- Что же вы говорили народу?

- Вы сами прекрасно знаете эту ложь, не заставляйте меня ее повторять. Страшное пришло позже. О февральской революции мы узнали в первых числах марта. Наши газеты, враждебные большевикам, кричали о запломбированном вагоне, в котором-де приехал из Германии Ленин. Боязнь углубления революции, расширения массового революционного движения толкала нас на компромиссные соглашения с правыми, позиции которых с каждым днем слабели. Слабея сами, они убеждались и в нашей беспомощности. В поисках сильного партнера они пришли к эсерам, а позже…

- Ты ушел от конкретной темы! - заметил Чиверадзе.

- Эсеры никогда не были сильны у нас в Грузии, - продолжал Дзиапш-ипа, - монопольным было наше влияние. Было бы, - поправился он, - если бы не большевики.

- Итак, у меньшевиков давно созрела мысль об автономии? - спросил Чиверадзе.

- Она зародилась еще до февраля. Революция, шатание и слабость Временного правительства помогли нам ускорить подготовку к отделению. Чтобы внушить эту идею, наши лидеры не брезговали ничем. Они извратили решения Апрельской конференции большевиков по национальному вопросу и утверждали, что большевики согласны с нами, а отделение от России даст Грузии исключительные выгоды. Условия для сколачивания сил благоприятствовали нам. Офицеры Кавказского фронта и элементы, враждебные революции, пополняли наши кадры.

- А солдаты?

- Они стремились домой. Уходили с оружием, которое, если нам удавалось, мы отбирали. Но это было позже. В Тифлисе появились «доброжелательные» иностранцы. Было много разговоров, фантазировали до одурения. Но решиться на отделение от России, с которой нас связывали тысячи нитей? Религия, экономика, совместная борьба с соседями, жадно смотревшими на нашу землю, - все роднило нас с Россией. Конечно, царская Россия была нам мачехой, но она прикрывала нас от врагов. Нет, это страшно! Мы внимательно следили за борьбой, происходившей в Петрограде, где находились лидеры, но время шло, и обстановка складывалась не в нашу пользу. Почти прекратилось поступление промышленных товаров. А что тогда было у нас своего? Кукуруза?

- Ты говоришь об обстановке, но не говоришь о людях, которые создали и использовали ее, - перебил его Чиверадзе. - Кто окружал тебя в то время? Кто толкнул тебя на путь активной борьбы с народом? Понимаешь? Активной, вооруженной борьбы? Я жду имен.

Дзиапш-ипа усмехнулся и посмотрел на Чиверадзе.

- Я пришел сюда, чтобы сказать все, подчеркнул он. - Я рассказал вам о своей молодости. Сейчас я перейду к людям, руководившим мной. Я проклинаю их, они исковеркали меня и тысячи таких, как я, бросили нас и бежали за границу, чтобы оттуда продолжать борьбу чужими руками.

- И чужими жизнями!

- Да, чужими жизнями. Вы спрашиваете меня об именах? Я буду говорить о живых, о тех, которые здесь, и о тех, которые за рубежом.

Дзиапш-ипа остановился в волнении.

- Можно мне встать? - спросил он.

Чиверадзе кивнул. Дзиапш-ипа поднялся и прошелся по кабинету. Остановившись против Ивана Александровича, он продолжал:

- С момента советизации Грузии партии грузинских меньшевиков, национал-демократов и социал-федералистов ушли в глубокое подполье и развернули контрреволюционную работу. По инициативе Жордания и Рамашвили осенью двадцать второго года был создан «Паритетный комитет независимости Грузии», объединивший все антисоветские группировки.

- Мы это знали!

- Наши руководители бежали за границу, предоставив нас, боровшихся против большевиков, своей судьбе. Но и там, за рубежом, они не оставили нас в покое. Созданное в Париже «Загранбюро» установило связь со Вторым Интернационалом и с иностранными разведывательными организациями. Начиналась «большая игра». Я и многие другие, такие, как я, поняли свою ошибку и, отойдя от борьбы, заняли нейтральную позицию.

- Ты участвовал в так называемом восстании тысяча девятьсот двадцать четвертого года? - снова перебил его Чиверадзе.

- Нет! - твердо ответил арестованный.

- Но знал о его подготовке?

- Да. Я знал, что в двадцать втором году из Парижа для организации выступлений прибыл уполномоченный «Загранбюро» Ной Хомерики. Был создан «Военный центр». Исподволь началась мобилизация недовольных и бывших участников вооруженной борьбы. Приезжали и ко мне, но я отказался от участия. Мне пригрозили, но это не изменило моего решения. Вы разгромили «Военный центр». Арест Хомерики сорвал выступления. Так продолжалось до осени двадцать четвертого года, когда «комитету» удалось поднять в разных частях Грузии мятеж.

- Тебе известно, кто были его участники?

- Дворянство, торговцы, духовенство. Вы разгромили их в несколько дней. Народ был за вас.

- А ты?

- Я хотел этого разгрома, но, как крот сидел в своей норе. Я устал от борьбы и был счастлив, думая, что обо мне забыли и они и вы. Меня не тронули и я решил, что с прошлым покончено. Но я ошибся. Они не забыли о моем существовании. Уцелевшие от разгрома ушли в глубокое подполье. Началась реорганизация подрывной работы, причем прибывшие из Парижа представители «Загранбюро»…

- Кто именно?

- Александр Лордели, Пармен Пирцхалайшвили. Они требовали усиления террористической деятельности и сбора шпионских сведений.

- Откуда ты это знаешь?

- Летом двадцать шестого года ко мне приехал из Тифлиса человек, назвавшийся Датико. Он заявил, что явился от Лордели, которого я знал еще по двадцатому году, и предложил мне немедленно войти в военную антисоветскую группировку. Я отказался. Тогда он пригрозил мне разоблачением моей прошлой антисоветской деятельности. После крупной ссоры он уехал.

- После этого ты его видел?

- Да. Я расскажу вам об этом. Осенью двадцать седьмого года я узнал, что в Тифлисе состоялся нелегальный съезд грузинских меньшевиков, принявший решение о подготовке к вооруженной интервенции.

- От кого ты узнал о съезде?

- Это было в Сухуме. Я встретился на улице с Григорием Шелегия.

- Из курортторга? - перебил его Чиверадзе, продолжая записывать показания.

- Да, но он тогда работал в Заготскоте.

- Он был членом военной организации?

- Да.

- Продолжай дальше!

- Он рассказал мне о съезде и предупредил, что если я не войду в организацию, мне будет плохо.

- Что это значило?

- Я понял, что меня или выдадут, или убьют. Последнее вероятнее, так спокойнее для них. Только тогда я понял, что значит слово родина, край, где я родился, горы, море. Дом и сад, где похоронены мои старики, где я бегал мальчишкой. Нет, нет! Не думайте, что во мне говорил страх за жизнь. За эти годы я, быть может, впервые ощутил, что такое труд, тяжелый труд крестьянина. Я узнал и полюбил его и никогда ни на что не променяю. Разве не счастье иметь дом, семью, детей, которые уже не будут знать моих колебаний и сомнений? - Он подошел к столу. - Я столько раз хотел умереть. - Голос его дрожал.

Иван Александрович почувствовал, что именно теперь Дзиапш-ипа заговорил о самом сокровенном, высказал свое заветное, выношенное в долгих раздумьях.

- Я все время колебался, - продолжал между тем Дзиапш-ипа. - Мне хотелось явиться в ГПУ и разоблачить их, но я знал, что это будет и моим концом, а мне так хотелось остаться в стороне. А потом, кто бы мне поверил? Я ничего не мог бы доказать. Через того же Шелегия я узнал, что военная группа Эмхи получает оружие и патроны из-за границы…

- Раскажи об Эмир-оглу, - неожиданно перебил Чиверадзе и поразился, как его слова подействовали на Дзиапш-ипа. Он резко вскинул голову.

- Вы знаете о нем? - мгновенно побледнев, хриплым голосом спросил он. Чиверадзе увидел, что у него на лбу выступили крупные капли пота.

- Видимо, знаю, если спрашиваю, - иронически улыбнулся Чиверадзе.

- Он страшный человек, - вполголоса сказал арестованный и оглянулся в темноту комнаты.

- Что ты знаешь о нем?

- Почти все… и ничего. Я знаю, что он связан с англичанами и работает на них и на турок. Это от него приходил ко мне потом Датико. Я знаю, что он связан с азербайджанскими муссаватистами и нацоинальными контрреволюционными организациями Северного Кавказа. Наконец, я знаю, что он через Боровского и Жордания в Париже связан с «Интеллидженс сервис».