В Раневе вышел и Горишний.

Не задерживаясь на автобусной станции, он зашагал вдоль площади, стуча подковками тяжелых рабочих сапог.

Вдали, за стенами старинной крепости, виднелись купола церкви. Над ними с карканьем кружились вороны. Под ногами темнел, таял снег. Воркуя, стайками ходили по площади голуби.

Горишний немного помнил этот городок. Когда-то давно, еще в детстве, он приезжал сюда со старшей сестрой. Почти в каждом доме здесь издавна ткали узорчатые ковры. Богатые цветами, с искусным рисунком орнамента, творения рук раневских мастериц-ковровщиц расходились по всей Галиции, Закарпатью, вывозились в Прагу, Вену, Варшаву, Будапешт. Сестра Грицька была на выданье. Она хотела купить в Раневе ковер. Долго ходила по базару, держа за руку брата. Приценивалась. Выбирала. На большой ковер не хватало денег. Кое-как выторговала маленький коврик с красными розами по желтому полю.

Долго висел этот коврик в сестриной хате над кроватью. Потом пришли фашисты, сожгли хату. Сестру, которая была депутатом райсовета, расстреляли за селом, под скалой. Муж ее, колхозный бригадир, не вернулся с фронта…

Воспоминания о прошлом сжали сердце. Горишний достал папиросу, закурил. А мысли не давали покоя.

Грицько собирался после школы поступать в техникум.

Получилось иначе. Грянула война. Едва спасся Горишний от угона на фашистскую каторгу в Германию. Прятался по соседним дворам и в лесу. Отца таскали в полицию, били, все допытывались, где скрывается сын. Поседела, сгорбилась мать… В 1944 году, казалось, беда осталась позади. Советская Армия прогнала оккупантов. Пошел Грицько работать в леспромхоз, собирался осенью ехать в город, учиться хотел и документы отослал уже. Да тут, как снег на голову, свалился проклятый Гандзя-Мацюк, пришел ночью со своими головорезами, полураздетого вытащил из хаты…

Плохо бы все это окончилось для Грицька, если бы пограничники не настигли банду. Арсения Петришина век надо благодарить, не отвернулся, поверил, на работу устроил, на ноги встать помог.

Началась у Горишнего настоящая жизнь. На оператора выучился в Бориславе. Работал. Никто прошлым не попрекал. Потом его пригласили на опытный промысел к инженеру Бранюку. Зарабатывал хорошо. Люди уважали. Приглянулась Марийка. Женился. Сын растет. Дом новый недавно построили. Может, и поздновато немного, но и за учебу принялся, на заочное отделение нефтяного техникума поступил. Вместе с инженером Бранюком в Москву собирался…

Так на ж тебе! Не забыли, через столько лет вспомнили, гадюки. Думал, давно и кости Гандзи сгнили, так нет, уцелел, бандит, снова появился. Связную прислал: «В пятницу, у домика лесника…»

Задумавшись, Горишний едва не столкнулся с пареньком в серой шапке. Спросил, как пройти к милиции. Тот показал.

В просторной, полупустой комнате за деревянным барьерчиком два милиционера играли в шашки. Узнав, кто нужен Горишнему, один из них пояснил:

— Есть у нас такой. Старший лейтенант Кушнир — заместитель начальника райотдела. Но сейчас он отсутствует. — Заметив, что посетитель растерялся, милиционер подошел к барьерчику. — Вам к нему лично? Вы издалека?

— Не то чтобы издалека, но и не здешний… Поговорить мне с Петром Кушниром надо.

— Если по служебным делам, придется подождать до завтра. Воскресенье сегодня, сами понимаете. Старший лейтенант отдыхает. Законно. Выходной день.

— Не могу я ждать до завтра. Семьдесят километров ехал, чтобы с Кушниром встретиться, — тихо сказал Горишний. — Позовите его, товарищ сержант, или дайте домашний адрес. Кушнир меня знает. Очень вас прошу.

Сержант решительно сдвинул ладонью шашки на стол.

— Сбегай, Приходько, ты моложе. Сбегай, — повторил он. — А вы, гражданин, присядьте. Если Кушнир дома, так через десять минут будет здесь.

Ожидать долго не пришлось. Вскоре в коридоре послышались тяжелые шаги. В дверь боком протиснулся офицер в милицейской шинели. На широких плечах белели погоны, черная шапка-ушанка была лихо сдвинута на затылок. Своей богатырской фигурой, дышавшей силой и здоровьем, он, казалось, заполнил всю комнату.

— Так кто же здесь хотел меня видеть? — его густой бас несказанно обрадовал Горишнего. — Ты, чоловече? Ну заходи, заходи вот сюда, в красный уголок, тут и побалакаем. — Кушнир расстегнул шинель, неторопливо подкрутил пышные усы. — Что случилось, друже? Обокрали, мабуть?

— Не узнали меня, товарищ старший лейтенант? — спросил Горишний.

— Постой, постой… Где-то я тебя, кажись, бачив. Постой!

— В яру около хутора Вербцы, в сорок четвертом. А второй раз — у следователя…

— Горишний?! Неужели ты?! Вот так штука… Был совсем зеленый юнец, а теперь как вымахало тебя. Здорово, друже, здорово! — Кушнир тряс Грицьку руку с искренней радостью человека, встретившегося с добрым знакомым. — Садись сюда, поближе. Рассказывай, как живешь, что делаешь. На нефтепромысле оператором? Уже сын в шестом учится? Ну-ну, вот это да, давненько, оказывается, мы с тобой не виделись, ще и як давненько. А яр под Вербцами помню, — усы Кушнира зашевелились, взгляд стал колючим, цепким. — Не повезло мне там. Пока выкарабкался из-под убитого коня, бандиты и навалились кучей. Проволокой давай закручивать меня. Ночью я ту проволоку… — Кушнир развел тяжелые, как гири, кулаки, пристукнул по столу, — и ползком в кусты. Бандиты храпят у костра, а часовой стовбычит в двух шагах. Все равно, думаю, убегу, черта лысого теперь вы меня удержите. А тебя-то я и не заметил сгоряча. Глянул — чьи-то ноги под самым моим носом торчат. Поднял голову, а ты очи на меня вытрищив и смотришь. Если по правде сказать, мороз по телу прошел. Ну, думаю, сейчас гвалт поднимет или прикладом огреет по башке. А ты видишь — выручил.

— Какое там «выручил», — смутился Горишний. — Промолчал, отвернулся, и только. Вы ползете, руки в крови, а у меня сердце замерло: неужели часовой заметит…

— Было, было! Матери его черт. Потом на следствии слышал, ты еще помог кому-то. А на суде я за тебя переживал, — покачал головой Кушнир. — Ну чего он, дурило, с теми сокирниками таскался, думаю? Что его к ним привело?

— Оправдали меня, товарищ старший лейтенант.

— Знаю. Правильно решили. Не тебя одного та бандеровская падаль хотела утопить в болоте. Всех под одну гребенку стричь незачем. Вот и с тобой разобрались по справедливости и учли. Рад за тебя я, Горишний. И что заехал — спасибо. Пойдем сейчас ко мне, с женой познакомлю, по чарке выпьем.

Горишний взял Кушнира за руку.

— Подождите, товарищ старший лейтенант. Не до этого мне сейчас. Я приехал… Вот. Прочитайте, — Грицько положил перед Кушниром клочок бумаги. — Вчера ночью принесли мне.

Кушнир положил записку к себе на ладонь:

Прочитав записку, Кушнир тихо выругался. Тяжело поднялся со стула, подошел к двери, плотно прикрыл ее.

— Рассказывай все по порядку.

На щитке машины стрелка часов показывала половину двенадцатого, когда «Победа» Шелеста остановилась около двора Горишнего.

Марийка еще не спала. Неожиданный приезд полковника и молодого военного с черной перчаткой протеза взволновал ее. Женщина растерянно стояла среди комнаты, прижав к груди только что вымытую тарелку.

Во внешности майора Марии показалось что-то знакомое, кого-то он напоминал ей своим темным чубом, синими глазами, тонким с горбинкой носом. Петришин тоже, глядя на нее, не без удивления припоминал, что на околице села бегала когда-то босоногая девчонка, чем-то очень похожая на жену Грицька. «Неужели дочка старой Стефании?» — подумал Арсений.

Горишнего дома не было. Жена рассказала, как вчера поздно вечером приходила к мужу посыльная с нефтепромысла, как Грицько ни свет ни заря спешно собрался и поехал на работу. Что уехал из дому в выходной — это Марию не удивило, случалось такое и раньше. Беспокоило ее другое: приболел он вроде б, жаловался — голова болит, не поужинал как следует. Почти всю ночь не спал, вставал несколько раз, ходил по хате. Очень беспокоилась Мария, как бы не слег вдруг, да еще не дома, а на работе. Не утерпела, послала на промысел сына Славку. Пусть проведает отца, узнает, как там он. Если что — она тоже поедет туда. Наказала Славке завтра вернуться пораньше, ему после обеда в школу надо идти. А что привело гостей к ним так поздно? Может, что случилось?