После лечения в тюремной больнице Питер заметно изменился внешне: ссутулился, поседел. Походка —  и та стала другой: короче шаг, тяжелее поступь. Набравшись немного сил и здоровья в больничной палате, он все чаще стал подумывать о побеге и однажды даже поделился этой сокровенной мыслью с Блейком, а затем, по наивности своей предполагая, что дневники его теперь никто не проверяет, сделал 22 октября 1966 года легкомысленную запись:

«Мыслями своими все чаще обращаюсь к совершению побега. Еще 15 лет сидеть здесь — мочи нет. Чем больше задумываюсь об этом, тем безнадежнее кажется мне это дело. Шутка ли, около дюжины дверей с надежными засовами и вооруженными охранниками! Да и стены вокруг тюрьмы слишком высокие и к тому же с колючей проволокой. Чтобы вырваться на свободу, нужна помощь других. А кто здесь может помочь мне? Пожалуй, никто, кроме Бертрана[379]».

В тот же день, 22 октября 1966 года, — так уж совпало —  Блейк осуществил побег из тюрьмы Уормвуд Скрабе.

Питер был рад за него и очень сокрушался, что не выразил ему в свое время твердого намерения совершить подобный же шаг. «Все единомышленники уже на свободе, мы последние остались, — размышлял он наедине с собой. — Но еще не все потеряно, — надо мне тоже разработать свой план побега. — Потом заколебался: — Ну хорошо, допустим, убегу я из тюрьмы, а как же Лона? Она же в другой тюрьме?.. Не оставлять же ее одну?!» Долго шла в нем внутренняя борьба мотивов, а потом произошло неожиданное: своим побегом[380] Джордж Блейк настолько растревожил «британского льва», что на другой же день неизвестные джентльмены в котелках допросили Питера: что мог он знать о подготовке побега. Но ничего нового, кроме упоминания о своем знакомстве с Блейком, он не сообщил. Рассерженные «джентльмены» с Уайтхолла порекомендовали тюремным властям перевести Питера Крогера в категорию «заплатников»[381] как человека особо опасного для Великобритании. Питер выразил тогда протест против незаконного перевода его в эту категорию, но начальник тюрьмы Стренджуэйс не принял протеста и дал понять, что «гости» из Лондона сделали такое заключение на основании его же собственноручных записей в дневнике, в которых высказывалась мысль о побеге и что это зародилось у него после бесед с Блейком.

Питер понял, что совершил ошибку, потерял на какое-то время бдительность, делая такие записи.

А еще через некоторое время из Скотленд-Ярда пришло указание перевести Питера Крогера в тюрьму особо строгого режима Паркхерст на остров Уайт. Если раньше частый перевод его из одной камеры в другую обосновывался тем, что тюремные власти стремились тем самым якобы помешать всемохущей советской разведке расправиться с супругами Крогер из опасений, что они могут расслабиться и признаться в том, чем занимались в Англии и на кого работали, то перевод Питера на остров Уайт объяснялся уже по-другому: предотвращением его возможного побега, который он якобы замышлял вместе с Блейком.

Меры безопасности по переводу Питера Крогера в другую тюрьму были приняты чрезвычайные. Только семь человек знали о том, что его через два дня рано утром этапируют в Паркхерст. Сам Питер тоже не знал, в какую тюрьму его повезут. Об этом он узнает, лишь когда окажется на острове Уайт.

Сам остров был невелик, его можно всего за полтора часа объехать на моторной лодке. И в этом был свой смысл: на нем легче организовать охрану. Это во-первых. А во-вторых, и это было важнее, Уайт был совсем малонаселенным островом, и любой незнакомец, особенно сбежавший из тюрьмы, мгновенно привлек бы к себе внимание. Сбежать же из нее было практически невозможно: со всех сторон, кроме морского берега, она была обнесена рядами каменных стен и колючей проволокой, во многих местах были установлены телевизионные камеры, благодаря которым просматривался каждый сантиметр тюремной стены, кроме того, действовала система электронной сигнализации, а вооруженные автоматами стражи с собаками постоянно ходили вдоль стен.

Единственная возможность побега — это использование вертолета, но она была исключена, после того как тюрьму Паркхерст накрыли сеткой. Питера поместили в специальную камеру без окон и дневного света, которая находилась в другой, немного большей камере и представляла собой как бы спичечную коробку. То есть это была тюрьма в тюрьме, и содержались в ней самые опасные, профессиональные преступники —  убийцы и участники знаменитого ограбления века.[382]

Что было сил Питер выкладывался днем на работе в надежде, что это поможет ему уснуть ночью, но все было напрасно. Тюремный шум, когда кто-то навзрыд плакал, а другой без умолку громко пел похабщину, и бесконечно раздававшиеся крики надзирателей: «Заткнись, мать твою так!» — не давали никому покоя. Именно ночами унизительность несвободы становилась для Питера особенно нестерпимой, именно ночами он ненавидел свою камеру и мечтал вырваться на волю, в свободный мир Земли.

С сокамерниками он держался просто и с первых дней рассказал им о себе все, что было достоянием суда. Каждый новый день Питер проводил согласно заведенному порядку: завтрак, работа, получасовая прогулка, обед, пятнадцать минут на знакомство с прессой и перелистывание книг, а ровно в семнадцать с наступлением весны он шел на береговой склон и разрабатывал землю для небольшого огородика.

Я работал в тюрьме Паркхерст с 1963 года и с первого дня создания в ней особо охраняемого блока. Осенью 1966 года к нам привезли Питера Крогера. Выглядел он лет на семьдесят, хотя было ему тогда всего пятьдесят шесть.

Мистер Питер был всегда немного грустным и внешне замкнутым человеком с усталым видом. Казалось, он вообще смирился с тем, что ему предстояло отбывать еще пятнадцать лет. Поместили его в камеру с «выдающимися личностями», проходившими по известному делу об ограблении.

Что удивительно, эти уголовные преступники обращались с ним как с уважаемым человеком, хотя каждый из них знал, что он осужден был за шпионаж То есть ни у кого из них и в мыслях не было, чтобы отомстить за то, что «польский» шпион работал против их Англии. Наоборот, они тянулись к нему, считали своим старейшиной и любезно называли его дон Педро, любили побеседовать у ним, обсудить свои проблемы.

Глубокая убежденность мистера Крогера в справедливости того дела, которым он занимался в Англии, понимание своей роли в общей борьбе за лучшее будущее человечества, за мир во всем мире произвели огромное впечатление не только на аполитичных уголовников, но и на нас, тюремных надзирателей. Все дело, видимо, в том, что была в Крогере какая-то особая сила духа, он был со своими устоявшимися твердыми взглядами на жизнь. Людям слабым рядом с ним, как признавались многие из них при выходе из тюрьмы по отбытии срока наказания, было легко и нестрашно. Он как будто обладал невидимой, внешне неощутимой властью — мог запросто разнять ослепленных злобой драчунов-зэков и пробудить совесть в их заскорузлой душе. Каким-то непонятным мне тогда образом он даже заставлял подчиняться себе самых строптивых. Это потом уже я понял, что происходило так потому, что мистер Крогер, ощущая свое интеллектуальное превосходство над остальными, — а он действительно очень много читал, заказывал книги даже в островной библиотеке — никогда и ничем это превосходство не выказывал. Наоборот, он с уважением относился ко всем заключенным со всеми их недостатками и слабостями, которые являлись, как он считал, порождением социальных условий английской жизни, и был уверен, что на совершение преступлений эти люди пошли не от хорошей жизни.

Авторитет Питера был высок еще и потому, что он никого не подавлял своими знаниями: тот, кто спорил с ним, чувствовал себя всегда равным. Возможно, поэтому все, кто с ним общался, как бы брали над ним опекунство, ограждая его от грубостей и издевок некоторых наших охранников и заключенных из других камер и блоков. Но были у него и некоторые свои странности. Например, на территории тюрьмы он посадил сад, а на одном из береговых склонов раскопал маленький огородик и посадил на нем лук, помидоры, разные салаты. В свободное от работы время ухаживал за ними и вел наблюдения, делая в своей тетради какие-то записи об этих культурах, за что и прозвали его тогда «монастырским садовником».