Петришин обошел вокруг грузовика, постучал сапогом по тугой резине и, скривившись от боли, обжигавшей простреленную руку, спросил:

— Она?

Гейко вздохнул, виновато отвел глаза:

— Она, товарищ лейтенант… Та самая машина, я номер хорошо запомнил.

— В зале кинотеатра «Глобус» найдена кожаная сумочка. В ней одиннадцать марок и документы на имя Эльзы Поппель. Фрау Поппель вызвана на десять утра.

— Дальше.

— Столкновение мотоцикла с легковой автомашиной на Цейтунгштрассе. Мотоциклист с переломом руки доставлен в клинику. Шофер автомашины не ранен.

— Расследовать. Дальше!

— Задержан в двенадцать ночи Пауль Артц, семнадцати лет, слесарь завода пишущих машин. Был пьян, ломился в женское общежитие…

— Оформить дело!

Оперативный дежурный уголовной полиции Баннер нерешительно кашлянул:

— Я считаю, можно ограничиться письмом в заводскую организацию Союза свободной немецкой молодежи. Мальчишка горько раскаивается в своем поступке.

— Делайте, как приказано. — Комиссар полиции Гельмут Кюнт резко повернулся в кресле. — Дальше!

— И самое главное. Дело необыкновенное, как мне кажется…

Кюнт уколол Баннера взглядом серых холодных глаз, негромко сказал:

— Без вступлений и комментариев, Баннер. Если с неба свалилась луна, так и докладывайте: она свалилась; раскололась земля, говорите: раскололась. Меня интересует суть. Понимаете? Важные события или мелкие — это будем решать потом. Продолжайте!

— Слушаюсь. Так вот суть. Роттенплац, девять. Ограбление ювелирного магазина. Убит сторож. Стоимость похищенных ценностей определяется. Расследование ведет группа Гошке.

— Все?

— Яволь![33]

— Материалы о ювелирном магазине оставьте у меня. Вы свободны, Баннер.

Розовощекий дежурный приложил руку к фуражке и вышел из кабинета.

Кюнт медленно раскрыл пачку сигарет, аккуратно стряхнул табачные крошки со своего темного пиджака. Откинулся на спинку кресла и окутался ароматным дымом. Казалось, комиссара полиции вовсе не интересовало то, о чем доложил в утреннем рапорте оперативный дежурный. Даже сообщение о ночном убийстве и ограблении магазина не вызвало на лице Кюнта каких-либо эмоций.

Докурив сигарету, он спрятал оставленные Баннером бумаги в стол, легко поднял свое тяжеловатое тело с кресла и подошел к окну. Кюнт не любил изменять своим привычкам. Так было уже несколько лет: утренний рапорт о происшествиях минувшей ночи; сигарета; четверть часа у окна. Потом — дела.

С высоты пятого этажа открывалась широкая панорама города. Лучи солнца золотили крыши домов, искрились на политых тротуарах, переливались в стеклах витрин. Поблескивая лаком и никелем, бесшумно катились внизу «оппели» и «БМВ», сновали трамваи.

За зеленой стеной молодого парка пролегли новые кварталы. Аккуратные домики с палисадниками и асфальтированными двориками выстроились ровными рядами до самой железной дороги, где медленно ползли маленькие, как спичечные коробки, вагоны и черные паровозы.

Когда несколько лет назад Кюнт впервые глянул из этого окна, его взору предстала тогда совсем другая картина: закоптелые стены разрушенных зданий, мертвые провалы выбитых окон. Груды битого кирпича, куски бетона и искореженная арматура лежали там, где теперь стоят дома с мансардами, где зеленеет парк.

В те послевоенные дни на теле города еще зияли свежие раны. Вихрь войны пронесся над Германией, и от древнего Гранау с его готическими замками, башнями, с мрачным гранитом памятников на площадях осталась лишь южная часть, где темнели корпуса заводов, принадлежавших концерну «И. Г. Фарбениндустри». Бомбардируя город с воздуха на протяжении трех суток, смешав северные кварталы с землей, экипажи американских «летающих крепостей» почему-то не сбросили на заводы «И. Г. Фарбениндустри» ни одной фугаски, хотя в те дни еще неизвестно было, чьи войска — советские или американские — войдут в Гранау. А случилось так, что на его улицы после двухдневного боя ворвались люди с пятиконечными звездами на пилотках. Над уцелевшей ратушей взвился красный флаг советской военной комендатуры. Потом город вошел в состав Германской Демократической Республики. Заокеанские опекуны концерна «И. Г. Фарбениндустри» проглотили горькую пилюлю. Заводы в Гранау уплыли из их рук.

С тех пор как отгремели взрывы бомб и снарядов, прошло немало лет. За это время город успел отстроиться. Постепенно, день за днем, он упорно сбрасывал с себя страшный убор войны, зеленел, свежел и возвращался к жизни…

Стенные часы пробили четверть десятого. Четким военным шагом Кюнт вышел в коридор, начал обход отделов.

В небольшой комнате с причудливым узорчатым рисунком на потолке при появлении комиссара из-за стола поднялись двое: мужчина в роговых очках, одетый в скромный серый костюм, и худощавый юноша в мундире лейтенанта народной полиции. Темное, с мягкими чертами лицо его было озабочено.

— Доброе утро! Прошу садиться, — кивнул Кюнт. — Вы плохо спали ночь, Гошке. Ювелирный магазин?

— Да, Баннер не дал мне уснуть. — Лейтенант пригладил черные волосы, провел ладонью по выбритым до синевы щекам. Голос у него был басовитый, густой, что никак не гармонировало с хрупкой изящной фигурой и голубыми красивыми глазами. — Это случилось не позже двенадцати. Грабители зашли с главного входа, открыли замок отмычкой. Их было двое. Сторож, как всегда, находился внутри помещения, но, наверное, спал. Он не успел нажать на кнопку сигнализации. Действовали преступники весьма дерзко. Витрина магазина была все время освещена. На углу в тридцати метрах — ресторан, место бойкое даже ночью, и все же… Грабители, как видно, не из новичков. Однако кое-что после себя оставили.

Гошке вынул пинцетом из картонной коробки небольшую блестящую вещицу.

Кюнт вздрогнул. Рука его невольно потянулась к столу и замерла на полпути, в глазах промелькнула растерянность и скрытая тревога. Но только на один миг. В следующую секунду лицо комиссара полиции стало, как и до того, холодным и непроницаемым. Лишь пальцы заложенных за спину рук впились ногтями в ладони, побелели от напряжения.

Гошке и мужчина в очках не заметили замешательства Кюнта, они внимательно рассматривали металлический предмет, зажатый пинцетом. Это была обыкновенная зажигалка австрийского происхождения, немного меньше спичечной коробки, плоская, украшенная зеленоватым перламутром. На одной из перламутровых пластинок чем-то острым были выцарапаны две буквы «КГ» и рядом — цифра «42». Эти матовые царапины и приковали к себе взгляд Кюнта.

— Найдена в магазине на полу, около сторожа, — после короткой паузы продолжал Гошке. — Но жена убитого утверждает, что покойный Гуго Эннеке не курил и зажигалок при себе не носил. Отпечатки пальцев, их видно на никелированной поверхности даже без лупы, сторожу не принадлежат. Вот заключение экспертизы. Здесь еще одна справка из лаборатории, — лейтенант показал на синюю бумажку, подшитую в деле, развернутом на столе. — На одежде убитого, а также в карманах следов бензина не обнаружено, хотя зажигалка и заправлена. Находка не иначе как потеряна кем-то из ночных «гостей». И еще одно: буквы на зажигалке. Похоже, чьи-то инициалы: Цифра «42» может быть датой. Кстати, рядом с фирменным знаком выбито «1941» — год изготовления зажигалки. Царапины на перламутре старые, наверное, они нанесены, как указывает цифра, в сорок втором году. Все же отпечатки пальцев нас интересуют сейчас куда больше, чем эти знаки. Не так ли, Вольф?

Мужчина в очках утвердительно кивнул головой.

— Вы спешите с выводами, Гошке. Не годится так, — нахмурил белесые брови Кюнт. — Зажигалка превратится в улику только в том случае, если докажете, что ее владелец — один из убийц сторожа. Пока у вас нет прямых доказательств, эта игрушка не стоит восторгов. Ее мог уронить кто-нибудь из покупателей, ее мог подобрать на улице покойный Эннеке.