— Повестки о вызове меня к прокурору не было, и доказательств на этот счет у вас никаких нет. А вот то, что была применена по отношению ко мне физическая сила, мои доказательства налицо. — Он показал ранения на руках. — Это во-первых. Во-вторых, все формальности закона о регистрации иностранных граждан мною были соблюдены: у меня же есть выданная госдепом регистрационная карта от четвертого апреля этого года. И в-третьих, я на вполне законных основаниях прошу предоставить мне возможность иметь двух адвокатов.
Судья Хелберт не счел возможным что-либо опровергнуть, однако зачитал заранее заготовленный документ о взятии Овакимяна под стражу или же о возможности освобождения его до суда под залог в 25 тысяч долларов. Но все складывалось для разведчика далеко не лучшим образом: ни консульство, ни Амторг на смогли сразу изыскать такую сумму, и Овакимян был препровожден в федеральную тюрьму.
Когда его везли на Вест-стрит, у него невольно мелькнула мысль, что никого уже, наверно, не волнует, что с ним будет и как сложится его судьба. «Да и что есть я? — подумал он. — Всего лишь песчинка в бушующем мире, объятом войной…»
В тюрьме у Овакимяна Несколько раз сняли отпечатки пальцев, дали арестантскую одежду и посадили в камеру, где находились специально подосланные агенты ФБР, которых он легко раскусил. Через некоторое время ему устроили встречу с группой американских ученых и специалистов. Они сначала говорили комплименты, обещали ему как доктору наук предоставить для исследований лабораторию и тому подобное. Но попытки перевербовать советского разведчика не увенчались успехом: он не пожелал оставаться в Америке. Тогда же Лука направил в Москву тревожную шифротелеграмму:
…Посол Уманский дал поручение подключить крупнейшего американского адвоката в Вашингтоне Ричберга для выяснения частным путем о существе дела Геннадия. Ричберг намерен встретиться с министром юстиции Джексоном. А пока американские власти под нажимом Спрута[427] упорно ищут различные юридические зацепки для более серьезного обвинения Геннадия, и может статься так, что он из свидетеля превратится в обвиняемого со всеми вытекающими последствиями.
Учитывая это, нами усилена охрана помещений Амторга и генконсульства на случай возможных попыток проникновения в секцию, подготовлены к сожжению все наши документы.
Реакция Центра была мгновенной:
…Не падайте духом, все зависящее от нас для скорейшего возвращения Геннадия домой мы сделаем. Тщательно ведите наблюдение — не будет ли слежки за остальными сотрудниками секции, при ее обнаружении обязательно ставьте нас в известность.
7 мая 1941 года американские газеты с фотографиями Овакимяна запестрели длинными сенсационными заголовками: «Русский шпион будет освобожден на поруки за 25 тыс. долларов» («Нью-Йорк геральд трибюн»), «Арест крупного тайного агента СССР» («Новое русское слово»), «Тайный агент Москвы вернулся в свой дом в Бруклине»…
«Хотя деятельность Овакимяна еще не совсем точно выяснена, — писала газета «Нью-Йорк геральд трибюн», — прокурор Матиас Хорреа утверждает, что Овакимян является важным ключом для раскрытия русского шпионского гнезда в Америке…»
Советская пресса молчала: то ли по незнанию, то ли по запрету НКГБ.
Тем временем между нью-йоркской резидентурой и московским разведцентром шла непрерывная шифрованная переписка:
…При личном обыске у Геннадия изъят номер домашнего телефона Твена.[428] В целях предотвращения провала его агентуры вынуждены законсервировать ее на полтора-два месяца…
На шифровке наложена резолюция В. Н. Меркулова:
Геннадия надо подбодрить. В связи с освобождением под залог от участия в делах резидентуры полностью отстранить. Теперь он будет снова находиться под постоянным наблюдением.
9 мая Овакимян, приехав в свое консульство, подготовил и отправил шифровку в Центр:
…Настоящее обвинение в суде будет мне предъявлено не за нарушение старого закона о регистрации, а за ведение шпионажа, и базироваться оно будет скорее всего на показаниях Октана. Не давая заблаговременно оценку его поведения, несомненно одно: случившееся со мной нельзя иначе квалифицировать, как предательство. Октан в процессе предварительного слушания дела в окружном суде рассказал, что за передаваемые материалы о новой технологии добычи и переработке нефти он получил несколько тысяч долларов. И что все суммы своих выплат он скрывал от налоговых властей и потому считает себя тоже виноватым.
Уверен также, что американская пресса и Спрут раздуют мое дело как самое крупное за последние годы, используя наиболее выгодную для американцев ситуацию для проведения очернительской антисоветской кампании. Адвокаты Бакнер и Френкель, сочувствующие левым организациям, будут мелки для такого крупного процесса. Полагаю, что надо искать более солидных защитников.
Но тем не менее я духом не падаю и готов перенести любые лишения.
И последнее: считаю, что я должен на суде подтвердить факт знакомства с Октаном, который много лет имел официальные дела с Амторгом. Прошу указаний.
Резолюция наркома НКГБ:
1. Пр. сообщить Геннадию, что мы примем все необходимые меры по его освобождению. Пусть он держится крепко, отрицая все, за исключением знакомства с Октаном. Передайте, чтобы о жене и дочери не беспокоился, о них мы позаботимся. Уверены в благоприятном исходе его дела и его достойном поведении.
2. Срочно подготовьте на имя т. Молотова записку в НКИД об аресте Геннадия.
Когда В. М. Молотов ознакомился с обстоятельствами ареста Овакимяна, то сразу же дал указание советскому послу в Вашингтоне Константину У майскому о необходимости заявления официального протеста государственному департаменту США. Но эта акция посольства не сработала тогда. Лишь после нападения Германии на Советский Союз госдеп по личному указанию президента Рузвельта сообщил в генконсульство СССР о разрешении Овакимяну выехать домой. До этого он два с лишним месяца находился под неусыпным наблюдением ФБР. Зная об этом, Гайк Бадалович вел себя предельно спокойно, с большим достоинством гражданина великой страны, чем и заслужил тогда уважение своих противников в Нью-Йорке и своих коллег в центральном аппарате разведки. Поэтому по возвращении в Москву он и получил заслуженное назначение на должность начальника отдела.
А через два года, когда значительно увеличился поток разведывательной информации по атомной проблеме, Берия поставил перед Меркуловм вопрос об установлении новой должности заместителя начальника I Управления НКГБ, который отвечал бы за атомное направление и реализацию добываемых за границей разведматериалов по этой тематике.
— И кого же вы предлагаете на эту высокую должность? — поинтересовался нарком у Фитина.
— Начальника отдела Овакимяна. Два года назад он вернулся из Штатов. Прекрасно знает эту страну… Имел на связи больше десятка ценных агентов, многих из них вербовал сам. Да и здесь, в Центре, он зарекомендовал себя хорошим аналитиком по научно-технической разведке. К тому же он — ученый… доктор наук. Вот ему и карты в руки…
Меркулов, понимая, что начальнику разведки нужен именно такой «зам» — профессионал высокого класса, внесший свой личный вклад в разработку и осуществление многих крупных и сложных разведывательных операций, без колебаний согласился с доводами Фитина.
Назначение Овакимяна было воспринято всеми как должное: достойный авторитетный человек занял достойное его место. Значительно легче стало работать и Фитину: Гайку Бадаловичу он позволил самостоятельно решать многие государственной важности задачи, касающиеся создания отечественной атомной бомбы.
