскажете, насколько давно знакомы с Шушкеевым и как часто встречались с ним, что ели, пили, покупали и тому подобное, я смогу даже с большой долей вероятности ответить на вопрос, а есть ли у вас с ним какой-нибудь тайный общий интерес или вы случайный его попутчик, который в ненужное время и в ненужный час оказался под прицелом фотообъектива ментов. Конечно, если это вам интересно, — предложил, улыбаясь, Эди.

— Зачем вам это? — с напряжением в голосе спросил «Иуда».

Эди, выстрелив недовольным взглядом в лицо собеседника, произнес:

— Откровенно говоря, незачем, мне и своей проблемы предостаточно, но с другой стороны, я должен был это сказать, чтобы вы не держали меня за простофилю, если вам вздумается попросить меня еще что-нибудь для вас сделать.

Таким образом, Эди еще раз подчеркнул, что для него не представляют интерес дела «Иуды». Но в следующий раз он пойдет ему навстречу, если тот не будет хитрить. А то, что просьбы будут, уже сомнений не было, так как в ходе предстоящих допросов объекту начнут задавать вопросы о кейсе, московских фотографиях, конкретных связях, которые обоснованно подозреваются в совершении незаконных валютных операций, и это заставит его активничать.

— Дорогой Эди, о чем вы говорите, помилуйте, вас за простофилю станет принимать разве что умалишенный, а я таковым не являюсь, — проникновенно начал говорить «Иуда», от волнения делая глотательные движения.

«Он неплохой актер, посмотрим, что он еще выкинет, пытаясь сгладить возникшую неловкость», — пронеслось в голове Эди.

— …Признаюсь, я не считал нужным говорить вам о некоторых подробностях, думал, зачем это ему, но, оказывается, ошибался, вы ситуацию оцениваете глубже, чем я мог предположить. Так что уверяю вас, больше такого не будет, а относительно Шушкеева и наших отношений с ним могу сказать — это давнишняя история. И ничего хорошего в ней нет, я позже расскажу о ней, но только не сейчас.

— Опять загадки, — ухмыльнулся Эди. — Не утруждайте себя, я уже понял, что вы с ним промышляли валютой, так что не забудьте, когда выберетесь отсюда, поделиться на историческую науку.

— В какой-то степени вы правы, более того, прямо скажу, небезгрешен, и все от того, что хочется достойной жизни, а в нашей стране, чтобы достичь такого состояния, нужно уметь вертеться и иметь крепкие челюсти, иначе удачи не видать, — стиснув зубы, проговорил «Иуда». Затем, вновь привычно глубоко вздохнув, добавил: — Что же касается помощи науке, будьте уверены: выйду не выйду — все равно помогу. Такое мое слово.

— Это мне нравится, но только не в части — выйду не выйду, от которой пессимизмом попахивает, вы просто обязаны все сделать, чтобы выйти, и как можно скорее, — деловито произнес Эди. — Теперь это важно не только для вас, но и для исторической науки.

— Скорее всего, мне долго придется дышать этим смрадом, — почти сорвавшимся голосом выдавил из себя «Иуда», повернувшись в сторону открывшейся кормушки, откуда в следующее мгновение послышалась команда, что пора обедать.

— Однако легки они на помине, — с жестью в голосе сказал Эди, глядя на то, как к кормушке, гремя алюминиевой посудой, потянулись первые заключенные. Из угла тут же донесся визгливый крик Слюнявого, требующего пропустить его к первому черпаку.

— Вам бы следовало подкрепиться, — порекомендовал Бизенко, подтягивая к себе подушку, чтобы по привычке на нее облокотиться.

— Вам тоже, — заметил Эди, доставая из тумбочки чашку.

— Что-то не хочется, видно, перегрелся на допросе, — вполголоса произнес Бизенко, поджав под локти подушку и оперевшись на нее.

В этот момент Эди на какое-то мгновение стало жалко этого запутавшегося в паутине жизненных интересов человека, который после каждой встречи со следователем все более и более сгибался в ожидании неминуемого наказания, что проявлялось в заторможенных движениях, черных тенях под глазами, утерявшими блеск даже первого камерного дня.

«Интересно, выдержит ли он обвинение в шпионаже, зная последствия этого для себя, если только подозрения по валюте так его сотрясают? — думал Эди, изредка посматривая на его сгорбленную над подушкой фигуру. — Или он уже понимает, что кольцо вокруг него все плотнее сжимается, и потому так нервничает. Возможно и так, но рассчитывать на то, что он легко сдастся, не приходится. Он хитрый и опасный противник. Поэтому с ним надо ухо востро держать и продолжать методично расшатывать его оборону…»

Есть Эди не хотелось, но, по известным причинам, через силу заставив себя отведать вонючую баланду и вернув на место помытую посуду, прилег на койку.

Бизенко же оставался в прежнем положении. Лишь волнение спины от периодических глубоких вдохов и выдохов, да шевеление сцепленных пальцев рук под опущенной на них головой, выдавало, что он не спит. По всему было заметно, что Бизенко полностью занят думами о своем будущем и поиском возможного выхода из создавшегося положения.

Не прошло и десяти минут, как надзиратели открыли дверь и потребовали от всех выхода на прогулку. Зэки не заставили себя ждать и скорым шагом засеменили в коридор, а затем под наблюдением надзирателей, но уже строем вышли во двор.

Во дворе к Эди, который начал заниматься физическими упражнениями, подошел Долговязый и, сказав, что от Справедливого, протянул тонкую, длиной в спичечный коробок трубочку свернутой бумаги. На вопрос, а что это, подчеркнуто уважительно прошепелявил:

— Не знаю, братан, разверни, узнаешь.

Эди раскатал листок и пробежал глазами каллиграфическим почерком написанный текст: «К беспределу лакеев отношения не имею. Молодец, уважаю… Твоего кореша видели. Передали привет от тебя. Хороший малый, сильно копошится по твоему делу, но вряд ли что-нибудь у него без меня получится. Нужно перетолковать. Есть идея. Передай моему человечку, что хочешь мне сказать».