— Народ в России повеселел, — докладывал Кузовчиков. — Красная Армия для них, что родня. Хвалят без удержа. Люди валят в тайгу — кто на лесоповал, кто по ягоды да грибы. Жратва туго даётся. Всё по пределу. Карточки да талоны — ордера. Наши тут, в Харбине, толком не знают. Всучили карточки без прикрепления. А там изволь отовариваться лишь в своём магазине. Было напоролся, язви его! Потом уж не совался в казённые лавки. На базаре втридорога, но без риску, если не жадничать…

Кузовчиков, не приученный к штатской одежде, чувствовал себя не в своей тарелке. Переминался, почёсывался, поводил широкими плечами и всячески уходил от назойливой мысли: «Не спросил бы сотник про аванс — ухнули денежки у «Деда-винодела»! Он ёрзал на кожаном диване — виной были узкие брюки.

— С женой встретился? — Острые глаза под узким лбом покалывали казака. Пальцы замерли на чётках. Редко возвращались агенты из Советской России. А тут сразу двое целёхонькие! Не продались ли? Не двойники ли? Подсунут ежа из НКВД — завертишься ужом!

— Никак нет, господин сотник! — Кузовчиков скоренько перевёл разговор на строительство в Распадковой. Затеяли недавно. Охраняют жестоко. С умом да смекалкой попасть за колючку вполне…

— Каков характер стройки?

— Чё? Не понял, извиняйте…

— Что там будет? Завод? Склад? Жильё? — Ягупкин намеренно напирал именно на эту часть отчёта Кузовчикова. Он хотел удостовериться в подлинности сведений, доставленных Скопцевым.

— По всем разговорам, склады. Для всего войска, как думается.

— Источник?

— Чё? — Кузовчиков взмокрел. Рукавом вытер лицо, поскрёб пальцами бороду.

— Откуда узнал, болван!

— Люди болтают, ваше благородие.

— Точно или слухи?

— Болтают. В посёлке вострил уши. Одни байки: склады! А кто другое: засыпать картошку!

— Точнее нужно докладывать, казак! Тот и тот говорил, из такой-то деревни, в такое-то время…

— Виноват, ваше благородие, не обучен. За двадцать с лишком лет переменилось всё: и люди, и местность, и разговоры…

— Значит стройка большая? Военные строят? — Сотник возвращал беседу в нужную ему сторону.

— Два дня таился на горе. В бинокль разглядывал котлованы. В память складывал увиденное, — Кузовчиков умолк, припоминая тропки, дороги, сторожевые вышки, обрывы над буераками, скальные выступы — всё, что осталось там, в Забайкалье.

— Сколько складов? Сколько рядов? Расстояние между рядами? Высота зданий? — сыпал вопросы Ягупкин.

— Насчитал четыре ряда по пять котлованов в ряд. В крестьянстве занимался плотницким рукомеслом. Считаю, если из дерева арсеналы, то месяца через три-четыре выведут под крыши.

— Двадцать блокгаузов… Сильны большевички! — Ягупкин сделал карандашом наброски хранилищ. — Похоже, Иван Спиридонович?

— Есть схожесть. Вчерне…

— В строители примут, если со стороны, как считаете?

— Начальство жмёт на сроки. Берут кого попадя. Одеться подходяще, можно примелькаться. — Кузовчиков догадался, что угодил сотнику.

— Значит Распадковая… Ну, спасибо, голубчик!

— Рад стараться, ваше благородие! — Кузовчиков подхватился, но сотник остановил:

— Посидите!

Ягупкин замолчал надолго: изучал карту Забайкальской области, перекидывая взор за Иркутск — там его спичечная фабрика! И вновь на изгиб Селенги, ближе к Верхнеудинску: что там затеяли большевики?..

В раскрытое окно наносило перегорелым соевым маслом, шумы близкой улицы. Вдруг кто-то запел по-русски:

Сотник поспешно прихлопнул створки.

— Китайцы говорят: «Горе выходит изо рта!» — И снова обратился к карте.

Кузовчиков же пропускал мысленно, как в кино, картинки своего скитания по запретным дорогам Бурятии. Замирало сердце, когда доходил до бегства на товарном поезде, — на волоске был от провала!

— Передвижение войск замечал? — вернул Кузовчикова на землю вопрос Ягупкина.

— На запад, как есть. В обрат только с ранеными…

— Крупные склады горючего? Радиостанции?

— Не говорили же… Заслоны сильные, господин сотник…

Ягупкин отворил дверцы шкафа и вернулся к столику с бутылкой. Разлил по стаканчикам красное вино.

— Спасибо, казак!

— Рад стараться, ваше благородие!

Вино показалось Кузовчикову кислым, но почмокал обветренными губами. Окропил бороду красными каплями. Сообразив, что отчёт исчерпан, Иван Спиридонович осмелился попросить вознаграждение.

— Тебе, голубчик, через банк или наличными? — Сотник был расположен к своему давнему спасителю: «ходка» удалась! Информация Скопцева подтвердилась. Тачибана и Шепунов вынуждены будут раскошелиться!

— Смею просить: из в рук в руки!

— Надеюсь, отзовётесь, если позову?

— Всенепременно! Как есть, завсегда. — Кузовчиков кланялся поясно, приняв от Ягупкина толстую пачку гоби.

…Ветры времени хлестали не только по маньчжурским землям. Хлестали они по Кузовчикову нещадно. Скудные шли годы на тощих семёновских харчах. Зряшная жизнь изматывала казака. Без обещанного скорого похода на большевиков. Без чаемых перемен к лучшему. Затягивало болото безысходности — судьба изгнанника! Минутами он уступал страху — не жить бы! Годы и годы скитания от казармы, где была ночлежка, до бездолья в поисках применения рук, выглядывая кусок. Быть вторым сортом для китайцев, никем — для японцев. Даже для своих, русских, что работали на КВЖД ещё со времён царя. И слышать, как выстрел в спину: «Саранча семёновская!».

Выйдя от Ягупкина, казак думал, что предпринять. Он давно не держал в руках сразу столько гоби. Сел на лавочку под вязом.

Солнце пекло по-летнему. В затишке зеленела трава. Мимо текла чужая жизнь. На маленьких ножках семенили в длинных одеждах китаянки. Бежали рикши. Ослики с вьюками на спинах. Погонщики в ватных безрукавках…

Найти б девушку поприличнее. Завалиться в путную харчевню. Отказался от мысли — это он уже пробовал. Оставался без гроша в кармане. Вечер тихий. Тёплый. Жёлтые деревья ловили последние лучи солнца. Его ждала клетушка у сердобольной старушки, единственного близкого человека. Да ещё бездомная собака, всегда караулящая у входа — он подкармливал её.

Широким шагом пересёк сквер, завернул в лавку. Купил кашемировый платок в цветах роз: пусть покрасуется хозяйка! Живётся ей трудно — пособие от КВЖД ничтожное. Скрюченные подагрой пальцы. Одиночество беспросветной нужды!

Хоть один день в пиршестве! Два круга чесночной колбасы. Жареную курицу. Кулёк с белыми пампушками. Пакетик с китайскими липучками. Бутылку вина с красивой наклейкой.

У крыльца его дожидалась собака. Репейники на шерсти. Уши покусанные. Для неё — колбаса с ливером. Две мозговые кости. Собака с лёту проглотила колбасу. Кости грызла с хрустом. Иван Спиридонович смотрел на неё с жалостью: что делает голод?!

Старуха встретила его ворчанием: зачем тратишься на тварь? Одни блохи от неё. Зачем повожаешь? Он жалостливо поглаживал свою бороду. Вынул из кармана платок, накинул на тощие плечи хозяйки. От злоупотребления денатуратом гноились её глаза.

— Это мне?! — Старуха изумлённо мяла в кулаке нежную ткань. Лицо её, изборождённое морщинами, с волосиками на бороде кривилось в плаче.

— Это не всё! — с хвастливой ноткой в голосе приговаривал Иван Спиридонович, выкладывая на стол покупки. Он размещал яства, разворачивая бумагу. Протяжно напевал:

Старуха плакала навзрыд, помогая постояльцу налаживать стол. Пировали до поздней ночи. Сверчали цикады. Шумел тёплый ветер в карагаче. На Сунгари гудели пароходы. Или то пели паровозы на железной дороге. Иван Спиридонович горевал: нужно было прихватить бутылку ханьшина! От вина лишь на время веселело в голове. Старуха вызывалась сбегать за шкаликом. Он запретил.