Сержант швырнул окурок в окно кабины. Внимательнее стал всматриваться вперед.

Темнело. Над землей поднимался туман, клубился у скал. Скалы и деревья над ним, казалось, повисли в синеватом вечернем воздухе, приподнятые чьей-то сильной рукой.

Машина громыхнула колесами на деревянном настиле моста, переброшенного через горный ручей, рассекая фарами молочную пелену, нырнула в узкий коридор ущелья.

Впереди возникли две расплывчатые нечеткие фигуры. По одежде сержант угадал военных. Один, с автоматом на груди, стоял на середине шоссе, широко расставив ноги; другой, высокий, в длинной плащ-палатке и офицерской фуражке, махнул рукой.

«Вот и попутчиков встретил. Веселее будет».

Не глуша мотора, сержант приоткрыл дверцу кабины. Офицер ступил на подножку. Водитель разглядел широкое загорелое лицо, из-под козырька фуражки темнели глубоко запавшие глаза.

— До Верхотурья подбросишь, приятель?

Солдат в ватнике молча крутил цигарку. Одежда на обоих была мокрая от росы, забрызгана глиной, на сапогах налипли комья грязи и прелые листья.

Водитель с готовностью подвинулся:

— До Верхотурья можно. Садитесь.

— Втроем поместимся?

— А почему нет? Кабина просторная.

Зашелестела плащ-палатка, офицер тяжело опустился на сиденье. Солдат пристроился с краю, поставив автомат между колен.

Сержант изредка поглядывал на пассажиров, ожидая, пока кто-нибудь из них заговорит первым. Но они сидели неподвижно, не обращая внимания на водителя, словно его и не было рядом. Офицер дремал, втянув голову в плечи. Его фуражка с красным околышем покачивалась, когда машину бросало на выбоинах. Солдат тоже притих в углу кабины.

Поняв, что пассажиры не имеют намерения начинать разговор, сержант обиженно сжал губы, подчеркнуто внимательно стал наблюдать за белой полоской света, бежавшей впереди машины. Постепенно снова углубился в свои мысли…

Грубое прикосновение руки к плечу вернуло водителя к действительности. Не поворачивая головы, офицер сказал:

— Останови.

— Что? — удивился солдат. — До Верхотурья еще далеко.

— Останови машину, говорят тебе! — зло сказал пассажир, и резко всем корпусом повернулся к водителю. Плащ-палатка на нем распахнулась, и сержант увидел под ней замызганную серую куртку и треугольную кобуру пистолета на животе. Из-за спины офицера солдат ткнул водителя автоматом в бок.

— Тормози, собака! Ну-у-у!

Еще не уяснив как следует, что происходит, но почуяв опасность, водитель рванул машину вперед. В тот же миг жесткие пальцы клещами сжали его шею. Удар в грудь отбросил сержанта назад, на спинку сиденья, голова стукнулась о металлическую стенку кабины. Перед глазами поплыли фиолетовые круги. Машина, потеряв управление, вильнула в кювет.

Оттолкнув офицера, солдат перехватил баранку. «Студебеккер», едва не врезавшись в дерево, чиркнул бортом ствол граба, круто развернулся и стал поперек шоссе. Солдат быстро выпрыгнул из кабины, щелкнул предохранителем автомата.

Твердыми костлявыми пальцами мужчина в плащ-палатке сдавил горло водителя, ругаясь сквозь зубы. Сержант чувствовал, что силы оставляют его, но продолжал вслепую бить кулаком по склоненному над ним, злобно перекошенному лицу. Вдруг офицер взвыл по-звериному и дернул к себе руку: зубы сержанта впились ему в кисть. Поджав ноги, водитель ударил его ногой в живот. Судорожно хватив ртом воздух, мужчина в плащ-палатке вывалился из кабины вниз головой.

Ладонь ощутила холодную полировку приклада. Ломая ногти о железо кабины, сержант выдернул зажатый сиденьем карабин, рванул затвор.

Дослать патрон он не успел. Горячая вспышка выстрела ослепила глаза. Скалы над дорогой зашатались и рухнули вниз…

— Готов! — Перебросив автомат в левую руку, солдат отступил на шаг от кабины, повернулся к своему напарнику. Тот сидел у колеса, согнувшись и прижимая к животу руки.

— Вставай, ты… мозгляк! Тебе мукой торговать, а не… Бери его, тащи вон туда, в кусты. Быстро!

На бегу поглядывая на компас, лейтенант Петришин с тревогой думал о том, что солнце вот-вот скроется за верхушками деревьев, погаснет. Гимнастерка на спине лейтенанта потемнела от пота. Горячие соленые капли заливали глаза. В висках стучала кровь. Голенища мягких хромовых сапог были изодраны сухими колючками и сучьями. Ноги налились свинцом.

Петришин не спал третьи сутки. Двадцать шесть пограничников без сна и отдыха спешили за ним. Растянувшись цепочкой, они обходили скалы и обрывы, шли вброд через горные ручьи, цепляясь за кусты, поднимались и спускались по крутым склонам падей и оврагов. Если бы лейтенант приказал остановиться отдохнуть, бойцы уснули бы как убитые. Но такого приказа Петришин дать не мог. Он вел пограничников все дальше и дальше, стараясь не ослабить темпа преследования.

Бандиты шли параллельным маршрутом. Взвод Петришина отсек их от границы и не давал выскользнуть, прорваться на ту сторону. Два десятка головорезов из разгромленной под Бродами дивизии «СС-Галичина», группа бандеровцев да несколько предателей-полицаев, сойдясь вместе, таились, как волки, в дебрях прикарпатского леса. Теперь они выползли из нор, пытаясь ускользнуть с советской земли. Бандиты были неплохо вооружены и двигались на лошадях, отнятых у местных крестьян. Вел шайку один из оуновских боевиков, малорослый, коренастый, с длинными до колен руками и с женской кличкой «Гандзя». Все это было известно командиру взвода пограничников Арсению Петришину. Хорошо знал он и места, по которым спешил сейчас со своими бойцами, упорно оттесняя группу Гандзи от кордона. В Прикарпатье Петришин родился, здесь прошло его детство, отсюда в 1941 году ушел он, паренек-гуцул, на восток, пристав к отступающей красноармейской роте. Сюда вернулся четыре года спустя офицером-пограничником.

Каждый овраг, скалу, каждую дорогу и тропку помнил здесь лейтенант, каждая гуцульская хата, затерявшаяся в самой глуши, была знакома ему.

Гандзя метался, как затравленный зверь. Огрызался огнем, свирепо бросался на прорыв к границе, терял людей и добивал своих раненых. На хуторах банда меняла лошадей, но оторваться от взвода Петришина не могла. Всякий раз пограничники отбрасывали банду назад, не пускали за рубеж, выматывая из нее силы.

На четвертые сутки, после коротких ночных стычек, пограничники принудили бандитов оставить низину в районе Трех Скал и погнали их вдоль десятикилометровой полосы непроходимого болота, лесом, постепенно прижимая к Гнилому Яру, загоняя в западню.

Петришину было известно и то, что Гандзя — не кто иной, как Федор Мацюк, отец которого до 1939 года был владельцем нескольких гранитных карьеров. Во время фашистской оккупации старый Мацюк выдавал гестаповцам советских людей, за что и был вздернут на перекладину ворот на своем подворье в те дни, когда проходили здесь рейдом партизаны генерала Ковпака. Мацюк-младшнй занимал видную «должность» у бандеровцев, потом щеголял в мундире унтер-офицера дивизии «СС-Галичина», сформированной фашистами в Западной Украине из кулацких сынков, уголовников и поседевших петлюровских волков, забредших на советскую землю в обозах гитлеровской армии.

Одного не мог понять Петришин: почему не прибегнут на этот раз бандиты к своему излюбленному маневру — рассыпаться, разбрестись по одному, по двое, исчезнуть, чтобы со временем, зализав раны, пробиться за границу небольшими группками. Их что-то связывало крепким узлом, что-то держало вкупе…

Меж деревьев в вечерних сумерках виднелись постройки.

— Товарищ лейтенант, впереди хутор! — доложил ефрейтор Гейко из передового дозора.

— Знаю, — кивнул Петришин. — Старшина Кузьмин, ко мне!

Широкоплечий богатырь Кузьмин с орденом Красного Знамени на гимнастерке подбежал к лейтенанту.

— Старшина, выставить вокруг хутора дозоры с пулеметами. Бойцам надо отдохнуть. Даю сорок минут. Ясно?

— Так точно! Вы куда, товарищ лейтенант? Одному опасно, подождите, бойцы осмотрят…