Тачибана всякий раз, сталкиваясь с русскими эмигрантами и видя внутреннее борение потенциального агента между заклинаниями «я — не шпион!» и отчаянием «как жить?», сочувствовал таким. Если эмигрант — честный человек и любит свою Россию, то пустит в лоб себе пулю. Тачибана знает также, что обычный человек любит жизнь и у него нет решимости застрелиться. Именно из второй категории и был казак Скопцев. Такие не являются воителями за веру, царя, Отечество, а всего лишь во многом соглядатаи японской, маньчжурской, китайской специальных служб. Они готовы были за деньги проводить в жизнь политику Ниппон трёх уничтожений: всё сжечь, всех убить, всё захватить! Аматэрасу Омиками указывала ему, капитану армии микадо, этот путь.

— Вам нравится убивать людей?

Скопцев растерянно пожал плечами:

— Наклепал кто-то!

— Имеем точные сведения.

— Вы про войну?.. Там за раз два раз да по ошибке раз! Кто кого первым.

— Не боитесь, что большевики прикончат вас?

— Теперь уж не знай, кого бояться. Всё к одному концу.

— Не юлите, казак! Пожить ришний день — нормально. Вы разве ненормальный?

— Как могли подумать?! Вот крест — в своём уме! — После насильного купания в Модягоувке он боялся панически всего.

— Мы платим хорошие деньги, господин Скопцев. Должен остеречь вас: если ваша Варвара или кто другой услышат о нашем беседе, вас не станет прежде, чем вы успеете перекреститься.

— Спросите сотника — язык у меня заклёпан на сто заклёпок.

Отпустив Скопцева, Тачибана решил: возглавит группу урядник Аркатов. Он владеет радиоключом. Он — надёжнее!..

…В темноте сотник Ягупкин посетил русскую избу. Аркатова и Скопцева застал в большой комнате с занавешенными окнами. Под низким потолком горела электрическая лампочка. Казак молился под образом. Аркатов поднялся навстречу с дивана.

— Когда в дело?

— Думаю, завтра, братцы. — Ягупкин, помаргивая, вертел головой, как уж при виде опасности. — Настроение как, голубчики?

— А-а-а, курва-хозяин, кормит хуже собак! — Аркатов провёл ладонью с крючковатым пальцем по заметному животу.

— Ладно, служивые! Сделаете дело, гульнёте!

— Аркатов, нет ли чего на зубок в печке? — позевывая, спросил Скопцев. — Пузо приросло к хребтине!

— Разевай рот шире! — Аркатову не поглянулось, что сотник подранжирил его с рядовым казаком.

— Вы идете на святое дело…

— Не пой аллилуя, господин сотник! — Брюзжащий голос Аркатова наливался злостью. — Имейте в виду, к нашему возвращению — деньги на бочку! Как уговорились — по миллиону иен!

— Покажи-к зубы! — Сотник прикрыл гневные глаза. — Не сменил на золотые? Если бы ты реже открывал рот для болтовни, то были бы целы свои зубы! Не води ноздрями! Понял?..

— Так вы, сотник, обкрадываете нашего брата! — подал голос Скопцев. — Сколько отвалили вам японцы?.. Сказать нечего?..

Свирепо окинул глазами агентов: «Раскатать бы вас, мерзавцев!». Момент не подходящий — заброска!

— Отсыпайтесь, братцы! Силы вам потребуются…

Покинул избу Ягупкин в полном расстройстве: нет былой покорности! Быть может, впервые он осознал: «Пора рубить концы» В Шанхайском банке накопились кое-какие деньги. С собой можно кое-что увезти. А там — американцы без дела не оставят…

…В первый день октября 1944 года, во второй половине его, к советской границе опять накатили табуны. С ними из-за жёлтых увалов прикочевали баргуты. Жёлтая пыль вихрилась над землёй. С треском ломались под копытами стебли высохшего чия. Метались на малорослых лошадёнках всадники, направляя косяки к озерку, бывшей старице Хайлар-Хе, — зеленела трава. У подошвы двугорбой горки раскинули юрту из серой кошмы. Запылал костёр и округа заполнилась едким дымом, гонимым в сторону госграницы с Россией. Охрипло лаяли собаки, сцепляясь в грызне, визжали в злобе. Степные вороны с карканьем отлетали за озеро, кружась и взмывая в пепельной вышине.

За кочевьем наблюдали с советской стороны. На заставе привычно фиксировали нашествие баргутов. Прорывов с сопредельной земли давно не было и на всех участках госграницы текла размеренная жизнь.

Надвинулись сумерки. Ярче светились огни кочевников. Лошади разбрелись по северным склонам в поисках сохранившейся травы.

В частых зарослях колючей караганы, на укрытой кронами поляне, пофыркивали две осёдланные лошади. Третья — под вьюком. На войлочной подстилке сидел Ягупкин. Перед ним, положив локти на брезентовый мешок, — Аркатов. Спиной к сотнику — Скопцев. Наставления и слова расставания уже сказаны — дожидались полночи.

— Лошадёнки квёлые — одни гривы, — с сомнением обронил Скопцев, покусывая сухую былинку. — Поскачут ли как надо?

— Ну-у, лавошник! — Аркатов сел. Охватив колени волосатыми руками, убежденно продолжил: — В лёгкой упряжке монголка может прочесать за сутки сто пятьдесят вёрст!

— Тебе повезло, Изот! — ухмыльнулся Скопцев. — Уродов этих мне попадалось немало. Правда, они выносливы. Зимой сами кормятся, как олени на севере. С папаней возили товары по улусам на монголках. Привыкает она к местности жутко! Бывало, папаня крикнет: «Ехай, Тошка!». Стегаю монгола кнутом — мертво! Ни с места. Уросит, шельма. Верите, приходилось за повод тащить за околицу, покуда ни увидит первую избу другого села. Тогда сигай скорее в кошевую — попрёт самодуром?

— Казаки из Забайкалья при царе, царство ему небесное, на монголках переход сделали до Уральска, — Ягупкин подкатился ближе к казакам. — Восемь тысяч вёрст за четыре месяца прошли. Под седлом она зла и быстра. Испокон века ездоки дорожили ею, Платон Артамонович.

— У нас, на Кубани, конь ценится дороже дома! — Аркатов улёгся рядом с сотником на войлоке.

Крупные звёзды мигали в чёрной бездне неба. Сотник посмотрел на светящийся циферблат наручных часов. Поднялся. Встали и агенты. Ягупкин пожал им руки.

— Помоги нам, Бог! — Ягупкин скрылся в зарослях.

Вскоре за буграми раздался тоскливый вой с надрывом. Ему вторил другой, ближе к юрте. Стая волков окружала долинку, надвигаясь из степи. Храпели, кружились кобылицы, ржаньем сзывая жеребят. Вожак табуна бил копытом, учуя хищников. Повёл косяк на берег озерка. Там завыла волчица — протяжно, голодно.

Засветился фонарь возле юрты. Тревожный переклик кочевников. Гавкнули собаки и трусливо умолкли — наносило волчий дух из-за горушки.

Стая обтекала табуны. Злобное нетерпеливое завывание приводило в трепет лошадей. Косяки, как взбесившиеся, кинулись к тихой госгранице. Волки погнались следом. Секреты китайской пограничной стражи, оказавшиеся на пути перепуганных коней, были смяты и истоптаны копытами.

В темноте суетились кочевники, призывая на помощь духов небесных и всемогущего Будду. Плакали дети. Взбрёхивали собаки, теснясь у ног хозяев.

Как лавина с крутых гор, обрушились табуны на запретную черту, перемахнули следовую полосу, углубились в пойменные чащи Аргуни. На китайской стороне истошно завывали волки, укрываясь в складках оранжевых бугров. Раздалось несколько выстрелов…

Дежурный командир на Н-ской заставе отметил в журнале:

…Умчались кони. Утих гул копыт. Волки не подавали голосов. От советской границы в сторону Хайлара удалялись два всадника. Башлыки заслоняли их лица. Свежие лошади бежали бойко — поёкивали селезёнки. Копыта обмотаны тряпьём — тихо на твёрдой дорожке. Из дальней рощи караганы ударили выстрелы. Щуплый всадник опрометью — с коня!

— Что это, господин капитан? — Сотник замер, вертя головой.

— Волков развелось много. Отстрел начался.

Сотник Ягупкин вскочил, перекрестился. Агент докладывал ему вчера: Тачибана встречался с хунхузами. Значит ликвидируют казаков-подвывал! Убирают свидетелей! Молился он не потому, что скорбел об убитых волковоях. Он просил Бога о милости к себе. И железно утвердился в мысли: «Смываться срочно!».