— Как чувствуешь себя?

— К службе годен! — Лейтенант пошевелил пальцами правой, раненой руки. — Пистолет держит!

— А чего ж нашивку за ранение? — Фёдоров ткнул его в грудь. — Пришейте жёлтую ленточку, тяжёлое ранение!

— Так то, если в действующей армии… Насмотрелся на фронтовиков в госпитале. Такое рассказывают! — Сидорин смущённо признался: — Просил командование госпиталя выписать меня в маршевую роту.

— Не вышло? — посмеивался Фёдоров. — Ишь, стрекануть от нас собрался!

Из-за двери выглянула ушастая голова Гошки Андреева. В комнате он снял шапку. Выцветшие за лето волосы упали на лоб. Широкоскулое лицо — в тревоге.

— Петька ходит будто во сне! Что с ним?

— А мы знаем? — Фёдоров пересел за стол. — У нас не справочное бюро, Андреев.

— Дак он вам доверяет…

— Двоек нахватал — весь сон!

— Опять смеётесь!

— Ну, докладывай!

— После убийства шпиона в тайге он, как помешанный. Что-то скрывает от меня. И дома у них кавардак!

Фёдоров вспомнил разговор хозяйки о варнаках. Странное поведение Петьки.

— Вот тебе, лейтенант, и первое поручение. Ты знаком с Петькой. Разберитесь. Гошка поможет.

Сидорин и Гошка покинули оперпункт. И сразу же звонок Голощёкова:

— Известная вам квартира посещена. Тебе ясно, Сеня? Он мечется! Не зря едим хлеб России! А ты, помнится, ручался? А?..

— Один хлеб едим, Яков Тимофеевич!

Фёдоров, положив трубку, подумал: не потому ли Петька нервничает? И от Ступы что-то нет сигнала: как там его Кирей?

Вечером к Фёдорову домой вновь пришла учительница Ширяева.

— Такое дело… Не знаю, как сказать. — Учительница мяла уголок шали.

— Начните сначала, Галина Степановна.

Агриппина Петровна Заиграева доводится дальней-предальней родственницей Ширяевых. В родне уж забыли про это. И вот вчера, как сказала Груня, объявился в посёлке родственник первого мужа. Он работал на Дальнем Востоке. Предприятие оборонное, вредное производство. Он уехал без разрешения. Тут бы устроиться куда-нибудь, а трудовой книжки нет. Вот и попросила Агриппина Петровна: не выправит ли она документ?

— Моя дочка служит в отделе кадров паровозоремонтного завода. Чует сердце: что-то тут нескладно!

Фёдоров, поразмыслив, подсказал:

— А вы согласитесь, Галина Степановна. Мы, в свою очередь, поинтересуемся родственником. Вы, надеюсь, не отказали?

— Обещала подумать.

— Товарищ Ширяева, конечно, вас не нужно предупреждать, что служба наша особой гласности не терпит.

— Непременно! — Ширяева извинились, поговорила о чём-то с Маргаритой Павловной. Учительница покинула дом, а хозяйка — с вопросом к постояльцу:

— Не тот варнак, что шуровал у Заиграевой в сараюшке? Чему дивитесь, Семён Макарович?.. Говорила Груше: «Сбегай в милицию. Теперь, «здрасте!», родственник нагрянул!

«Ну, остроносенький мой лейтенант, не оплошай!» — думал Фёдоров, шагая на рассвете в свой оперпункт. Снег слепил глаза. Он опустил уши шапки. Позади послышались быстрые шаги: Петька! Приложил пальцы к губам, как заговорщик. Остановились за углом кирпичного дома.

— Шпиона словили? — спросил Петька, пугливо оглядываясь. Он прикрывал лицо воротником овчинного полушубка.

— Работаем, футболист! — Фёдоров загородил собой мальчишку от ветра. — Выкладывай свои секретные планы.

— Ходит к нам чёрный мужик! Кривоногий. Злой! Мамка плачет. Мне ничего не говорит. От каждого стука вздрагивает…

Петька признался: взял у Гошки Андреева одностволку. Патроны с картечью!

— Убью!

Фёдоров прижал к себе парнишку.

— Потерпи маненько, Петьча!

— Так вы знаете его?! — Он по-мальчишески порывисто сжал руку Семёна Макаровича. — Если что, я помогну, дядя Сеня!

— Тс-с-с! — Теперь Фёдоров приложил палец к губам.

Накануне 7 ноября 1944 года установилась морозная ясная погода. Распадковая — в белом убранстве. На зданиях — красные флаги. Праздничные лозунги. Портреты Ленина и Сталина. Жестковатый ветер взвихрял позёмку, переметая дороги.

Шофёр Опанас Ступа загрузился на ветке ящиками со снарядами и повёл «коломбину» на новую базу. Мотор постреливал, как при обеднённой смеси горючего. Опанас с тревогой ожидал подъёма на пологий перевальчик. Двигатель чихал всё чаще. На самом взлобке, среди соснового мелколесья, машина, чихнув чёрным дымом, замерла. В самом неподходящем месте!

— Бис тоби в бок! — Опанас выбрался из кабины на обочину. Обошёл автомобиль, приминая свежий снег ботинками. Первым делом сунул палец в раструб отвода вентилятора — урок Кирея запомнил! Так и есть — сосновая шишка.

— Вот бесенята! — Опанас озадаченно смотрел на топливник. Чёрный бугор, залепленный снегом, выпирал со стороны кабины. Банка не банка — квадратная железная коробочка. Трогать побоялся — вдруг грохнет? В кузове — ящики со снарядами!

Чумазый шофер «полуторки», гружёной ящиками, притормозил возле газогенератора.

— Помочь?

— Подкинь, товаришок, до КПП. — Опанас стал на крыло ГАЗа. Вскоре он вернулся к машине в сопровождении сержанта Дубаева.

Тот, прежде чем поднять тревогу, решил сам удостовериться. Обжёгся на записке! Обошёл автомобиль — ничего! Так и есть — опять подвох!

— Играете, красноармеец Ступа?!

— Туточки воно було! — Опанас гладил ладонью железо. Хлопал глазами в недоумении.

Сержант принюхался. Не уловив запаха спиртного, гаркнул:

— Два наряда вне очереди! Доложите командиру автовзвода!

— Слухаю! — Ступа недоумённо вертел головой: как могло произойти, что коробочка исчезла?..

После очередной ездки Опанас завернул в оперпункт «Смерша». Беседа с Фёдоровым заняла не больше пяти минут.

Вечером Ступа отпросился у взводного: проведать приятеля перед праздником. Доложил он и о наказании.

— Тебе, Ступа, игрушки, а дело-то серьёзное! — насупился взводный. — Из «Смерша» про тебя спрашивали, старший лейтенант.

— «Смерш» сам по соби, а я — сам по соби!

Кирея он застал дома. Тот — шматок сала на стол. Бутылка нашлась. Краюха хлеба да луковицы. Заплёлся разговор. Первым делом — о дорожном происшествии.

— Чёрт попутал! — хохотал Кирей, оголяя свои стальные зубы. Крючковатыми пальцами скрёб свою шею. — Сказки да и только!

— Тоби сказки, а мэни — «Смерш»!

— Унтер, а труслив! — Кирей прятал свои кабаньи глазки, смачно пережёвывая шкурку сала. — Примерещилось тебе, товаришок!

— Своим очам не верить? — Ступа налил себе в кружку.

— И старшина не страшен? — поддел Кирей.

— Ось, бачишь? — Опанас потряс карман гимнастёрки. Там пересыпались сухие кедровые орешки. — Твоя наука, друже!

— С праздником! — Зверев первым поднял кружку.

Выпили. Закусили. Кирей нервно похохатывал. Маленькие глазки втягивались в складки припухших щёк.

— Три к носу — всё пройдет, Опанас!

В сыром хвойном климате Распадковой Кирей начал отекать. «От живота, наверное!» — успокаивал он встревожившихся стариков, а сам с опаской смотрел утрами на себя в зеркало: одутловатость не уменьшалась! Руки покрылись красными точками. Врачебной помощи он боялся. Уходить обратно в Харбин? Тачибана отправлял провалившихся агентов на дно Сунгари!

— Чого ты, Киря, поправился, чи шо? — Опанас заметил опухлость Зверева. — На стахановских харчах?

— Родина не забывает своих героев! — Зверев выцедил из кружки остаток водки. — Слушай, а как «Смерш» узнал про тебя?

— Побачив коробку, найперше позвал сержанта Дубаева.

— Специалиста нашёл!

— Так вин под Москвой минёром служил.

— Тогда, конешно… Говорят, у вас пожар случился?

— Искра с паровоза! Обошлось без взрыва — пожарники успели погасить вагон… Да, кореш, про тебя Фёдоров пытал.

— Это кто? — насторожился Зверев.

— Особист наш, капитан.

— А я при чём? — Голос Зверева отвердел, наливаясь тревогой.

— Я кажу ему: гарный хлопец!

— А он? Ему-то зачем я понадобился?

— «Смершу» до всех дело — такая служба! Ну, друже, пора!