Климент Захарович потянулся через стол, сжал руку Чугунова.

— Ваше горе — моё горе, Тарас Григорьевич.

Климент Захарович потерял жену во время конфликта на Халхин-Голе. Ушла в агентурную разведку за Керулен — не вернулась. Его родители остались под Ярцево. Деревенский холуй донёс немцам: у стариков сын энкеведист! За околицей на дубу повесили. Не сказал Васин обо всём этом генералу. И про брата своего не сказал: пропал без вести в августе сорок первого западнее Вязьмы. Не сказал! У всех своё, и у всех общее — война!

— Тамара Тихоновна пишет?

— Реденько. По моим соображениям, уже в Польше, с полевым госпиталем. Ума не приложу, как уведомить. Юрий у нас единственный. Да вы же знаете!

Генерал вынул из канцелярского шкафа початую бутылку и два гранёных стакана. Васин сторонился водки, но стакан принял. Постояли без слов. Выпили молча. Чугунов вернул бутылку и стаканы на полку. Листок календаря спрятал в карман кителя.

— В лазарете был? — Тарас Григорьевич указал на припухшую щёку Васина.

— У меня теперь свой рецепт! — Климент Захарович рассказал о совете Фёдорова насчёт свиного сала за щёку.

— Землемер-знахарь! — Чугунов трудно усмехнулся. — Приживётся у нас? Что дала твоя проверка?

— Замечаний по профилю нашей службы не поступило. Куйбышевские коллеги не имеют претензий ни к нему, ни к его родителям, ни к его тестю. Правда, из части, где служит жена Фёдорова, пока ответа нет.

— Похоже, вы компромат готовите? Просвечиваете до седьмого колена?

— Бдительность, в моём представлении, это не слова!

Чугунов тяжело вздохнул, потёр ладонями щёки, словно избавляясь от серости и налёта желтизны на лице.

— Уважая вашу, Климент Захарович, исполнительность, должен признаться, что меня не покидает предощущение бесполезной траты времени на сие занятие. Так как, по-вашему, товарищ майор, годится или не годится Фёдоров для несения секретной службы?

— Оботрётся! — Ломая в себе желание дать ход докладной о служебном несоответствии капитана, Васин покривил душой. Ломал себя и Чугунов. Известие о гибели сына подкосило его силы и он не мог сосредоточиться. Беспричинно вспомнил об информации, полученной из Главного Управления военной контрразведки «Смерш».

— Не забыли Гияса Исхаки, татарского литератора, Панисламский конгресс в Харбине?

— Который ратовал за создание Идель-Урал штатов?

— Он самый. Знаете, где объявился? При министре по восточным территориям Розенберга. В Берлине издаёт журнал «Идель-Урал».

— Взял бы винтовку в руки да против фашистов!

— Не тот человек! Носит же земля выродков! Власов, Семёнов, Исхаки — паразиты, как на подбор. Вот после Люшкова хлебаем дерьмо… А мальчишки гибнут.

Васин оставил генерала в печальных переживаниях. Разговор с Чугуновым вернул Климента Захаровича в недавнее прошлое.

В 1937 году капитана Васина, оперативного уполномоченного особого отдела в 5-м авиадесантном полку, арестовали и бросили в каменный мешок.

— Почему допустил измену в полку? Почему не разоблачил?

Командира и комиссара полка объявили «пособниками врагов народа». Васин знал их хорошо. Комиссар — участник штурма Зимнего. Командир за отличие в боевой и политической подготовке личного состава был отмечен маршалом Блюхером, награждён орденом «Знак Почёта» в 1936 году. Мастер парашютного спорта…

В одиночку к Васину поместили лейтенанта госбезопасности Константина Николаевича Стрелкова. Знал Васин его как сотрудника разведотдела краевого Управления НКВД. Он сопровождал Люшкова на границу. Измена Люшкова вулканическим извержением прокатилась по высшим эшелонам руководства НКВД страны. И нашли «стрелочника» — Стрелкова: «Почему способствовал предательству? Почему не задержал на границе?».

После полугодовой изоляции Васина вернули в органы военной контрразведки «Смерш». Облысевший. Со шрамом на лбу.

Оставшись в одиночестве за столом, Тарас Григорьевич перебирал в уме разговор с Васиным. На памяти держалось свежее донесение гарнизонного уполномоченного по Распадковой. В нём немало суждений о жизни офицеров и солдат воинских подразделений. Есть строки и о Фёдорове. Не очень лестные. Дескать, не противится вводу эшелонов днём к месту выгрузки. В личное пользование берёт газогенератор. В землянке создаёт излишние удобства…

Острее всего воспринял генерал строки о личных симпатиях, личных расположениях, дружеских отношениях — в писанине Голощёкова всё приобретало оттенок криминала. А ведь это естественные свойства человеческого общежития. Людские сердца так же не одинаковы, как и лица. И это — отменно! Вот он, генерал Чугунов, поверил Фёдорову с первой встречи. Честность, открытость в плоти и крови этого волгаря. Они сильнее его самого. Вера в человека прибавляет твёрдости и самому. Разве такие качества характера лишние для сотрудника госбезопасности? Человеческие слабости и пристрастия, здоровое начало в быту, увлечённость и ошибки — вся гамма реалий жизни красит как индивидуума любого чекиста. Иначе он — автомат без души и чувств, и допускать его до службы в органах «Смерш» рискованно…

Мысли Чугунова постепенно переключились на вседневность отдела «Смерш». Появление тайного гонца в Наушках — первый звонок всплеска усилий противника на этом участке границы. Из имеющихся в отделе данных, полученных от закордонных источников, собранной информации пограничников, некоторых материалов, присланных Главным Управлением военной контрразведки «Смерш» циркулярно, следовало, что японская разведка занята гвоздевым сегодня вопросом: начнёт ли советская сторона войну с Японией? Сведения по Распадковой могли в какой-то мере поднять занавес неизвестности…

Итогом размышлений генерала явилась его уверенность: вражеских агентов нужно опасаться именно в Распадковой!

Тарас Григорьевич допил бутылку. Долго измерял шагами свой кабинет. Сел за стол и принялся за письмо жене.

— Разрешите, товарищ генерал? — В кабинет вступил офицер секретно-шифровального отделения, приземистый мужчина с овальным лицом.

Чугунов молча отложил ручку, кивнул головой, разрешая докладывать.

— Криптограмма! — Офицер подал генералу папку. Чугунов поставил в журнале время приёма донесения, расписался и отпустил сотрудника.

— Вот и продолжение наушкинского эпизода! — вслух подумал Тарас Григорьевич.

Вошёл порученец, подтянутый малый, чуб — копной.

— К вам капитан Фёдоров!

— Пусть заходит. — Чугунов вложил в папку шифрограмму, вернул очки в футляр. Генералу представлялось, что майор Васин своей проверкой бросает тень не только на Фёдорова. В тех подразделениях, куда шли запросы из Читы, наверняка сложится мнение о засоренности и неблагополучии в отделе. А если об этой канцелярской возне узнает капитан? Какой из него работник после такого?.. Голощёков шлёт цидули о всяких слабостях Фёдорова. Васин, исполняя инструкции, затеял вселенский сыск. А что капитан?..

— Изучили справки об эмиграции, Семён Макарович? — спросил Чугунов, когда Фёдоров сел за стол.

— Как приказано, товарищ генерал! Изуверившиеся там люди. Зверствовали в злобе на свою судьбу. Тешили себя зыбкой надеждой вернуть прошлое.

— Все мы вылеплены прошлым, Семён Макарович. Оно даёт о себе знать, хотим мы этого или нет.

— Если в открытую, жаль мне всю тамошнюю шатию-братию, товарищ генерал!

— Такой вывод?!

— А что выводить? Найдётся десяток отъявленных мерзавцев, способных поднять руку на свою мать. Что ж теперь, поставите против них все войска округа?..

— Признаться, Семён Макарович, ошарашили вы меня. Мы хлопочем об усилении бдительности, напрягаем силы для скрытия стройки в Распадковой — выходит, зря?..