Он слушал майора, перелистывая немецкий иллюстрированный журнал. Котелков с обычным раздражением, которое всегда появлялось у него в конце разговора с Ватагиным, чувствовал, что начальник совсем потерял интерес к его докладу. Страницы иллюстрированного журнала он разглядывал сейчас более внимательно, чем недавно росчерк германского посла. Он даже прервал майора:

— Смотрите-ка, серия снимков под заголовком: «Могут ли звери смеяться?» Вы-то думали когда-нибудь об этом? К зверям у них интерес! Вот забавная морда: тигр. Великолепный снимок! Собаки… ну, эти, сам знаю, смеются. А вот гиена. И действительно хохочет!.. — Внезапно оборвав себя, полковник устало заметил: — Ладно, Котелков, идите отдыхайте. Я Цаголова назначу в ночное дежурство, не будет вам мешать.

Младший лейтенант Шустов надолго умолк — первый признак охватившего его раздумья.

Это случилось после его резкого разговора с майором Котелковым.

В горном селе объезжали площадь, запруженную народом. Шел митинг. С грузовика выступали восторженные гимназистки — мелодекламировали хором под рояль. Шустов даже не взглянул. Ватагин искоса поглядел на него, промолчал.

В другом селе Слава явился с базара мрачный, отплевывался. Ватагин осведомился, в чем дело? Оказывается, он увидел по пояс обнаженного мужчину, вращавшего жирным животом, — называется «танец живота», тьфу…

И в машине Шустов молчал, сверкая строгими голубыми глазами и вглядываясь в контуры впереди идущих машин.

Все это занимало полковника. Но, хорошо зная характер адъютанта, он не торопился с расспросами. Еще до вечера сам все скажет.

— Недоспал, что ли, Шустов?

— Да. Спать хочется.

— Скоро городишко будет, ты взбодрись-ка, выпей черного кофе.

— Чашечки у них малы…

Только вчера младший лейтенант купил темные очки, и форсил ими, и стеснялся их- все было. Теперь он сунул очки за целлулоидный козырек над смотровым стеклом машины.

Ватагин выжидал: что будет дальше? Вечерело. Славка возился со спущенным баллоном. Полковник отдыхал в придорожном садике на скамеечке. Сюда пыль с дороги не долетала.

— Нужно поговорить, товарищ полковник, — сухо сказал наконец Шустов, с решимостью подходя к нему.

— Садись. Говори, только не очень громко.

— Вы всё молчите насчет альбома, который Бабин нашел.

— А что же о нем говорить? Хороший альбом… В Ярославле я не бывал, не приходилось.

— Думать следует над альбомом, товарищ полковник.

— Это всегда полезно, — согласился Ватагин. — Что, какая-нибудь нить в руках?

— Есть две-три догадки. Конечно, рано делать заключения…

— Да, я и сам, признаться, задумался: очень занятная находка, — с едва заметной иронией подхватил полковник. — Если бы гитлеровские кресты были найдены, или сверток с валютой, или яды в пробирках, наконец «Моя борьба» с автографом автора, — все бы не так загадочно. Любая находка так не озадачила бы… Верно?

Шустов хладнокровно выдержал красноречивую паузу:

— Вот вы смеетесь, товарищ полковник, а я под лупой изучал фотографии этого неизвестного. Только вы серьезнее отнеситесь к тому, что я скажу… Я, между прочим, где-то в книжке прочитал интересную мысль, что в детстве для нас все бывает важно: сколько спиц на колесике, какие глаза у лягушки, а становимся взрослыми, гордые собой, уж и не сосчитаем даже, сколько пуговиц на собственном кителе.

Полковник энергично зачесал двумя руками седые волосы с висков на затылок. Здорово развивает младший лейтенант его собственную мысль, что разведчик должен обладать воображением ребенка! А про ссору с майором — ни слова…

— Знаешь ли, Слава, я сам пытался взвесить и должным образом расценить все наши домыслы и догадки. Что же ты нашел под лупой?

Ремень с медной бляхой заскрипел на животе Ватагина. Шустов подозрительно взглянул на него — кажется, он с трудом сдерживает себя, чтобы не рассмеяться.

— Что я нашел в альбоме? То, что мы попали впросак с тем мужчиной! Там ведь не одно лицо, товарищ полковник.

Славка перевел дух, чтобы проследить, какое впечатление произвело его открытие. Ватагин действительно был несколько озадачен:

— Ты хочешь сказать, что тут сняты разные мужчины?

— Да, именно. Это схожие лица, а не одно. Это семь разных мужчин.

— С таким поразительным сходством? Что ж, они близнецы, что ли?

— Не знаю. Мочки ушей разные. Морщинки на лбу разные. И характер асимметрии лиц различный.

— Скажи пожалуйста! А на височках одинаково подстрижено?

— Вот вы всё смеетесь, товарищ полковник!.. — сказал адъютант и встал, чтобы не задерживать начальство досужими размышлениями. — Значит, всё!

— Значит, всё, — смеясь, согласился полковник. — Представления о наградах переписал? Этот альбом сильно сбил тебя в сторону от прямых обязанностей. Где ночевать будем?

— В монастыре, товарищ полковник.

Что бы ни было, Шустову хотелось побывать у монахов. — когда еще в жизни случится? После разговора с гостеприимным старцем он разузнал дорогу: всего пять километров в сторону, на горе. Крестьяне говорили, что монахи ждут русских в гости, никто еще не заглядывал к ним.

— В монастырь так в монастырь, — сказал Ватагин, но тут же, прищурясь, осведомился: — Да ведь он мужской, говорят?

Славка пропустил насмешку мимо ушей. Дело прежде всего. Он был убежден, что его сообщение взято полковником на учет.

Горная дорога в сосновом лесу серпантином вилась над ущельем. Машина полковника Ватагина, а за ним и походная радиостанция въехали на мощеную площадку, огражденную с трех сторон увитыми хмелем старинными стенами, с четвертой стороны — отвесной скалой. Два послушника в черных рясах молча, с удивительным проворством развели половинки ворот. Машины вошли во внутренний двор. Монахи появлялись на открытых галереях многочисленных служб и низко кланялись. Пока младший лейтенант Шустов возился у машины, полковника Ватагина повели по галереям и темным деревянным террасам. На каждом переходе, на каждой лесенке стояли и кланялись русскому гостю, присоединялись к шествию — то горбоносый отец казначей, то отец эконом с густыми, словно орлиные крылья, бровями, то сам отец игумен — еще не старый мужчина с усталым лицом домовитого хозяина.

— Добро пожаловать, брат освободитель! — сказал игумен и распахнул широкие рукава приглашающим жестом.

Монахи, видно, в самом деле ждали гостей: еще никто не заезжал к ним из той армии, которая уже несколько дней как шла внизу, по дну ущелья. И в лицах послушников, и в неподвижных позах старых монахов, и даже в каменных плитах двора, в безмолвии колоколов и сдержанном скрипе дощатых полов в галереях — во всем сказывалось настоявшееся за эти дни ожидание: каков же он, русский человек, «дед Иван», и чего можно ждать от него теперь, когда он сделался большевиком?

Советский человек отвечал на приветствие игумена. Советский человек входил в трапезную и разводил руками, глядя на стол, щедро уставленный закусками и вином. Советский человек мыл руки над поднесенным служкой тазом и улыбался, ловя опасливые и робкие взгляды монахов.

— Ну и закуска! Нашему бы военторгу заглянуть, — смеясь, говорил советский человек что-то непонятное, но, видимо, доброжелательное.

За стол усаживались только старые монахи. Чувствовалось, что за дверьми идет толкотня и споры: кому из послушников подавать.

Вскоре подошли и сели на оставленные для них места младший лейтенант Шустов и водитель радиостанции.

— Часовые? — спросил Ватагин.

— В порядке.

— Бабин?

— Не идет, хочет слушать, — тихо ответил Шустов, разглядывая свои только что вымытые руки с несводимой чернотой под ногтями.

Между тем горбатый монах с подносом в руке уже весело кланялся полковнику. На подносе стоял штоф из темно-зеленого стекла и дюжина крохотных — с наперсток — стаканчиков. Игумен, уводя концом рукава свою широкую бороду, сам нарезал хлеб, сам бросал ломти в круглую чашу просторным движением обеих рук. Затем он поднялся и сказал по-болгарски слово: